Пианист: Инверсия

      Четырнадцать часов перелета — слишком тяжело и выматывающе для не совсем еще здорового организма. Усталость от истощения психо-эмоционального состояния давила на веки тяжелым грузом собственного естества.       Как и было указано в его билете, Шисуи расположился в салоне самолета между Обито и матерью. Наверное, стоило размышлять над предстоящим возвращением в Японию — ведь в больном сознании она представлялась отрывисто и комкано. Память вообще как-то криво и косо работала: что-то Учиха помнил достаточно хорошо, а вот что-то... для него будто и вовсе не существовало — люди, события. Кое-что ему рассказали мать и кузен, а другое же так и осталось нераскрытым. Но черные лакуны реальности постепенно чем-то да наполнялись... Либо собственными неспешно возвращаюшимися воспоминаниями или же воспоминаниями других людей о том, как все было... или в синтезе. Например, как это со складом: Шисуи помнил свои чувства и переживания за кузину, но... что случилось на самом деле — не знал совершенно, кроме рассказов Обито, Кабуто и родной мамы о том, что словил пулю в голову.       Наверное, самолет, вернее, время, проведенное в его салоне, вполне подходит для того, чтобы расставить в своей больной голове все точки над «i». В частности, в ситуации с Обито и Изуми...       Кузина... Сердце сжималось от боли так, что скрипач сам не до конца понимал, за кого ему тяжелее: за себя или же за нее... Шисуи рассказали все о психической нестабильности двоюродной сестры и вероятных последствиях ее расстроиства. И это... Абсолютно все это кажется невыносимым. И гадко было от того, что парень помнил, как год назад давал Обито обещание, что позабодится о его младшей сестре.       «Изуми даже не может поверить, что я жив».       Все слишком страшно.       «Не удивительно, что кузен так реагирует. Стоит его опасаться — он не видит границ».       Обито поступил крайне гадко — огласил медицинскую тайну. Это заставляло испытывать некоторое напряжение и дальше...       «Что он еще может выкинуть?»       В течение четырнадцати часов можно было удариться в более глубокие размышления о всей произошедшей ситуации, но Учиха в первые минуты полета почему-то не мог думать ни о чем ином, кроме двух вещей.       Первая касалась того, что он просто не может позволить себе во время перелета такую роскошь, как сон — ибо мало ли что может приснится: и тогда будет очень стыдно за биологическую реакцию организма: эротические сны продолжали являться уже второй месяц и вряд ли перестали бы сейчас. Если Кабуто прав, то подсознание пытается приоткрыть завесу над черными пятнами собственного сознания... Однако после всех активных сексуальных воспоминаний, если, конечно, это были они, невольно задаешься вопросом: стоит ли вообще все это вспоминать? Может быть, это всего лишь темное прошлое, которое просто стоит забыть окончательно и не пытаться вспомнить?       «...Может, любовь? — в голове, словно протестуя, внезапно вторил голос Якуши. — Не удивлюсь, если раньше, имея в своей жизни беспорядочные половые связи, Вы просто хотели убежать таким образом от какого-то чувства… Отстраниться от безумной эмоции, сносящей голову по отношению к какому-то человеку, с которым просто не могли быть. И чтобы задушить это окончательно, Вы из наркотиков, алкоголя и секса выбрали последнее».       Шисуи вымученно прикрыл глаза.       Вторая же беспокоящая его вещь вилась вокруг простого вопроса: «Кто такой этот Учиха Итачи?» Но сознание совсем не давало никаких ответов о том человеке, которого упомянул кузен двадцатью минутами ранее. Что это был за парень? И почему Обито злится из-за него? Шисуи не помнил совершенно.       Гулкий шум. Уши закладывало от набора высоты. Легкая прохлада.       — Можно плед, пожалуйста? — просит вещь у стюардессы: еще простыть тут не хватало.       Накидывает мягкую ткань на свое тело, кутается по самую нижнюю челюсть.       «Учиха Итачи? Почему я должен помнить его?..»       Пальцы игриво скользят по задранной клетчатой девчачьей юбке, комкая ткань и очерчивая пальцами красивые и голые женские бедра, что чуть выше коленями упирались на широкий подоконник заброшенной стройки. Но вряд ли внимание Шисуи больше привлекают именно аппетитные округлости — ведь гораздо завораживающе выглядит то, как собственный возбужденный орган входит между них... как виднеется край презерватива, обволакивающегося собственный член, то и дело постоянно исчезающий внутри блондинки. А также и то, какие ощущения доставляет этот анальный секс — узко, очень тесно и... сносит башню от того, что через все стеночки внутри девушки Шисуи чувствует... чужой орган.       Наверное... Ино, ощущая безумное возбуждение от двух эрекций, одновременно находящихся в ней, поэтому так сдавленно и пошло стонет, стараясь резво, насколько это получалось в ее положении, подмахивать бедрами, позволяя парням войти как можно глубже в себя.       Но, видимо, она хочет также и большего: раз склоняется над юношей, что был под ней, опираясь правой рукой на подоконник; левой же, вероятно, берет его за кисть, направляя к своему лобку, касается чужими пальцами своего клитора...       — Вот здесь... Итачи... — хрипит сдавленно, тяжело дыша... — Вот так... Да-а-а... — стон.       Больше просто невыносимо. Шисуи сложно понять свои эмоции: ревность или же просто желание быть ближе к...       ...на фоне всей бьющей по мозгу похоти...       Останавливается, выходя... Слышит несколько разочарованный сексуальный хрип-полурык, изданный Яманакой, за которым легкое шуршание стягиваемого презерватива просто-напросто теряется.       И... Ино вскрикивает от внезапной боли, поскольку струнник уже давит своим органом в ее влагалище, деля это не такое больше место с другим... находящимся там.       — Стой, Шисуи!.. — кричит Ино, шипя, выгибаясь, пытаясь отстраниться. Чувствует режущую боль: давление еще одного члена. — Он.. арга-а-а... не войдет...       — Шисуи! — громкий решительный голос... Итачи?       Недовольный? Итачи не нравится причинять Яманаке боль?       Но... все равно... Скрипач грубовато тянет девушку за блондинистый хвост, заставляя ее отклониться назад, еще сильней прогнуться в пояснице: это положение позволяет проникнуть ему еще чуть глубже... почувствовать совсем близко Итачи... почти во всю его длину...       Кайф...       — Тише, кошка... — едва бессильно шепчет кучерявый, понимая, что на грани — ведь от испытываемой боли Ино сжимает внутри себя все сильнее, хотя там и так тесно из-за...       Парень скользит под ее кофту, проводит пальцами по ее ребрам и грубовато сжимает грудь в лифчике.       — Потерпи чуть-чуть... я уже... скоро... — почти бессильно шепчет.       — Отвали... — скулит она. В уголках глаз уже слезы — очень больно... Выгибаясь, пытается ухватиться за одежду Учихи, чтобы отпихнуть кудрявого от себя. Но выходит плохо.       — Шисуи, прекрати! — зло хрипит Итачи где-то под Ино. Пианист, кажется, делает какие-то попытки подняться...       — И ты... тоже потише, котик... — едва улыбается струнник, совершенно сходя с ума от всех ощущений: внешних, внутренних, — разве тебе не приятно, что я... рядом... Что я...       Секунда. У него была лишь секунда: за которую он успевает двинуться назад, выходя...       Сперма выплескивается, ударяясь о стену под подоконником, пол.       Шисуи дышит тяжело, не слыша ничего, кроме писка в ушах и стука крови. В глазах мерцают звездочки... А ноги едва держат тело.       Видит резкое движение впереди себя — Ино.       Ощутил, как левую щеку обдало жгучим жаром — хлесткая пощечина, заставляющая голову резко откинуться вправо.       Случилось страшное. Шисуи понял это, как только открыл глаза — он уснул. Отсекся в самолете...       Сглотнул, осознавая... свое шаткое положение. И, прежде, чем заглянуть под плед, посмотрел на сидящих рядом людей — Обито и мать спали...       Руки немного подняли теплую ткань покрывала — проблема... Мучающая Учиху проблема во время сна не исчезла и в этот раз...       Шисуи ощутил, как кровь хлынула к щекам... ведь брюки испачканы в...       Учиха устало закрыл глаза, бессильно запрокинув голову на подголовник... Совершенно теряясь во всем происходящем... Но кучерявый в своих руках чувствовал лишь одну яркую и самую крепкую мысль:       «Этот Итачи... Он — тот, от которого я кончил...»