Пианист: Инверсия

      Руки хватались за обнаженную кожу резво вырывающегося Кибы. Но Шикамару был бы не сыном своих родителей, если бы не изучил несколько занятных полицейских приемчиков скручивания преступников или просто особо буйных личностей. А Инузука... как раз в некоторых ситуация таким быть мог — бесшабашным, стремительным и... любящим укусить в прямом и переносном смысле.        — Акамару, фас! — рычал кинолог, борясь и чуть ли не пуская в ход собственные зубы. Но все равно вырваться уже не мог: среагируй он на секунду раньше, чем к нему подлетел Нара, то все было бы иначе. А так, теперь он с руками за спиной опрокинут попой в кресло в гостиной. Недовольный взгляд Кибы остро касается собаки, что лишь приглушенно гавкнула в ответ, почти безэмоционально глядя на всю потасовку: — Акамару, предатель! Фас, говорю!       Но лишь тяв в ответ.        — Ублюдок, Шикамару! — скрученный Инузука запрокидывает голову, глядя на нависающего со спины друга, что крепко держит его руки. И тут же наваливается спиной на спинку кресла. Улыбается, слыша шик боли Нары. — Ты можешь подружиться с моей собакой, но у меня мозгов побольше — я вижу изнанку изнанки... — внезапно замирает, глядя на Шикамару, принюхивается. — Ты что?! Снова курил?! И пришел ко мне?! Совсем не подумал о моей собаке! И как мне с тобой отпускать Акамару?! Придурок, пусти!       И на взлохмаченную голову Инузуки тут же обрушивается неповиновение детектива — Киба лишь видит, как Шикамару кивает появившемуся в дверном проеме гостиной неизвестному ему брюнету: приглашает сесть на диван напротив.       Гадкая эмоция подло закопошилась внутри оголенной груди кинолога: тупое чувство... предательства? подставы? Ведь... этот непонятный парень... внешне несколько напоминает самого Инузуку, только бороды не хватает. Возможно... дело действительно касается работы, очередного уголовного дела, в которое впутался Шикамару, но вдруг, если...       — Кого ты притаранил в мой дом, а, Нара?! — зашипел собаковод, остро вскинув взгляд на нависающего над ним детектива.       Но ответ на сия вопрос свалился на... отчаянную голову Кибы внезапно и не оттуда, откуда он ждал:       — Я очень люблю Изуми, — залепетал парень, плюхнувшийся на диван напротив, — и прошу Вас одолжить нам Вашу собаку... — глядит на кинолога с неподдельной надеждой.       Это... что, фарс какой-то?!       — Что за херня, Шикамару?! — хрипит Инузука, едва ли не срываясь на хрип: закидывает голову, злостно глядя на друга. — Что за истории пошли?!       — Заткнись и внемли, — бухчит детектив, чуть сильнее заламывая руки. — Иначе я приму... более решительные методы.       — Ай! — хрип боли. — И что ты сделаешь... — Киба кривится от боли, — все-таки трахнешь или бросишь меня уже наконец?!       Что-то треснуло. Заскрежетало.       Инузука вперился во внезапно окаменевшее лицо детектива, в карие глаза, что раскрылись широко и внезапно скользнули к Ромео на диване и затем снова на Инузуку...       И только в этот самый момент, глядя на эту бессознательную реакцию детектива, Кибе стало понятно, что: «Черт... этот пацан, что он приволок, действительно, по работе... а не...»       Кинологу хотелось просто сквозь землю провалиться. Он так тупо спалил всю их скрываемую ото всех «кантору»...       — Ты... — внезапный глухой хрип бледного Шикамару, — задолбал... уже со своими шуточками...       — Еще скажи, что затрахал тебя... ими, — иногда юмор помогает выпутаться из неловких ситуаций, несмотря на то, что в каждой шутке лишь доля шутки. Киба сглотнул, пытаясь как-то улыбнуться, но вышел потерянный оскал. Внезапно мотнул головой, взглянув на человека на диване.       Удивленный вид Конохамару, который уже переводил свой несколько ошеломленный взгляд с Кибы на Шикамару и обратно, а потом внезапно... просто продолжил:       — Я влюбился в нее с первого взгляда, — его голос почему-то едва заметно дрожал. Действительно, почему? — Она... была самой очаровательной девушкой, которую я встречал!..       «Если этот влюбленный Ромео сделал сейчас вид, что не понял или не заметил... то это лучше, если бы он представил какую-либо другую реакцию на... нас...»       — ...И я очень рад, — все продолжал Сарутоби, — что год назад она поступила в магистратуру в наш вуз, и мы стали с ней учиться на одном курсе...       — Что за херня-я-я-я?! Пусти меня, Шикамару-у-у-у! — внезапное глухое рычание Инузуки и проявление жалкой попытки подняться с кресла с заломленными руками, которые все время тянут назад.       Нужно было как-то переключиться от того недоразумения, что у них сложилось. А лучше и вовсе дистанцироваться...       — ...но тут она попала в беду, — не останавливался Сарутоби, но чувствовалось, как напряжение все нарастало и нарастало в нем, — ее похитили, держали на складе, угрожали расправой. И... даже заманили туда ее кузена Шисуи, — внезапно двинулся чуть вперед, поддаваясь напору собственных обеспокоенных чувств, — выстрелили в него у нее на глазах!       — Шикамару... — уже недовольно клокочет Инузука. — Поиграли и хватит, пусти. Не нуждаюсь в слезных историях. Сматывайтесь из моего дома, оба...       Лучше скинуть разруливать все недоразумение на плечи Нары.       — Да как же?! — тут же взмывает скрипач на ноги, едва ли не уничтожая опешившего от сия действия кинолога. — Как можно оставаться таким черствым и хладнокровным!? Она теперь душевно страдает! Людей чурается и не рассказывает ни о чем! А следствию нужно идти вперед!       И молчавший доселе Акамару победоносно гавкнул.       — Довольно, — от негодования карие глаза Кибы стали еще более мрачней, — проваливайте из моего дома сейчас же, — назидая чуть ли не на каждое слово.       — Как грубо! — сипит Сарутоби, хмурясь и сжимая кулаки. — Может, Вы тоже с Учихой Шисуи знакомы — я его тоже на дух не переношу, но...       Интересно, почему?.. И, к счастью, ответ слишком прост...       Шисуи уже давно забыл то время, когда слышал отвратительное звучание скрипки, вернее, совершенно неумелую игру, от которой волосы встают не только на голове, а... впрочем, ладно.       — Я... уже... сколько... раз... говорил... — сидя за письменным столом небольшой аудитории, устало убирает руки от лица, — что сначала смычок идет вверх, затем вниз. А ты играешь наоборот, Конохамару, — опустошенно глядит на своего студента по педпрактике, с которым у него не такая уж и большая разница в возрасте. — Из-за этого у тебя совершенно не верное дыхание смычка. Звучит ужасно! Ты специально так играешь? — внезапно во взгляде надежда. — Просто хочешь позлить меня?       — Нет, — хмурится Сарутоби, поднимая на сенсея тяжелый взгляд и убирая скрипку со своего плеча. Лукавство. Совершенно тупое, жалящее душу вранье. И причем не из-за самого факта свершения, а того, что оно прикрывает. Всего две вещи, что заставляют молодую душу сгнивать как можно быстрее.       Итак. Первое. Наименее весомое: этот Шисуи... к которому даже окончание «сан» было мерзко произносить. Ведь этот Учиха учится на два курса впереди и является всего лишь на три года старше — они почти сверстники! О каком вообще «сан» может идти речь?!       Второе — главное. Предельно гадко осознавать, что этот Шисуи... клеит ласты к Изуми! Конохамару закрывает глаза, тяжело и яростно выдыхая, пальцами сжимая собственный инструмент и смычок: в голове воспоминания о том, как этот гадкий аспирант уже имеет какие-то общие дела с той девушкой, что живет и учится в Японии всего лишь три недели! Они даже уже обнимаются и под ручку ходят! Правда, не от самого крыльца Академии, а чуть подальше, свернув за угол вуза... Пытаются спрятать ото всех свои чувства...       Как такое вообще возможно?!. Он аспирант — преподаватель как-никак. А она — студентка! Да еще и они так мало знакомы!       Конохамару трясло от ярости и бессилия, в котором он не мог и не хотел признаваться самому себе...       Хотя где-то очень глубоко — на уровне подсознания — он до чертиков желал быть на месте Учихи Шисуи...       Обнимать ту, что дорога сердцу. Ту, в которую влюбился без памяти с первого взгляда на студенческом собрании первого сентября.       Держать ее за руку...       Провожать.       Но пока вышло с ней только познакомиться и немного подружиться...       — Разве не слышишь... — Сарутоби нехотя поправляется, — ... кхм. Не слышите, Шисуи-сан, что если играть смычком так, как играю я — то тембр скрипки богаче звучит.       — Это все твоя фантазия или дурной музыкальный вкус, — Учиха поднимается из-за стола, подходит к входной двери в аудиторию, открывает ее. И с некоторой тоской, и в то же время раздражением смотрит на студента первого курса магистратуры. — Уходи, Конохамару. Ты сегодня не в духе, чтобы работать. Поэтому предлагаю перенести занятие на завтрашнее утро — могу только в это время. Пожалуйста, прошу, будь готов. А то играешь фигово ты, а неловко мне. Прошу, чтобы не было завтра таких провалов, как сегодня: что аж Ямато пришлось отпускать, ведь с концертмейстером ты ничего не мог сыграть адекватно.       Учиха Шисуи бесил неимоверно. Сарутоби хотелось расчленить, четвертовать этого гада на части. Сделать все, чтобы вообще не видеть этого ненавистного аспиранта, в котором никто и души не чает. Особенно дед. Конохамару сокрушался, совершенно не понимая, по какой причине этого «зеленого» педагога назначили с этого учебного года ему в учителя.       Чего мог дать этот скрипач? Каких профессиональных знаний? Какого опыта?       Рука Конохамару уже тянется к колесику громкости на магнитоле его черной панамера, что припаркована у соседнего от Академии здания — во всех теперь уже громких клубных звуках «тынц-тынц-тынц» хочется просто спрятать все бурлящее негодование оттого, что сегодня Шисуи выгнал с занятия. И вроде как даже с позором.       Сарутоби кусает губу, не стесняясь в высказываниях в адрес Учихи, как вдруг... замечает знакомый силуэт брюнетки.       Он узнает ее из тысячи.       Учиха Изуми.       Быть или даже казаться для нее каким-то неадекватным маньяком или сталкером молодому скрипачу совершенно не хотелось. Уже искушенный в женской любви, он был слишком адекватным для неконтролируемого проявления собственных чувств.       Просто хотелось побыть с этой девушкой хоть немного рядом. Понравиться ей.       — Привет, — выйдя из машины, с улыбкой проговаривает он, заставляя ее оглянуться.       — О... — оглядывается она, и скрипач замечает, как ее мимика предвкушенческого ожидания меняется легким разочарованием, которое она тут же пытается спрятать за очередной светлой улыбкой. — Привет, Конохамару.       — Я тут увидел, что ты тут... стоишь... — запускает пятерню в волосы, как-то несколько тупо безобидно усмехнувшись: пусть лучше так, чем не моргая смотреть ей прямо в глаза на протяжении нескольких минут. — Если хочешь, могу подбросить докуда надо, — кивает на панамера за собственной спиной.       Другие девчонки фапают на его машину. Многие фантазируют об этой тачке, о ее красивом кожаном салоне и том, чем в нем могут заниматься парень и девушка, оставшись наедине.       Но брюнетку все это не интересовало. Признаться, Конохамару даже с трудом представлял, чем ее можно было вообще заинтересовать... Наверное, книгами? Музыковеды же всегда много читают...       — Нет, спасибо, — мило заулыбалась она, замотав головой — длинные темные волосы красиво рассыпались по ее изящным плечам. — Я тут... жду кое-кого, — легким движением убрала выбившуюся прядь за ухо. Едва ли заметила или почувствовала шестым чувством, как от ее слов больно кольнуло сердце ее собеседника. — Но спасибо за предложение. Ты очень добр.       Конохамару был готов отдать все что угодно за эту нежную улыбку.       — У нас же завтра есть совместный английский? — ему безумно хотелось продлить это мгновение. Пускай и глупым вопросом, на который и так знает ответ. — А то из-за того, что он отменялся пару раз, я уже запутался, когда он должен быть.       — Да, он будет завтра, — кивнула Изуми, и прекрасная улыбка все не сходила с ее губ.       Хотелось поцеловать.       Но... Сарутоби просто не мог. Слишком хорошо понимал, что Учиха закрыта для него. Как новая локация в игре, к которой пока что нет доступа. Он пытался найти ключи — щеголял дорогой машиной, большим количеством друзей и манерами крутого парня. Да, за эти три сентябрьские недели скрипач из кожи вон вылез, но... все безуспешно.       Объект его сердца выбрала ходить под ручку с чмырем и отморозком Учихой Шисуи.       «И чем он лучше меня?»       — Конохамару? — знакомый мужской голос позади заставил Сарутоби ощутить толпу неприятных мурашек на собственном хребте.       Едва поворачивает голову, замечая рядом с собой того, от кого воротило неимоверно.       — Я тебе что сказал? — появившийся из ниоткуда Шисуи вопросительно смотрел на своего студента. — Встретимся завтра. Если расшифровать эти два слова, то это значит, что ты с низкого старта обязан рвануть домой переучивать движение смычка и остальные косяки, которые за тобой сегодня были, — ни тени улыбки на лице аспиранта. — Иди занимайся, а не с девчонками лясы точи. Не заставляй меня и Ямато приходить завтра просто так. Ты должен выдать тысячу из ста баллов в своей игре.       Сарутоби едва сдержался, не сжав кулаки — не хотелось привлекать к этому жесту внимания Изуми. Но... желание перепилить Шисуи-сану горло смычком прямо здесь, на улице, было неимоверным. И даже не смущало, что скрипичный футляр сейчас в машине.       Конохамару прикусил язык от негодования.       Позор. Унижение. Особенно перед той, кто очень дорог... Поэтому и снести это на своих плечах было невыносимо больно и трудно.       — Пошли, Изуми, — Шисуи чуть улыбнулся своей... девушке? Кивнул в сторону и двинулся вдоль улицы, поправив скрипичный футляр за спиной и ткнув руки в карманы брюк. Брюнетка тут же, слегка бегом, прибавив скорости и догнав кучерявого, перешла на шаг.       Два силуэта улыбающихся в разговоре друг другу людей неспешно удалялись от Конохамару, заставляя его чувствовать то, как шумное биение сердца отдает в его висках и ушных перепонках. Гадко и... горячо. Тупое негодование заставляет струнника рвануть к собственной тачке, завести мотор...       Сарутоби плелся на панамера медленно, неспешно, едва ли привлекая внимание — следил за ходом движения парочки однофамильцев Учих. Дьявол в душе хотел узнать, куда они держат путь: в кафе, в кино или к кому-то домой, ведь сейчас как раз вечер? И ядовитая ревность заставляла ощутить ком в горле вместе с противным жжением в глазах.       Ведь так быть не должно!       Все должно быть не так!       Шисуи и Изуми спускаются в метро, теряясь в толпе людей — и Конохамару едва ли не бьется от отчаяния лбом о руль. Дальше не получится следить, ведь панамера в подземку не спустится и не поедет по рельсам! Да и не найдешь их уже!       Но... именно этот момент — момент невозможности — словно отрезвляет: заставляет осознать всю гнусность поступка. Сарутоби — тот, кто десять минут назад боялся смотреть любимой в глаза, чтобы не смущать ее, а сейчас же... вероломно вмешивается в ее личную жизнь... Так мерзко. И... низко. И где-то на дне подсознания что-то шепчет — «Вероятно, она не спроста не выбрала тебя, Конохамару».       Вероятно, именно от этого ночью парню так плохо спалось. Мучали собственные угрызения совести, что игриво путались с подлыми мыслями, идеями и желаниями их реализовать.       На следующий день Сарутоби с утра пораньше плелся за Шисуи по коридору Академии Музыки. Темные глаза Конохамару едва ли внимательно следили за тем, как Учиха открывает дверь учебного класса ключом.       — Ямато немного опоздает, — бурчит аспирант под легкий скрип открывающейся створки, — написал, что ему неожиданно поручили отвести ребенка в детский сад.       — У него есть ребенок? — Сарутоби сам не понимает, почему морщится, произнося это.       — Без понятия, — пожимает плечами Учиха. — Возможно, это отмазка, чтобы смести к минимум общение с нами двумя.       Кучерявый проходит в аудиторию. Следом — его подопечный магистрант.       — Шисуи-сан... — почти шепчет Конохамару. Во взгляде холод и безразличие.       — Что? — положив футляр со скрипкой на стол, оборачивается Учиха.       — Я знаю, что Вы — педагог — спите со студентками, — лепечет, не меняясь в лице. — Я могу сообщить об этом в ректорат.       — Чего? — нездоровая белизна касается лица аспиранта, и тут тусклая неверующая улыбка. Нервный смешок. — Ты чего такое говоришь, Конохамару?       — Думаете, Шисуи-сан... — наглая любезность, — ...что я ничего не знаю. Хоть вы оба и скрываетесь, но я замечал несколько раз, как вы с Изуми вместе...       — Она моя кузина.       — Отнекивайтесь сколько хотите, это не спасет Вашу репутацию.       — Я серьезно, — чуть более живая улыбка, — мы с ней родственники. И ее старший брат попросил меня заботиться о ней. Могу даже наши совместные детские фотографии в песочнице показать — где-то видел их недавно в телефоне, сейчас, секундочку, — достает из кармана брюк смартфон, ищет. И не отрывая глаз от экрана: — Впрочем, мне эти просьбы Обито были ни к чему. Ведь я слишком сильно люблю Изуми и никогда ее не брошу.       Это было максимально похоже на правду. Настолько, что Конохамару уже понимал, это она и есть: фотографии следовали одна за другой — дети, в чертах которых можно было узнать Шисуи, Изуми...       — О, а этой мой отец и мой старший кузен Обито, — кратко хихикнул Шисуи, спешно листая галерею, — и это... — снова листнул. — А это мы все вместе вчетвером.       Изуми — действительно двоюродная сестра Учихи Шисуи?..       Если это так, то... вполне объяснимо, почему они ходят вместе и имеют какие-то тесные физические контакты вроде обнимашек, ходьбы под ручки и держания за руки...       Сарутоби не успел сообразить, что только что облегченно выдохнул, отпуская с сердца все то, чем накрутил себя в последнюю ночь.       — Ваш отец — музыкант, Шисуи-сан? — внезапно даже для самого себя спросил он. — Его так много на этих нескольких фотографиях...       — О, нет, — улыбнулся Учиха, убирая телефон. — Он обычный строитель, но! — поднял палец вверх. — Он тот, кто поддерживал меня в музыке целиком и полностью. Даже мать меня не так сильно поддерживала во всех моих музыкантских начинаниях и трудностях, как это делал папа. Впрочем, в свое время он даже с Обито договорился, чтобы тот со мной музыкой занимался в детстве. И поэтому Обито учил меня и Изуми одновременно, — внезапно снова искренняя широкая улыбка и от былой нездоровой бледности напряжения не осталось и следа. — Теперь ты понимаешь, что меня связывает с Изуми. И это совсем не то, о чем ты мог подумать! — кучерявый чуть хмурится. — Как ты вообще мог такое подумать!..       — Мне просто она очень нравится, — Сарутоби не успел прикусить язык прежде, чем ляпнул это. Безысходность, смешанная с отчаянием, заставила подсознание действовать быстрее сознания. И скрипач сжал кулаки от собственной глупости, несколько потерянным взглядом уставившись в аспиранта.       — Прости, что? — струнник захлопал глазами, и легкая улыбка коснулась его бледных губ.       Именно в этот самый момент нейронные связи в голове Конохамару сработали, на удивление, быстрее, чем у мальчика-гения Джимми Нейтрона:       — Расскажите ей обо мне, — стеснение и неловкость куда-то пропали в одночасье, уступая место непонятному воодушевлению, напору: младший скрипач даже дернулся к стоящему рядом Шисуи, — скажите, что...       — Эй, нет, парень, — замахал рукой аспирант, едва беззлобно рассмеявшись, чуть отвернувшись. — Это все ваши общие разборки, лезть в которые я не собираюсь. Не благородное это дело.       — Но почему же?! — уже сокрушался магистрант: слишком явное ощущение холодной воды вокруг вместо опоры под ногами и уплывающий, но брошенный лично ему спасательный круг. Личное счастье и благосостояние самой Изуми ускользали из- под собственных пальцев Сарутоби. А это было больно и даже... невозможно допустить.       — Кажется... — темный и едва улыбчивый взгляд аспиранта мягко коснулся студента, — ...ее сердце уже занято моим лучшим другом. Это во-первых. А во-вторых — она так же, как и ты сейчас, канючит, чтобы я познакомил ее с ним. Но я не делаю это даже ради нее. А уж ради тебя я тем более напрягаться не буду. Если что-то хочешь в любви — то сам должен напрягаться, сам выстрадать ее, чтобы сполна ощутить всю ценность и ответственность за собственные чувства.       Хотелось хорошенько втащить Учихе Шисуи за такую его позицию.