Пианист: Инверсия

      Саске всегда воспринимал Мадару, как человека... стороннего. Словно это был и не дядя вовсе. Так... однофамилец, с которым нет ничего общего. Объяснить подобное свое ощущение парень пытался много чем. В ход шло почти все: отсутствие именитого скрипача на периферии семьи Фугаку; безучастие Мадары в делах родственников; а если же общение по каким-то причинами складывалось, то струнник вел себя крайне сдержанно, холодно и даже... жестоко.       Оттого и теперешнее участное поведение «Современного Паганини» казалась слишком нестандартным и навевающим мысль о личной выгоде струнника. Мадаре просто необходимо, чтобы семья Фугаку была счастлива. Или же, по крайней мере, выглядела таковой.       Но... зачем?       Прохладный ветер всколыхнул относительно короткие волосы Саске, когда пианист вышел из такси. Услышал стук — дядя уже хлопнул дверью машины, следуя за водителем к багажнику: нужно забрать чемодан.       И наконец шум автомобильных колес, слабый запах резины. Теперь можно поговорить откровенно.       — Как Микото? — спросил скрипач, даже и не взглянув на племянника — пробегал взглядом по несколько забытому району.       «Ты издеваешься? — первое, что кольнуло мозг парня: Саске внимательно посмотрел на музыканта, — Мадара, ты и без того все знаешь — сам же с ней общаешься».       — Оглох? — черный взгляд скрипача коснулся пианиста.       И младший Учиха, наконец, уловил знакомую ледяную искру презрения.       Собственно, это и стало тем, что вызвало на лице Саске язвительно-ядовитую улыбку.       Ведь дядя становился прежним.       — Про аборт сказала, — парень пихнул руки в брюки, гордо вздернув подбородок: раз дядя хочет услышать — пусть слушает.       — Она беременна? — аккуратные брови Мадары едва двинулись навстречу друг друга, образовав морщинку.       Саске отрицательно мотнул головой:              — Аборт... когда была беременной мной, — взгляд невольно скользнул в бок. Но нет! Хочется видеть чужую реакцию! — молодые черные глаза уже вновь смотрят на струнника и... не замечают ничего, кроме надменной кривой улыбки мужчины.       — И как ты довел ее до такого?       — Я?! — но младший Учиха тут же осекся, сам не зная почему... Словно этот по-злому насмешливый взгляд дяди мог поразить подобно мечу. Саске выдохнул, находу генерируя мысль — жалкую выжимку из всей сложившейся глобальной ситуации. «Раз хочет услышать — пусть слушает», — вновь скривился пианист, наконец изрекая: — Я... подставил Итачи.       Мадара тихо усмехнулся, отвернулся. Дядя никогда не задавал много вопросов — ему просто было безразлично. Мужчина, двинувшись к подъезду, покатил за собой чемодан, футляр же со скрипкой был за его спиной:       — История братских отношений — стара как мир. Пошли к твоему отцу.       «Двуличный». Саске воспринимал Мадару именно таким.       Пианист лишь раз взглянул на родственничка, предпочтя следующие мгновения изучать стык швов окружающего пространства — Учихи молчаливо ехали в лифте, ютясь друг с другом и вещами скрипача. Очевидно, они оба друг друга недолюбливали... Но и причина этому была слишком простой.       Пианист не любил своего дядю за то, каким был этот дядя.       А скрипач был таким потому... что его родственная связь по своей натуре не такая тесная — Фугаку и Мадара лишь единокровные братья. И к этим несколько отдаленным семейным узам добавлялось и то, что струнник обладал сверхтемпераментной натурой, которая только благоволила рождению в душе скрипача слишком высокого самомнения, чтобы якшаться в явной близости с тем, кого у Мадары даже язык не поворачивался назвать «нии-саном».       Непонятно почему, но скрипач всегда чтил только совершенное кровное родство, самое близкое — без каких-либо примесей. Это и было причиной, по которой старшего на четыре года Фугаку младший из двух Учих воспринимал как что-то чуждое, несмотря на то, что рос в обществе единокровного брата с самого своего детства.       Мадара разом смог перечеркнуть все. Пересмотреть свои взгляды на семью, когда в его детском возрасте стало проклевываться сознание, понимание мира — он смог вкусить, что значит «единокровный брат».       И Фугаку, мгновенно проигравший Изуне по одному лишь критерию «родной», стал словно самой дальней планетой солнечной системы.       Саске осознавал все это, все эти перипетии собственной семьи, но...       Вот так просто принять отвратительное поведение дяди?       Просто принять презрение скрипача, которое иллюстрировалось на протяжении всего времени?       Нет. Гордость и чувство собственной значимости не позволяли. К слову... именно эти эмоции и нашептывали не вестись на внезапно изменившееся поведение Мадары — пианист не позволял ослепить собственные глаза чужой мнимой заботой, напыщенным беспокойством и внезапным появлением в жизни...       Но в тоже время... если дяде что-то действительно нужно, то он горы свернет. И эту его увлекательную особенность можно использовать на благо себе...       Правда, что теперь есть благо для самого Саске?       Двери лифта открылись. Пианист вышел первым, едва задержавшись, ожидая, как следом за ним скрипач вырулит с чемоданом.       Ради чего вообще стоит заключать союз с этим неприятным струнником?       Итачи?       Саске фыркнул сам себе под нос: о старшем брате и, вообще, обо всем, что было с ним связано, даже думать не хотелось.       Фугаку?       Странная обида не позволяла творить хоть что-то хорошее для родителя: если отец всегда делал ставки на старшего сына, то, наверное, все проблемы Фугаку — и с Фугаку — перекладываются на того, кому многое посвящалось. Но вот... где этот Итачи? Саске гаденько ухмыльнулся. Никто не знает. Лучший из лучших пианистов просто пропал, испарился, исчез, оставив после себя хаос, разруху и душевные потрясения. Признаться, это тешило душу — ведь обожаемый отцом Итачи просто разорвал своего родителя, того, кто в нем души не чаял. И разочарованию Фугаку просто не было предела, раз дирижер топил в алкоголе и буйстве свою душу. «Интересно, а Итачи знает обо всем, что натворил?» — проскользнула последняя мысль о брате и родителе прежде, чем перетекла к...       Микото...       Во всей этой ситуации родная мама вызывала... Саске даже сам не понимал, что щемит его душу. Хорошо скрываемая досада, сочувствие или же... переживание? А может, глубокая обида? «Мама такая же, как и отец?»       Саске двинулся по коридору, подходя к квартире, в которой жил. Стал отпирать ключами замок, слышал за собой шаги и шелест колесиков чемодана.       Очень... хотелось понять, что она не такая...       Парень напрямую не осознавал этого. Но эта мантра... в его сердце ходила прозрачной тенью, направляя молодую душу на... те или иные поступки.       Или же уступки.       Пропустил Мадару вперед, незаметно проводя взглядом вошедшего в квартиру мужчину.       И двинулся следом за тем, кто, казалось, мог вернуть если и не все на круги своя, то хотя бы... Микото?       И, наверное... даже личная выгода Мадары теряется на всем этом фоне.