Пианист: Инверсия

      Алкоголь помогал утолить жажду размышлять обо всем произошедшем. Позволял рассудку хоть на мгновение — а в идеале и на гораздо дольше — потерять над всем контроль и перестать чувствовать себя ответственным за что-то. Помогал снять с себя душащую вину.       Ведь так хотелось не чувствовать вообще всего этого, всех этих сжигающих сердце чувств.       Руки, облаченные в темные кожаные перчатки без пальцев, легонько простучали по нижней части руля черного порш панамера.       Нос немного шумновато втянул воздух: жалкая попытка оценить то, насколько салон авто пропах перегаром — сильно, так, что даже мятная жвачка на языке и освежитель воздуха под зеркалом заднего вида не спасали положение.       Голова трещала от бурной ночи, проведенной четвертый раз подряд вместе со спиртными напитками в клубе — громкие ритмы битов все еще пульсировали под самыми стенками черепа, вторя пульсу крови в барабанных перепонках. Но, несмотря на это, манящая боль была шикарной — убивающей.       Даже завалявшуюся в бардачке таблетку от разрывающей головной мигрени принимать не хотелось: вообще не было никакого желания возвращаться в реальность, в состояние, что было способно воспринимать всю горечь произошедшего на все сто процентов.       Стоило спросить себя — «Как я еще не врезался?» Ведь в этом нетрезвом состоянии в сердце играло лишь одно фатальное желание... — испытывать собственную судьбу: мчась на бешеной скорости, вывернуть руль в самый последний момент, едва не вписавшись в поворот. В такие моменты адреналин заполняет каждую молекулу пьяного организма, еще дальше уводя от реальности... А дорогая тачка и блатные номера лишь позволяли оказываться безнаказанным.       Безумная мечта просто забыться.       Рука скользнула к солнцезащитному козырьку черно-красного салона, открыла его и достала темные очки — появляться в этом аксессуаре в стенах здания было просто-напросто неприлично — но... все равно, поскольку дневной свет неприятно режет уставшие глаза и изнеможенный рассудок. Хотя... может, стоит принять и эту боль, как всю остальную? Вкусить ее сполна?       Пальцы скользнули к ручке двери — открыли ее.       После всего бухача Конохамару немного повело в сторону, когда он ступил на ровный асфальт парковки возле Академии музыки. Но все-таки устоял.       Поправив черную кожаную куртку на плечах, открыл заднюю дверь своего авто, достал футляр со скрипкой. Пикнув брелком тачки, услышал сигнал включившейся сигнализации.       Двинул в сторону входа Академии Музыки, выплевывая едва ли не себе под ноги мятную жвачку, что уже давно потеряла вкус.       Вообще, Сарутоби был тем парнем, с которым хотела быть едва ли не каждая девчонка. И не важно, что это было — романтика или же интим. И если бы сейчас царил не июль — каникулы, — то группы девушек-музыкантов, что обычно имели привычку собираться возле Альма Матер, совершенно не забыли бы одарить своими влюбленными взглядами пускай и не лучшего скрипача вуза, но парня богатого, привлекательного и... из семьи талантливых и известных музыкантов.       Однако самому Конохамару все это внимание было уже в тягость — ибо оно настойчиво било через край — а удовлетворение мужского гетеросексуального эго было уже давно реализовано. Струнник облегченно выдохнул, минуя пустые от студенток площадки перед крыльцом здания.       — В какой аудитории Удон и Моэги? — голос скрипача непослушно хрипнул. Сам же парень, на секунду отстранил свое внимание от охранника, скользнул взглядом по паре человек неподалеку, с интересом оглядывающим окружающее пространство — абитуриенты? Скорее всего. Ведь через пару недель начнется вступительная кампания: сейчас же много кто подает документы.       — Не думал ли ты, молодой человек, очки снять? — пробурчал охранник, листая журнал с записанными классами. — Или считаешь, что раз чикнул пропуском по турникету, то мне будет достаточно взглянуть на ту фотку студента, что мелькнула у меня на экране компьютера? — палец мужчины скользит по списку. — В 101.       — Спасибо.       Летом, помимо времени вступительных экзаменов, Академия казалась местом совершенно пустым — в классах занималось слишком мало студентов: коридоры наполнялись тишиной, а не привычной музыкой, то и дело звучащей в учебное время. Но разве все это мог оценить тот, в чьей голове настойчиво и похабно все еще раздавались ритмы ночного клуба?       Нет.       Дверь указанного кабинета Конохамару потянул на себя, входя.       Сцена. Самая неожиданная, но, в принципе, предполагаемая, отразилась в глазах скрипача. Его взгляд сам упал на оголенное женское бедро, неприкрытое платьем, подол которого сминала мужская рука, скользя все выше и выше — сидящая на парте Моэги тонула в объятиях и жарких поцелуях Удона: томные вздохи, прикрытые глаза.       И лишь внезапный легкий скрип уже закрывающейся двери заставил парочку встрепенуться:       — Конохамару! — вскричала девушка, ошарашено вперившись в вошедшего струнника, замершего не пороге. Оттолкнула от себя Удона, хотя тот уже и так сделал шаг назад, разворачиваясь и прикрывая своей спиной альтистку, что, резво спрыгнув с парты, стала оправлять неприлично задранное платье, растрепавшуюся прическу и стирать с губ размазанную в поцелуях помаду.       — Конохамару! — хрипловато и несколько громко изрек Удон, ошарашенно и растерянно глядя на друга, забыв даже стереть помаду на своих губах. Внезапно оглянулся на девушку позади себя и снова посмотрел на парня, что был на входе. — М-мы тебя ждали! Т-ты опоздал на час! — немного заикался от волнения.       — Я смотрю... вы особо не скучали в мое отсутствие: быстро нашли, чем заняться, — безразличие к увиденному холодом полоснуло окружающую атмосферу. Сарутоби вяло двинул плечами, проходя в аудиторию: его взгляд из-под темных очков скользнул по лежащим на партах раскрытым футлярам для альта и виолончели, в которых покоились эти инструменты. Пристроил на соседний стол свой чехол со скрипкой, стал открывать его. — Зря время без меня не теряли.       — Конохамару! — вновь взвизгнула Моэги, уже выглядывая из-за плеча своего любимого виолончелиста: она вся раскраснелась от возмущения... хотя, вероятнее всего, цвет негодования просто дополнительно накрыл ее раскрасневшиеся щеки от ожидаемой ранее минуты тесной близости с Удоном. Однако, видимо, привлекать к этому внимания ей самой не хотелось: — Где ты был?! Ты опоздал на репетицию нашего трио к концерту на целый час! Не мог предупредить, что задержишься?!       — Телефон сел ночью, а зарядка сломалась, — кратко буркнул в ответ, повеяв неприятным льдом и... не только...       — Фу! — виолончелист внезапно помахал рукой перед собственными носом — аромата мятной жвачки как не бывало. — От тебя перегаром так и прет! А сейчас ведь четыре часа дня! Конохамару, я понимаю, у тебя в душе драма, из-за которой ты уходишь из клубов под утро, если не в обед, когда твою перекачанную алкоголем тушку охранники насильно выволакивают из здания, но... может, ты найдешь в себе силы и перестанешь так убиваться? Иначе до старости не доживешь, а тебе ведь всего двадцать три, как и нам. Но мы в отличие от тебя столько не пьем!..       Однако вместо ответа движение: рука скрипача поднялась к очкам, пальцы взялись за оправу на переносице, снимая аксессуар с лица. Парень повернул голову к напарнику — пронизанные красными капиллярами уставшие глаза выразительно посмотрели на друга:       — Я пришел сюда репетировать, а не нотации слушать.       И после такого... ничего не оставалось, как просто начать играть: в тот момент, когда трио музыкантов начало подступаться к репетиции, презрительно-недовольный взгляд Моэги коснулся скрипача, усевшегося справа от нее — девушка скривилась от повеявшего сильного перегара струнника. Альтистка видела, как Конохамару, поправив пюпитр с нотами перед собой, принялся настраивать свою скрипку, даже не снимая своих перчаток без пальцев. Было удивительно, что эта наглая Сарутоби-пьянь умудрялась функционировать нормально, держа в руках свой инструмент, хотя количество спирта в организме струнника… казалось запредельным по тому амбре, что оно излучало.       Блондинка скользнула взглядом влево, к Удону, отчего-то долго копошившемуся с упором для шпиля виолончели, и вновь вернулась к скрипачу:       — Ты хоть собираешься летом повторять и работать над программой к «Оркестру»? — по привычке ловко держа пальцами левой руки смычок, перебрала ими же струны альта, который уперла в свое колено. — Или пробухаешь все оставшиеся два месяца?       — Зачем ее повторять? Мы что, будем ее еще когда-то играть? — Конохамару буркнул под непрезентабельный скрип своего настраиваемого инструмента. — В сентябре новую программу дадут. Вот ее и стоит учить, а не повторять то, что уже известно. А уж тем более улучшать…       Однако ему в ответ — кислая, но в то же время ехидная улыбка — мимика, не отражающая ничего, кроме как превосходства:       — О-о-о, так ты ничего не знаешь! — сверкнула наигранная интонация. — Ну да, конечно — ты же ведь жрешь алкоголь в сухую четвертый день подряд и вообще не ведаешь о новостях! — альтистка внезапно двинулась вперед, схватившись за плечо парня, держащего скрипку. — Фугаку-сама уволили с должности главного дирижера Академии и с должности заведующего кафедрой дирижирования! Вообще уволили, Конохамару! Он больше не работает у нас! — замечает, как распахиваются красные глаза скрипача: как он замирает, глядя на нее. — Ты ведь понимаешь, что это значит?! Будет новый дирижер и реорганизация оркестра! Нужно готовить программу, Сарутоби, если хочешь остаться в коллективе и получать за это повышенную стипендию! Новый дирижер уже объявил, что в конце августа устроит слушания! Что оставит только самых лучших исполнителей! Сказал, что средний уровень ему не нужен!       — Н-ну и отлично, — вмешался Удон улыбчиво-робко, наконец, стерев размазанную женскую помаду со своих губ и пристроившись на стуле, — поменьше будет таких неудачников, как Кисаме…       — Конохамару! — Моэги, проигнорировав реплику своего парня, стала трясти скрипача за плечо. — Это твой шанс! Шисуи больше нет и ты можешь занять его место! Выбиться из первых вторых скрипок в первые первые скрипки и стать концертмейстером оркестра! Сарутоби-и-и-и! — не унималась блондинка. — Это твой шанс подняться, и ты должен им воспользоваться. Даже Канкуро тебе не помеха! Ведь у тебя же дед — вообще заведующий кафедрой струнных инструментов: ты просто обязан летом позаниматься с Хирузеном-сама! Любыми способами, понял меня?!       Бледная щека на мужском лице едва дрогнула — скрипач наморщился, отстраняясь и сбрасывая со своего плеча девичью руку.       — В этом всем нет никакого смысла… — сип.       Но вряд ли подобная интонация стала тем, что окончательно взбесило альтистку — струнница резво сорвалась со своего места, подлетев к Сарутоби, тут же намотав на свой кулак часть его расстегнутой кожаной куртки. Зло посмотрела:       — Эй, Ромео, — зашипела. — Подумай хотя бы о своей Джульетте, о том, как ей будет приятно, что ты добился того же, что и покойник Шисуи!       — Моэги… — внезапно позвал Удон, словно намекая на неоднозначность последних ее слов.       — …Я имею в виду, — поняв свой косяк, оглянулась на мгновение, однако на ее лице не было ни намека на благодарность, — творческие успехи, а не что-то иное!       — Это бесполезно, — Конохамару устало закрыл глаза. Тяжело выдохнул, аккуратно коснувшись смычком женского запястья, словно требуя отпустить. — Как бы я ни старался — для нее и для ее семьи это все пустое. Четыре дня назад я пришел к ней домой поговорить — так что же! Меня чуть с лестницы не поперли! Сказали больше не являться…       — Аргх! — девушка зло топнула ногой, отстраняюсь и грузно-недовольно садясь на свое место. — «Ромео! — воскликнула она, зло сверкнув глазами. — Как мне жаль, что ты Ромео! Отринь отца да имя измени»… — фыркнула и посмотрела на своего виолончелиста. — Тогда только мы с тобой, Удон, будем бороться за профессиональное счастье! Тебе всего-то нужно переиграть Конан! Это будет относительно просто, ведь играет она хорошо, а не отлично, и первой виолончелью оркестра является лишь потому, что ее везде протежирует этот гадёныш Яхико! Везде пихает свою любимую и ненаглядную фифу! Фи!.. Вернее, фу! А вот мне вот будет сложнее… Ведь Темари действительно одаренная альтистка! Что тут скажешь…       — П-правда думаешь, что нам следует прыгать так высоко? — как-то неуверенно изрек виолончелист, робко коснувшись своей девушки взглядом.       В ответ же — ее прогневанный вид, пристреливающий гвоздями к стене:       — Сейчас врежу, Удон! Конечно да! Нам всем просто необходим профессиональный рост!       — Глупые и бесполезные амбиции, — тяжело выдохнул Конохамару, вновь продолжая настраивать свой инструмент. — А кто хоть новый дирижер?       Но в ответ лишь тихий женский смех:       — А как ты думаешь, на кого может пасть взгляд нашего ректора? В чьей персоне она будет однозначно уверена? Кто сможет привести в порядок оркестр, пришедший в запустение под руководством Фугаку-сама? — игривый блеск в женских глазах. — Естественно, ее старший брат — Сенджу Тобирама!