Остался только пепел

      Случайный луч февральского солнца быстро показался за окном, подмигнул и растворился в снежной завесе. Женя посмотрел ему вслед, улыбнулся, а потом снова перевел взгляд на класс. В кабинете стояла такая тишина, что слышно было только как переворачиваются страницы тетрадей и скрипят карандаши по бумаге. Женя осторожно встал, чтобы не царапать стулом старый пол, встал у доски, прислушался.       Он любил такие моменты больше жизни.       Он с какой-то неимоверной любовью смотрел на своих детей. Он их так и называл: «мои дети», хотя иные мальчишки из его класса были с него ростом, а разница в возрасте была минимальная — подумаешь, какие-то пять лет. Но для Жени они были детьми, за которых он нес ответственность, которых учил, которые вот уже второй год менялись, взрослели на его глазах.       Женя подошел к доске, осторожно поправил закорючку у буквы «ф». Шестнадцатое февраля — было выведено его почерком, а ниже следовала тема сочинения. Жене не надо было ходить между партами или зло следить за учениками, чтобы никто из них не стал списывать друг у друга или подглядывать в учебники. На его уроках всегда царила атмосфера творчества. Он любил проверять эти сочинения — пусть неграмотные, пусть неправильные с точки зрения преподавания, но если кто-то думает, что Ленский — дурак, то что ж с того? Человек имеет право на любое мнение! Так считал Женя. И это он вкладывал в головы своих учеников. — Думайте сами. Не бойтесь, что ваше мнение мне не понравится. Если вы даже одним предложением сможете меня убедить, что Ленский, простите, дурак, значит, вы считаете его дураком. Пишите смело. Нет ничего более сильного в мире, чем слова, и только вы сами можете подобрать правильные.       Женя остановился, вдыхая запах с доски — стертого мела, частичек пыли и собственных рук — и посмотрел на склоненные головы учеников. Когда он уезжал из Ленинграда, все, и его знакомые, и преподаватели едва не крутили пальцем у виска, мол, да что ты в своей деревне делать будешь? Тут — большой город, возможностей сколько, а там? Но Женя был непреклонен. — В том-то и дело, что тут — возможности. Для детей в первую очередь. Тут и учителя хорошие, и образование, и все. А там что? Но ведь в деревне такие же дети есть, с душой, с умом, которые хотят учиться, но только у них нет тех шансов, которые есть в больших городах. И если я кому-то помогу встать на правильный путь, научу видеть прекрасное, думать, размышлять о чем-то большем — разве не это главная цель учителя? Взращивать с нуля? — Идейный Вы человек, Евгений, — устало говорил ему Павел Петрович, — честный и идейный. — Разве это плохо? — Иногда — может быть… Но я Вас отговаривать не буду. Но знайте, что сюда можете вернуться в любой момент.       Но Женя не хотел возвращаться. В этом кабинете, маленьком, старом, на десять парт, заключался весь его мир. Если бы он не умел преподавать — что бы он стал еще делать? Физической работе он был научен, но она его никогда не привлекала. Ему нравилось учиться самому и учить других, и большего счастья в жизни ему не надо. Как Женя радовался, когда даже самые заядлые хулиганы на его уроках начинали грызть карандаши и склонялись над мятыми листами. Ведь он давал им то, что другие взрослые дать не могли — возможность быть услышанными, возможность высказаться и не быть за это осужденными. Эти дети — что цветы на дороге. При должном уходе и любви из них выросли бы настоящие произведения искусства, и Женя старался изо всех сил привить им любовь к чтению, к книгам, к поэзии. Он заражал их своей страстью, и даже те, кто в жизни не брали в руки книгу, любили слушать, как на уроках Женя читал стихи. — Вам бы актером быть, — говорили девчонки-старшеклассницы, хихикая, и перекидывая тяжелые косы за спину. Женя смущался и отмахивался. — Ну, какой из меня актер. А вас кто учить будет? — А почитайте нам еще стихи! — просили дети, и Женя, зная, что так они хотят потянуть время от урока, все равно сдавался и читал. Он знал сотни стихов на память — по большей части Пушкина, Лермонтова и Тютчева. Для маленьких он выбирал стихи о природе, о лесах, и когда слышал, как по классу проносились вздохи, улыбался. Для старшеклассников он выбирал любовную лирику, но осторожную, аккуратную. Он не боялся, что поэзия возбудит в учениках какие-то не те чувства, но боялся вопросов, которые всегда неизменно появлялись. — Евгений Александрович, а Вы любили когда-нибудь? — А когда Вы женитесь? — А сколько детей Вы хотите? — А Вы сами пишите стихи?       Женя улыбался, вежливо отмахиваясь от подобных вопросов. Он не злился на детей за их не тактичность — они же дети, им все интересно, но эти вопросы вызывали в нем чувство тоски, поэтому он часто в такие моменты отворачивался к окну. Самым любимым его стихотворением было произведение Лермонтова: Я не унижусь пред тобою; Ни твой привет, ни твой укор Не властны над моей душою. Знай: мы чужие с этих пор. «И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней», — эти строчки особенно волновали его душу. И хотя Женя не мог причислить себя к натурам страстным, что-то иногда подсказывало ему, что в нем живет что-то, чему, может быть, и названия еще не придумали. Какая-то сила души, которая могла навлечь на него беду, поэтому он так и сторонился любви — потому что больше всего Женя боялся потерять контроль.

***

      В конце урока Женя собрал тетради, попрощался с учениками. На сегодня его рабочий день закончился, но он задержался в кабинете — хотел поправить покосившиеся парты. Он часто просил у директора помощи, чтобы ему заменили парты, которые шатались, как старые зубы, но директор отвечал, что в школе денег нет, и Женя отвык просить помощи и полагаться на кого-то. Вооружившись молотком и гвоздями, он устроился за последней партой, и принялся приводить ее в порядок.       Снова выглянуло солнце. Он сощурился, откинул с лица волосы. Принялся напевать себе что-то под нос, орудуя молотком. Мускулы под кожей так и ходили. Он чинил парту, исписанную глупыми стишками, и сам улыбался. Дети. Себя же Женя считал намного старше — иногда он вглядывался в зеркало и удивлялся, что ему всего двадцать лет. В своих глазах он был намного взрослее — трудное детство, отец, которого он никогда не знал, смерть матери, одиночество и книги — все это накидывало ему лишний десяток, если не к внешности, то к внутреннему ощущению.       Женя переложил молоток в правую руку, осторожно подлез под парту и принялся проверять ее на прочность, приподнимая крышку и смотря за тем, чтобы ножки у стола не шатались. Он так увлекся этим делом, что не услышал, как дверь кабинета открылась и кто-то незаметно подошел к нему. — Добрый день, Евгений Алесаныч! — Господи!       От неожиданности Женя дернулся и ударился головой о парту. Послышался мягкий женский смех. — Вам помочь? — Благодарю. Справлюсь сам.       Женя вылез из-под парты, все еще держа в руке молоток. Сначала его глазам открылась пара белых сапожек на высоких каблуках, чуть выше — ровные ноги в чулках и подол синего платья. Женя, смутившись своего вида, быстро поднялся на ноги, оправил рубашку. — Добрый день, Маргарита Николаевна.       Девушка снова засмеялась. Маргарита — или попросту Ритка — была самой красивой девушкой в деревне. Громкоголосая, бойкая, в ярких платьях — она была предметом зависти и обсуждений со стороны всех деревенских баб. Была она молодая, на год лишь младше Жени, но с парнями гуляла только так. То с одним на свидание, то с другим. Смеется, танцует со всеми, но слова никому не дает. Высокая, что сам Женя, полнотелая, пышногрудая, с копной белоснежных волос и красными губами, Ритка была необыкновенной. Бабы ее сторонились, потому что завидовали, мужики — так готовы были падать к ногам. Была она сирота, жила с братом, младше ее на шесть лет, и работала в магазине одежды. Сама немножко шила, укорачивала себе юбки так, как никто бы не рискнул, подчеркивала платьями тонкую талию и высокую грудь. Подруг у Ритки не было — из всего окружения только владелица магазина, да дурной брат. Женя хорошо его знал — и как ученика, и как самого отъявленного хулигана во всей деревне — и сильно расстраивался, видя его умственные способности, которые отставали от его возраста на несколько лет.       Но ни отсутствие родителей, ни странный брат не смущали кавалеров Ритки. За ней бегали все — от старшеклассников, которые учились в классе Жени, до самых взрослых работающих мужчин. Жили бы они в другое время, посмеивался Женя, из-за Ритки бы десяток мужиков полегли на дуэли.       Сама же Ритка осознавала свою красоту и всячески пользовалась ею — разбивала сердца мужчин только так, но ее сердце принадлежало одному единственному.       Евгению.       Женя знал, что Ритка уже второй год по нему вздыхает, но не так, как другие девушки. Она брала напором. Часто будто случайно прогуливалась до школы, чтобы забрать Аркашу, приглашала Женю на танцы и на прогулки. Она, уверенная в своей неотразимости и женской силе, не ожидала, что все ее попытки останутся без результата. Жене такое внимание не льстило. Другие деревенские парни подшучивали над ним. — Ты смотри, она ж сама тебе на шею вешается! — Баба огонь, вот я бы с ней!.. — Тебе не в школу надо было идти работать, а в церковь, раз такой недотрога! — Так и готова на него наброситься, неужели нормальных мужиков не хватает?       Но Ритке был только нужен Женя. Она и сама порой не понимала — почему. Красивый он, но холодный, как мрамор. И на нее — ноль внимания. Гордую Ритку это злило — еще ни один мужчина не оставался к ней равнодушным, а тут — какой-то учитель! Глаза в пол, краснеет, как девица, и хоть бы комплимент какой сказал, или за талию приобнял, или на танец пригласил! Нет, все сидит, уткнувшись в книжки, и света белого не видит.       Ритка из-за этого места себе не находила. Понимала, что из всех деревенских мужиков Женя — самый интересный. Не пьет, не гуляет, умный, интересный. Вот такого мужа бы получить — да всем на зависть, с таким не пропадешь. Не то, что все эти работяги да пьяницы. Женя он что? Интеллигентный, духовный, и сама Ритка не дура. С детства артисткой мечтала быть, но какой тут театр, когда на руках — больной брат, родителей нет, а все мужики того и гляди, норовят только под юбку залезть? Нет, Ритка так просто сдаваться не собиралась. Чувствовала, что еще немного, и оттает каменное сердце Евгения.       Вот и сейчас она якобы случайно оказалась в школе. Знала, что уроки уже закончились, что Женя будет один в кабинете. Другие девушки неодобрительно кивали на это, мол, сама к мужикам клеится, распускали про нее слухи и сплетни, что она мол порочная, нечестная… Ритку это не обижало. Бабы они что? Дуры дурами, только языком трепать и умеют. Ее это не обижало. — Смотрю, Вы все трудитесь? — она обошла стол, который чинил Женя, и слегка облокотилась на него бедром. Женя отряхнул руки, положил молоток на парту. — Да вот, дети парты расшатали. — Шли бы погуляли… Погода там хорошая, совсем и не холодно. Ранняя весна будет, говорят, — Ритка опустила глаза и захлопала длинными ресницами. Женя нагнулся, поднял с пола болты, стал собирать инструменты. — Да некогда мне, Маргарита Николаевна. Работы много. — Да, у нас сейчас в магазине тоже черт знает что творится, — она закивала, готовая перевести разговор на работу, дескать, смотри, я не только собой любоваться умею, но и работать! — но после, вечерами, так скучно порой бывает. Шо хоть на стену лезь. — Так Вы бы на танцы сходили, — Женя стал методично складывать болты в коробку. От большого к маленькому. Женя ценил порядок во всем, в первую очередь — в голове. Ритка засмеялась. — Да было бы с кем! С этими пьяницами? Шо вы, — она махнула рукой, — вот ежели бы какой хороший человек пригласил, так я бы исчо подумала…       Женя сделал вид, что не заметил намека. От Ритки пахло прохладой, снегом, февральским морозом и какими-то сладкими духами, которые были только у нее и неприятно щекотали нос. Он то и дело порывался сказать ей все, как есть, что не лежит сердце, не может он обещаться, но все никак не мог подобрать нужных слов. Сам на себя злился из-за этого — тоже, учитель словесности нашелся… — Говорят, к хозяйке магазина внук из Москвы приезжает, — как бы между делом сказала Ритка, наклоняясь к парте. На ней было самодельно сшитое платье из плотной синей ткани, в обтяжку. Женя на секунду посмотрел на ее шею, белоснежную, что первый снег, на линию ключиц, опустил глаза чуть ниже и — ничего. Любой другой на его месте от счастья бы с ума сошел, и мешкать бы не стал. Схватил бы девушку в объятия, зашептал в ухо о любви, а потом поцеловал. Но Жене это было неинтересно. Он вежливо улыбнулся, щелкнул замочком на коробке. — Скучно ему тут будет, в деревне-то. — Да, пожалуй, шо и скучно, — Ритка начала прохаживаться вдоль парты, проводя указательным пальцем по ней. Женя продолжил собирать оставшиеся инструменты, — а Вы в Москве были? — Нет, я не был. — А я вот страсть как хотела бы там побывать! — Ритка прижала руки к груди, — там театры такие… Шо мечта, — когда Ритка забывала о том, что на Женю нужно производить впечатление, она вставляла в свою речь украинские словечки, потому что сама, по слухам, была наполовину украинкой, — все бы отдала, шобы там побывать. — У Вас все возможности для этого, — мягко сказал Женя, проходя мимо Ритки, — ум, молодость, внешность, — он избежал слова «красота», — дерзайте. — Да шо Вы… — Ритка махнула рукой, белой, мягкой, как скатерть, — кто ж меня там ждет? И Аркаша… Шо ж, не брошу я его. — Маргарита Николаевна, право, мне надо работать, — Женя кивнул на гору тетрадей на столе, — если вы про Аркадия пришли поговорить, так давайте, но, признаюсь честно, мало чем обрадовать Вас смогу. — Да а что Аркаша? Отметки я его видела, — Ритка разгладила складки юбки, — а шо Вы меня все по имени-отчеству величаете, я ж младше Вас. — Привычка, — Женя отвернулся к столу, — а сейчас прошу меня извинить…       Но через мгновение Ритка оказалась уже возле Жени. Положила руку ему на плечо, и он был вынужден повернуться.       Он мысленно проклинал себя за то, что с ним происходит. Ну вот за что ему такое?! Не нужна ему эта Ритка, как же она понять не может? Бегает за ним, унижается, хотя в жизни бы не призналась в этом. Думает, что он ее намеки не замечает! А ему с них — так тошно, что он не знает, куда себя деть. Да, Женя признавал, что Ритка — красавица редкая, если бы захотела, стала бы артисткой или кем еще только можно. Необычная у нее красота, чарующая, пугающая, словно беда над ней висит какая, но что Жене с этого? Он может полюбоваться ей, как любуются солнцем или редким цветком, но недолгое это удовольствие. От солнца начнут болеть глаза, а от резкого запаха красивого цветка может закружиться голова. Женя сделал шаг назад. — Простите меня, мне нужно работать. — Да, мне тоже, — Ритка отступила, поджав губы. Глаза ее под тонкими бровями сузились. Берегись тот, кого полюбит такая женщина, полюбит по-настоящему, ибо ее любовь будет похожа на ненависть, — пойду я…       Не успела она договорить, как в коридоре раздался топот. Кто-то бежал со всех ног. Женя на всякий случай отскочил от Ритки еще — поближе к столу. Про них по деревне и так слухи уже год как ползли… — Евгений Александрович! Евгений Александрович! — дверь в кабинет распахнулась, и на пороге показалась лопоухая голова Коли из седьмого класса, — ой, простите. — Что случилось? — строго спросил Женя, отходя от Ритки. Она мигом выпрямилась, завела руки назад, опустила голову — ни дать ни взять, святая простота! — Там… Там… На улице драка! Мальчишки из восьмого и еще какой-то! — Господи Боже мой, — пробормотал Женя. Не схватив даже пиджака, в одной рубашке, он бросился за Колей. — Евгений Александрович, подождите! — и Ритка выбежала следом.       Но Женя ее уже не услышал. Поскальзываясь и чертыхаясь, он выскочил во двор школы, чуть не налетев на Колю, который остановился, как вкопанный. — Вот, — проговорил он, выдыхая облачко пара.       Женя холода не чувствовал. Он бросился по заледенелым ступенькам. Солнце било в глаза. С крыши школы капала вода, и несмотря еще только на середину февраля, погода была на удивление теплая. Снег лежал кругом горками, но в воздухе чувствовалась приближающаяся весна.       Женя бросился к дерущимся. Там была целая орава школьников, человек семь, а то и восемь. Верхняя одежда мятой кучей валялась в стороне, и школьники били друг друга, не понимая, кто где. — А ну прекратите! — закричал Женя. Закричала Ритка, закричал Коля тоненьким голосом, что бьют какого-то приезжего. Не разбирая, где какие руки и ноги, Женя подлетел к клубку детей, пытаясь их разнять.       А драка шла не шуточная. Шесть ребят были из их школы — Женя их тут же узнал, всех по фамилиям, хватая то одного за руку, то другого. Мороз ударял по оголенным ладоням. — Прекратили немедленно! — закричал Женя таким громким голосом, что драка на мгновение прекратилась.       Кое-где снег был окрашен кровью. Толпа еще валялась на земле, извивалась, но драка стала затихать. Одного за другим, как маленьких котят, Женя поднял школьников и поставил на ноги. Один был незнакомым. На нем единственном было пальто, едва ли уцелевшее в схватке — две пуговицы оторвались, снег забился за шиворот, рубашка была в крови. Женя цокнул языком. — Вы что устроили?! Шестеро на одного?! — Он первый начал, — захныкал рыжий Паша, которому досталось меньше всего — даже рубашка не помялась, только сопли текли из носа. — А ты чего встал, олух? — ощетинился тот, на кого напали. Он сплюнул на снег кровь, утер разбитую губу.       «Только этого мне не хватало», — устало подумал Женя, и обернувшись, увидел, как по ступенькам спускается Люба. — Женя? Женя, что случилось? — защебетала она, и Ритка тут же закатила глаза. — Нишо не случилось. Вечно она тут… — Любовь Матвеевна, пройдите в школу. Вы все, — Женя повернулся к мальчишкам, — привели себя в порядок и живо зашли в школу за Любовь Матвеевной. Стыдно смотреть на вас. — Но мы… — Живо, я сказал!       Школьники не рискнули перечить Жене. Всхлипывая и утирая сопливые носы, они похватали свои куртки и портфели и уныло поплелись в школу. Проследив, чтобы все зашли внутрь, Женя повернулся к оставшемуся. Парень стоял, рассматривая пятно на рубашке и чертыхался сквозь стиснутые зубы. — Тебя это тоже касается. — Какого лешего? — Такого, — Женя сжал руки в кулаки, начиная терять терпение. Такого хамства и непослушания он терпеть не мог. Он даже не чувствовал холода, хотя кожа на руках покраснела, — в школу, немедленно. Фамилия? — Я с тобой знакомиться не собираюсь, — нахально ответил парень, но от его нахальства тут же простыл и след, потому что из носа хлынула кровь, — защитничек.       Женя только глаза закатил. Что взять с подростков? Он положил руку на плечо парню и слегка сжал. На вид ему было не больше пятнадцати, старше чем те, которые на него напали, и ростом был почти с Женю — слишком высокий для своих лет. Женя порылся в карманах брюк, достал носовой платок. — Вытри нос, и пойдем в школу. А знакомиться тебе придется не со мной, а с директором.