***
Если Сичэнь был всё время рядом, то Цзян Чэн, наоборот, держался обособленно от обоих. Он вообще общался с представителями других кланов ровно столько, сколько было необходимо для поддержания связей и планирования действий, и Не Минцзюэ это решительно не нравилось. Нет, он уважал мальчишку (мальчишку ли?) за то, с каким упорством он собирал и отстраивал из ничего, из пепелища клан, не уступающий по силе прочим, и в то же время это пугало его, и то же беспокойство он видел в глазах Сичэня, когда тот на очередном совете нет-нет, да поглядывал в сторону молодого главы Цзян. Они оба понимали, что чувствует Ваньинь, оба прошли примерно через то же. Но у Минцзюэ в тот момент остался родной дом и младший брат, у Сичэня — семья. Цзян Чэн лишился всего. Его клан был уничтожен, дом сожжён, семья убита, а брат пропал без вести, и все прекрасно понимали, что почти нет шансов на то, что он выжил. То, с каким упорством Ваньинь продолжал искать его, пугающе напоминало то, как люди трясут мертвеца в попытке разбудить, не в силах смириться с мыслью, что дорогой им человек умер. То, как он не покладая рук трудился над восстановлением клана, слишком было похоже на попытку сбежать от реальности, загрузив себя работой так, что на скорбь не остаётся ни времени, ни сил. Не Минцзюэ было больно смотреть на Цзян Чэна, на то, как он из кожи вон лезет. С тех пор, как Сичэнь однажды свёл их поближе, их отношения из вежливо-нейтрального общения двух наследников именитых орденов стали гораздо более тёплыми, если не по-настоящему дружескими, так что Ваньинь был ему отнюдь не чужим. То, что испытывал Минцзюэ сейчас, было не просто сочувствием к тому, кто пережил ту же боль, но желанием облегчить страдания действительно близкого человека. Не жалость, нет, ни в коем случае. Он прекрасно понимал, что жалость Цзян Чэну не нужна, и в принципе считал это чувство оскорбительным. Жалость всегда превозносит того, кто её испытывает, над тем, кому адресована, всегда ставит на ступень выше. Минцзюэ бы такого никогда бы не потерпел и знал, что не потерпит и Ваньинь — слишком уж они были похожи в этом плане. И именно потому, что они были так похожи, Минцзюэ боялся за Цзян Чэна. Он прекрасно знал, на что сам способен в таком состоянии, когда боль топит сердце в отчаянии, когда захлёбываешься от тоски. Он и сам пытался бы вырваться из этого омута любыми средствами, заглушить это чувство, утопить его в усталости и крови — и не так уж важно, чужой или своей собственной. Проклятье, да ведь именно за это его и отчитал не так давно Сичэнь! И вот теперь Цзян Чэн шёл той же тропой, след в след, но не было никого, кто мог бы остановить его. Всё чаще при встрече Не Минцзюэ замечал то порез у него на щеке, то повязку на руке — ничего серьёзного, но этих ран было бы можно избежать, если бы проявить чуть больше осторожности. Но вместо этого Ваньинь снова и снова бросался в бой с такой яростью, словно это последнее, что он мог сделать в жизни. Когда же Минцзюэ или Сичэнь пытались поговорить с ним, вразумить, Цзян Чэн лишь хмурился, огрызался, отмахивался от их слов — и всё равно всё делал по-своему. «Действительно похож…» Найти бы слова, чтобы привести его в чувство, но вот в красноречии-то как раз Минцзюэ никогда не был силён, а Ваньинь не желал слушать даже Сичэня, всегда умевшего находить ключ к чужому сердцу. Не Минцзюэ оставалось лишь надеяться, что, раз уж он не может заставить Цзян Чэна свернуть с пути, ведущего по краю пропасти, он успеет поймать мальчишку, если тот начнёт падать. Лишь бы оказаться рядом в нужный момент… Что ж, хотя бы в этом судьба была к нему благосклонна. Глава Не со своими людьми был недалеко от Хэцзяня, когда в лагере вдруг объявился один из адептов возрождённого клана Юньмэн Цзян. Раненый и перепуганный до полусмерти, он, не в силах стоять на ногах, упал перед Минцзюэ на колени. — Глава клана Не! Умоляю, помогите! Наш отряд попал в засаду Вэней! Я вырвался лишь благодаря главе Цзян, который и послал меня к вам. Прошу, если вы не поможете, всех моих товарищей перебьют! — Глава Цзян был с вами?! — эти вести немало удивили и встревожили Минцзюэ. Насколько он знал, Ваньинь должен быть совершенно в другом месте. — Что он тут делает? — Он узнал, что один из наследников Вэнь Жоханя здесь, в Хэцзяне, — запинаясь пояснил адепт. — И решил, что тот может знать, где сейчас старший ученик, Вэй Усянь. Минцзюэ выругался сквозь зубы. Как неосмотрительно и самонадеянно! — Вы! — он ткнул в адептов, стоявших рядом. — Позаботьтесь о раненом. А ты готовь отряд! Те, кто могут стоять на мече, чтоб через десять минут были готовы! «Если он выживет, я самолично его прикончу!» К счастью, когда адепты клана Не прибыли на место сражения, бой ещё продолжался, хотя его исход, казалось, был предрешён. Юньмэнцы сражались с отчаянием обречённых, чья цель уже не выжить, а лишь продать свои жизни подороже, но прибытие подмоги резко изменило положение. Вскоре Вэни были разбиты, а «одного из наследников Вэнь Жоханя», коим оказался Вэнь Сюй, впавший в ярость глава Не обезглавил на месте. Вид отрубленной головы господина поверг в ужас тех из клана Вэнь, кто ещё сражался, и они побросали оружие. — Цзян Ваньинь! — Минцзюэ выхватил одного из адептов клана Цзян и встряхнул его. — Где он?! Где ваш глава?! Адепт неопределённо махнул рукой куда-то в сторону, видимо, всё ещё пребывая в шоке. Снова выругавшись, глава Не поспешил в указанном направлении, но нужное место нашёл не сразу. Судя по следам, Цзян Чэна отрезали от его отряда и вынудили отступать, либо он сам отвлёк на себя часть нападавших, уводя от своих адептов. Однако, когда Минцзюэ нагнал их, увидел груду мёртвых тел, и лишь двое ещё были живы. Минцзюэ готов был благодарить небеса и одновременно молить их ниспослать все свои кары на голову Цзян Чэна. Тот был настолько измотан, что ноги уже не держали его, и он упал на колени. У него не осталось духовных сил на то, чтобы заставить Цзыдянь принять форму кнута, и кольцо лишь яростно искрило у него на пальце, вторя эмоциям хозяина. Его противник, не менее измотанный, но держащийся пока на ногах, ликующе усмехнулся и уже занёс было меч, но, не успел Минцзюэ броситься ему на перерез, как его ушей коснулся нечеловеческий рык. Глава Не ни за что бы не поверил, что человек способен издавать такие звуки, если бы не увидел это собственными глазами. Цзян Чэн, продолжая рычать, усилием воли заставил мышцы сокращаться для одного отчаянного броска и, метнувшись вперёд, сбил противника с ног собственным весом. Оседлав его, Ваньинь несколько раз приложил адепта из клана Вэнь головой, а потом начал наносить яростные удары по лицу, вбивая его в землю. К тому моменту, как пришедший в себя Минцзюэ подбежал к ним, вэньский пёс уже даже перестал скулить, но Цзян Чэн продолжал бить. — Ваньинь! — видя, что его игнорируют, он перехватил занесённую для очередного удара руку со сбитыми в кровь костяшками и рывком поставил мальчишку на ноги. — Цзян Чэн! Приди в себя! Ваньинь, словно бы всё ещё не различая, кто перед ним, друг или враг, с тем же безумным рычанием попытался вырваться. — Отпусти! — Очнись! — рявкнул Минцзюэ. — Ты совсем обезумел?! Так сильно отомстить хочешь, что умереть готов? Кто тогда будет вести твоих людей?! — Эти ничтожества! Они знают, где он! Знают, где Вэй Усянь! — как в бреду продолжал повторять Цзян Чэн. — Болван! — Не Минцзюэ схватил его за плечи и хорошенько встряхнул. — Ты чем думаешь вообще?! Ради одного человека целый отряд положить готов?! Ты теперь — глава клана! Эти люди верят тебе, идут за тобой, надеются на тебя! Они зависят от тебя, а ты так бездумно распоряжаешься их жизнями?! Своей жизнью?! Ваньинь лишь оскалился, загнанным зверем глядя на него, и Минцзюэ понял, что тот, скорее всего, попросту не слышит его. Как глава клана Не, он слишком хорошо знал, что значит этот безумный взгляд вкупе с полной неспособностью контролировать свою ци. С момента сожжения Пристани Лотоса, каждый день, медленно, но верно, мальчишка сам загонял себя в гроб… Позже Минцзюэ попытается оправдать свой поступок тем, что ему необходимо было привести Цзян Чэна в чувство, пока не стало слишком поздно. Ещё позже, когда он снова всё обдумает, он придёт к неутешительному для себя выводу. А сейчас он просто притянул Ваньиня, стискивая в медвежьих объятиях, и впился в его губы поцелуем. Тот дёрнулся несколько раз, пытаясь вырваться, но усталость физическая и душевная сделала своё дело, и в конце концов он обмяк в руках главы Не, потеряв сознание. Минцзюэ отнёс его в лагерь, где вместе с другими ранеными адептами передал на попечение целителей, а сам попытался охладить голову и ещё раз осмыслить произошедшее. Чем больше он размышлял, тем больше понимал, что его поступок был продиктован не только и не столько необходимостью, но его собственным желанием, и это совершенно обескураживало, сбивало с толку и даже пугало, особенно после их с Сичэнем недо-признания. Поэтому когда Лань Хуань в следующий раз прилетел к нему, Минцзюэ решил честно с ним всё обсудить. Кто же знал, что вместо обиды и ссоры итогом разговора станет счастливая улыбка Сичэня…Не Минцзюэ
4 июля 2022 г. в 18:18
Для Не Минцзюэ всё началось во время Аннигиляции Солнца. В бою, когда маски вежливости и благочестия сброшены, когда за тебя говорит и поёт благородная сталь в твоей руке, гораздо проще понять, кто есть кто. С кем будешь сражаться плечом к плечу, кому доверишь прикрывать спину, а кого ближе, чем на расстояние клинка, подпустишь только при условии, что этот клинок пронзит его насквозь.
Сказать, что Не Минцзюэ ненавидел Вэней — ничего не сказать. После «несчастного случая» на ночной охоте, из-за которого погиб его отец, кровь вскипала в жилах каждый раз, стоило ему увидеть алое солнце. А потом беды посыпались одна за другой…
Облачные Глубины были сожжены, и Лань Сичэнь, его лучший друг, один из немногих, кто всегда был рядом, сносил его тяжёлый характер, поддерживал, исчез. Пропал без вести, и не ясно, жив ли он. Потом — требование отправить Хуайсана в Цишань, на «перевоспитание». Каким чудом он не разорвал тогда гонца на части, Минцзюэ сам до сих пор не мог ответить. К счастью, младший брат выжил и вернулся через несколько месяцев домой, отделавшись лёгким испугом, но облегчения это не принесло: не прошло и двух недель, как пришли вести о падении Пристани Лотоса. И с учётом того, как старательно Цзинь Гуаньшань выслуживался перед Вэнь Жоханем, не трудно было догадаться, какой клан следующим станет мишенью для Цишань Вэнь. Именно волнением за свой клан Минцзюэ оправдывал для себя мерзкий липкий страх, который поселился в его душе в тот момент. Мысли о том, что его беспокоит судьба наследника Цзян, он старательно гнал от себя прочь — не до того.
И всё же нельзя было отрицать то невероятное облегчение, что он испытал, когда Цзян Чэн и Лань Сичэнь вернулись живыми. Облегчение — и разочарование. Он помнил двух юнцов, скованных бесконечными требованиями, правилами и запретами. Мальчишек, пытавшихся казаться старше и серьёзнее, чем они есть на самом деле, но в душе стремившихся к свободе и обычным юношеским забавам: тренировочные поединки, ночные охоты, пьянки и веселье с друзьями до рассвета… Те двое, что стояли сейчас перед ним, пережившие ту же боль, что и он когда-то, за молодыми лицами скрывали израненные души, которые за пару ночей стали старше большинства лицемеров, сидевших в зале совета. В глазах Лань Сичэня — неизбывная печаль, словно чёрный омут, утягивающий в глубину любого, кто в него посмотрит. В упрямом взгляде Цзян Чэна — тоска и отчаяние, оплетавшие подобно липкой паутине тем крепче, чем сильнее пытаешься вырваться. Хотелось подойти к обоим, встряхнуть, объяснить: сколько бы ни было потерь, сколько бы ни ждало потерь в будущем, мёртвых не вернуть, но вы ещё живы! Не стал. Снова — не до того.
Потом события завертелись с невероятной скоростью. Сражения, планирование, манёвры, снова сражения, советы, союзы, опять сражения… Лязг стали, хруст ломающихся костей и предсмертные крики стали привычной рутиной, но именно в этих звуках Минцзюэ смог найти свою отдушину, чтобы отвлечься от мыслей, так сильно смущающих разум и тревожащий покой, что он опасался даже обратить на них свой внутренний взор и попытаться разобраться в них. Уж больно часто в них фигурировали две пары глаз: медово-карие и пасмурно-серые…
Иронично, но с тех пор, как началась война, Лань Сичэнь был рядом даже чаще, чем в мирное время. После любого боя, как бы далеко он ни был, порой падая с меча от усталости, Лань Хуань неизменно прилетал и допоздна играл песнь Очищения Сердца, вкладывая в неё последние крохи духовных сил. Минцзюэ возражал, конечно, спорил, ворчал, бранился — всё без толку. Лань Сичэнь лишь бросал на него усталый взгляд и, садясь за гуцинь, говорил:
— Я всё равно буду играть. Тебе решать, слушать или нет.
Минцзюэ в очередной раз проклинал ланьскую упёртость, садился напротив… и забывал обо всём, как только начинала струиться знакомая мелодия. Ци, бурлящая, словно безумное кипящее море, успокаивалась и начинала бежать по меридианам ровным, сильным потоком. Он ни за что бы не признался в этом, но когда вокруг царит хаос, когда постоянно звенят мечи и льётся кровь, когда ненависть и гнев бурлят в сердце, лишь эта мелодия спасала его от яростного безумия, помогала ему сохранить рассудок.
Сичэнь понимал его, как никто, и как никто умел исцелять его раны. Порой им приходилось сражаться порознь, порой случалось вместе, объединяя силы двух кланов для очередного сокрушительного удара по Вэням. В такие моменты Не Минцзюэ с одной стороны был рад, что он рядом, но с другой — ненавидел. Сичэнь превращался в обеспокоенную наседку, пристально следя за каждой его царапиной — и при этом совершенно забывал о собственных ранах.
Поэтому глава Не совершенно не удивился, когда после очередного боя в его шатёр влетел бледный, как смерть, Лань Хуань, и тут же бросился осматривать его.
— Где она?
Минцзюэ схватил его за плечи, попытавшись отстранить от себя.
— Кто?
— Не делай из меня дурака, Минзцюэ! — Лань Сичэнь разозлился не на шутку. — Твоя рана! Не пытайся меня обмануть, я видел, как тебя задели!
— Мои раны уже обработали, — спокойно сказал глава Не и, заметив ссадину на брови друга, которую явно ещё даже не промыли, добавил хмуро: — В отличие от твоих. Хватит так волноваться обо мне, лучше бы о себе позаботился. Ты всё время про себя забываешь!
— Я не забываю! Я…
— Нет, забываешь, Сичэнь! — прервал его Минцзюэ. — Посмотри на себя! Весь в крови, ссадина на лбу сочится, не промыл даже, а уже примчался ко мне! Сичэнь, я не маленький ребёнок, не нужно так трястись надо мной.
— Я не могу не трястись! — в отчаянии воскликнул Лань Хуань. — Как ты не поймёшь? Каждую твою рану я ощущаю, как свою собственную! Когда клинок входит в твою плоть, я чувствую, как будто это меня режут!
Он обессиленно опустил руки.
— Минцзюэ… Мы оба знаем, что тебе не так много отпущено. Что рано или поздно тебе придётся уйти, а мне — отпустить тебя. И я каждый день живу в страхе, в ожидании этого ужасного момента. А ты… Ты каждый раз так бездумно бросаешься в пекло! Пожалуйста… Однажды мне придётся жить без тебя, и мне кажется, что я не справлюсь, не смогу, поэтому прошу тебя, если сам не бережёшь себя, позволь хотя бы мне присматривать за тобой, позволь отсрочить этот миг как можно сильнее! Ты — мой свет, мой воздух, моё…
Лань Сичэнь запнулся и опустил голову. Казалось, что он еле сдерживает рыдания. Никогда ранее Минцзюэ не видел его таким… разбитым, хрупким, почти сломленным. Самые важные слова так и не были сказаны, но Минцзюэ всё равно услышал их и понял. Они оба поняли…
— Прости, — тихо сказал Лань Хуань. — Я не должен был этого говорить. Сейчас… не до того, я знаю. Не время и не место…
— Да, — эхом отозвался Не Минцзюэ. — Не время и не место.
Услышав это, Лань Сичэнь окончательно поник, и оттого не сразу понял, что чужие крепкие руки стиснули его в объятиях, даря чувство защищённости и покоя.
— Сейчас не время и не место, — тихий голос главы Не звучал неожиданно жарко. — Но однажды, когда будет более удачный момент, мы вернёмся к этому разговору. Вернёмся и попробуем всё по новой. Обещаю тебе.
Лань Хуань застыл, как камень, не в силах поверить собственным ушам. Сердце билось с такой силой, что за этим грохотом он едва не пропустил следующие слова:
— Слышишь, Сичэнь? Я дал слово, а ты знаешь, своё слово я всегда держу. А значит, я обязательно выживу.