Остался только пепел

      Женя успел сто раз пожалеть о том, что попросил Царевича помочь ему с концертом.       Он мешал. Отвлекал. Кривлялся, как клоун. Говорил, что у него есть блестящая идея, подпрыгивал за партой, лишь бы на него обратили внимание, а потом, когда учителя поворачивались к нему, улыбался и говорил, что забыл. Пользы от него было — что от стенки, только разве что стенка была молчаливой, а вот Леша — Леша нет. Он все делал нарочито громко — зевал, чесался, двигал стулом по полу, барабанил пальцами по столу.       Женя думал, что, наоборот, присутствие ученика в их тесном кругу будет способствовать творческому процессу — вряд ли бы кто при ребенке захотел обсуждать дела сердечные, но Степана сей факт нисколько не останавливал. Он ухаживал за Любой, она обращала полные мольбы взоры на Женю. И так по кругу. Женя пытался работать, отвлекался на Лешу, лишь бы меньше времени проводить с Любой, а она просила спасти ее от назойливого физрука.       Сумасшедший дом какой-то.       Концерт по случаю юбилея директора был назначен на первое марта — оставались какие-то считанные дни. Женя засучивал рукава рубашки и склонялся над сценарием. — Итак, давайте вначале первоклассники споют песню. — Скучно, — протягивал Леша за последней партой. Он закидывал длинные ноги на соседний стул и лениво облокачивался на спинку. Женя не поводил и бровью. — У Лидии Семеновны с ними всегда есть хорошие песни. Потом выпустим Матвеева, фокусника. — А хотите тоже фокус покажу? — спрашивал Леша, и когда Люба и Степан все-таки обращали на него внимание, махал на них рукой, — не, вам не покажу. — Можно потом Ларису со стихами выпустить, Вы с ней выучите что-нибудь торжественное, — тихо говорила Люба, обращаясь к Евгению. Тот кивал. — Да, стихи это хорошо. Что-нибудь радостное. — Какое дело директору до стихов? — вздыхал Леша, — он их что, заучивать будет потом? — Мы ему их в открытке напишем, на память останется, — отозвалась Люба. Она встала, засуетилась вокруг Жени, отчего тот смутился. Он подвинул стул еще ближе к столу, склонился над листом бумаги. Вывел красивым почерком: пункт третий, стихи, Лариса. — Глупый подарок. Вы бы ему деньги подарили или еще что-нибудь интересное, — Леша закинул руки за голову, — вот я бы хотел получить в подарок… — Алексей, помолчи, пожалуйста, — проговорил Женя, — день рождения не у тебя. — И что? Я идеи подкидываю. — Оставь их у себя. — Можно я тогда пойду? — Нельзя. — Низзя, — перекривлял учителя Леша, и физрук прыснул со смеху. — Царевич, твою бы энергию да в мирное русло. Как подтягиваться — так ты не можешь. А как языком трепать — так в первых рядах. — А я языком и не то еще могу, — улыбнулся Леша, смотря на Любу, — знаете, с кем я вчера на танцах был? — Помолчи же ты ради бога! — взмолился Женя, — голова кругом. — Так я же попросился уйти. — Нет, ты останешься и будешь работать. — И с кем же ты был? — физрук прошелся по кабинету, подпрыгивая. Он не мог и секунды усидеть на месте. Женя начал хвататься за голову от них обоих. — А не скажу. Секрет. — Рано тебе еще с девками гулять, — Степан поднял стул над головой, показывая всю силу мышц, но его спектакль был направлен только на Любу, которая даже не смотрела в его сторону, — ты ж ребенок еще. — Бросьте, мне в самый раз. Знаете, какая у меня книжка есть? — Алексей! — прикрикнул Женя. Он поднял голову от листа бумаги, — я отведу сейчас тебя к директору, если ты не угомонишься. — А я ему тогда расскажу, какой Вы ему подарок готовите.       Женя замолчал. Леша действовал ему на нервы так, как никто другой. Он даже начал сомневаться в том, что сможет его перевоспитать за то время, пока Царевич отдыхал от Москвы. Или это Москва от него отдыхала? Перевоспитанием тут даже и не пахло. — Я стихи для Ларисы напишу, — сказал Женя, обводя этот пункт в кружок. — А я могу спортивную игру для него провести, — ляпнул физрук, с грохотом ставя стул на пол. Люба и Женя переглянулись. — Это, пожалуй, лишнее. Потом на танцы все пойдем, в актовый зал. — Ну, как хотите, — Степан пожал плечами. — А ты чего молчишь? — Женя отложил карандаш и посмотрел на Лешу, — вчера как стихи похабные читать, так первым был. Сейчас чего примолк? — Вам мои идеи все равно не нравятся. Не прислушиваетесь Вы к молодому поколению, Женя Александрович…       Женя уже даже не обращал внимания на такое фамильярное обращение — просто пропускал мимо ушей. Хорошо, что еще никто из других учеников не стал так к нему обращаться! — Так ты бы что-то дельное предложил, я бы тебе и слова не сказал. А так ты наказан. — Вашим обществом? — Именно. — Скукота.       Так они и сидели — Леша маялся от безделья, физрук пытался произвести впечатление на Любу, она молчала и страдала, а Женя работал. В итоге все получалось очень плохо. — В общем, Царевич, — громко сказал учитель, вставая из-за стола, — даю тебе задание — рисовать стенгазету. — Какую еще газету? — Леша вальяжно развалился на парте, подперев голову рукой. На щеке остался красноватый след. — Обычную. С поздравлениями. И чтобы без глупостей. Повесим ее в актовом зале. — Я рисовать не умею, — попытался отбиться Леша, но Женя его и слушать не стал. Прошелся до двери, всем своим видом показывая, что разговор окончен. — Даю тебе три дня на это. Можешь попросить помощи у своих друзей. — У меня их нет, Вы их всех напугали рассказами про меня, — Леша мученически поднял глаза к потолку, — и за что Вы так со мной?! — В тебе актер умирает, ты не заметил? — спросил Женя, и физрук снова засмеялся. — А что? Царское дело! — Пожалуйста, прекратите, — тихо сказала Люба, — Леша, пожалуйста, нарисуй газету. Я видела, ты умеешь рисовать, — и она смутилась. — А, вы про тот случай, когда я вам на доске нарисовал чл… — Хватит!       Женя резко повернулся от двери. Физрук и Люба подпрыгнули на своих местах. Даже Леша покраснел, но тут же взял себя в руки. — Коллеги, попрошу вас выйти на пару минут. Мне нужно провести воспитательную беседу с моим учеником. — Попал ты, парень, — физрук подмигнул Леше, — сейчас тебя ругать будут. — Ну, это я как-нибудь выдержу, — Леша махнул рукой. Женя подошел к первой парте, минуя Любу, которая успела тихо шепнуть: — Ты не сильно… Вы не сильно ругайтесь. — Любовь Матвевна, пойдемте, — позвал ее физрук, с нетерпением ожидая момента, когда останется с биологичкой наедине. Жене было до смерти неловко смотреть на это. Вроде и чувствовал, что подставляет Любу, оставляя ее со Степаном, а, вроде, и радовался, что может отдохнуть от этих неловких пауз и ее взглядов. — Ну, чего хотели?       Женя вздохнул, выровнял дыхание. Леша развалился за партой, вытянув ноги и сложив руки на груди. Рукава рубашки он закатал до локтей, обнажая светлую кожу. — Ты вчера на танцы ходил? — спросил Женя, опираясь руками на парту. За дверью в коридоре раздался громкий смех Степана. Голоса Любы Женя даже не услышал. Он пообещал себе, что поговорит с ней. Вот завтра, или послезавтра. Объяснится с ней. Ему пора давно уже, возраст все-таки, да и ведь так положено. Если ты столько времени с девушкой проводишь, до дома ее провожаешь — это же что-то значит? Даже если ничего к ней не чувствуешь, даже тоненького шевеления в груди. Но ведь так правильно?.. — Ну, ходил, — Леша пожал плечами. — А ты знаешь, что школьникам там не место? — И что?       Женя взялся за край парты. Вздохнул. Посмотрел в окно — острые сосульки свисали с крыши, пропуская сквозь себя лучи солнца. Неужели до этого Женя и не знал, каково это — быть учителем? Может, только в разговорах с такими тяжелыми учениками и проявляется твоя способность — наставлять, направлять, учить? Если это так, Женя проваливал ее по всем фронтам. — Вы мне запрещаете? — Нет, просто советую быть осторожным.       Леша на минуту сощурился, якобы обдумывая услышанное. Женя не сводил с него взгляда. Ну, ребенок ребенком, еще даже щетина пробиваться не стала, голос порой звучит с детскими нотками, а дерзит что взрослый! Конечно, Женя не хотел, чтобы Леша ходил на танцы. Там ведь была Ритка, у которой язык — что помело, мелет все, что, в голову взбредет. Конечно, взрослая Ритка и не посмотрела бы на школьника, и вряд ли бы что-то сказала. Но Женя просто не хотел, чтобы до школьников стали доходить какие-то слухи. Там, после танцев, разгоряченные и вдохновленные жители могли такого сболтнуть, что точно было бы не пригодно для детских ушей. — Осторожен с кем? — С девушками, — спокойно ответил Женя, тоже складывая руки на груди. Он будто инстинктивно оборонялся от Леши. Он старался сдерживать негативные эмоции — уверял себя, что ребенка нельзя ненавидеть, что на него нельзя злиться, гневаться и обижаться. Но Леша, против воли, вызывал в Жене все эти чувств. Сполна. — Вы за мою нравственность, что ли, переживаете? — хмыкнул Леша, и Женя покраснел, опустил глаза, — Вам-то какое дело? — Мне есть дело до всех моих учеников, и то, как они ведут себя после занятий, имеет ко мне отношение. Такие развлечения — не для ребят твоих лет. Туда ходят взрослые люди, и ты не можешь… — Что я не могу? Потанцевать с кем-то? Это что, преступление? — Ты ребенок, — сказал Женя, — и можешь совершить глупости. — Мой отец — врач, — Леша вскинул подбородок, — я знаю, как не делать глупости.       Женя почувствовал себя отбитым, как мяч. Даже голова, кажется, раздулась. Не то чтобы он часто поднимал вопросы нравственности со своими учениками, но иногда — да. Ему было важно, чтобы его ученики росли невинными, а не шатались по танцам с девчонками до утра. В теории он знал, чем могли закончиться такие истории — парень из Москвы, деревенская девушка. Конечно, Женя был уверен, что Леша не способен на такую подлость, но кто знает… — Я просто дал совет, — Женя пожал плечами, отворачиваясь. — Почему Вы вообще заговорили об этом? — спросил Леша, — даже если я что-то и сделаю, то что?       Почему? Женя внутренне хмыкнул. Да потому что он не знал, что это такое. В тот момент, пока он склонялся над сценарием, он вдруг поймал себя на стыдной, душной мысли — он завидует. Этой свободе, этой привычке сидеть вот так, развалившись на стуле, и рассказывать про танцы. Боже, ему всего двадцать лет, но он на танцах был от силы пару раз, и то, стоял там, подперев стену, потому что не хотел (или боялся?) танцевать с девушками. Женя смотрел на Лешу, и видел в нем ту раздражающую молодость, непосредственность и юность, которой не было в других учениках. Деревенские дети были не такими. Они уже рождались взрослыми, привыкшими к работе, которые знали, что впереди у них — тяжелая рабочая жизнь, а этот… Ну, не зря у него фамилия такая — Царевич! Жил себе спокойно на всем готовом в Москве, пальцем не ударял ни для чего. И это Женю злило. Даже не злило, а расстраивало. Сам он будто и не был юным или молодым — родился, учился, похоронил мать, потом опять учился, и вот теперь пытается вбивать в младые умы нравственные идеи. А тут — Леша. Который вихрь и ураган, гроза среди мая, который вносит хаос и разруху в привычный защищенный мир Жени. — Потому что я твой учитель, — только и ответил Женя, отходя от стола, — я тебя не только учу, но и… — он хотел сказать «воспитываю», но Леша закивал и закончил фразу за него: — Поучаете. Вот только одного понять не могу, — он приложил палец к носу, — как Вам это удается? — Что именно? — Пытаться учить детей, когда Вы сами не были ребенком?       Женя приподнял брови от удивления, смешанного со страхом. Он что, свой монолог думал вслух? Как он его разгадал? — Вы все брюзжите, нудите, даете распоряжения, — Леша пожал плечами, — будто Вам уже сто лет. Не обижайтесь, но это правда. Даже мой отец куда сговорчивее в этом плане. А знаете что? — Леша усмехнулся, — давайте Вы на танцы сходите, а я перестану вам досаждать? — Что? Ты меня на танцы приглашаешь? — удивился Женя, делая шаг назад, к доске. — Ну, не в прямом смысле. Этого же нельзя сделать. Вы мужчина, я тоже, — Леша пожал плечами, — но Вы можете сходить, а я перестану Вас бесить. Хотите? — Тебе какой толк в том, что я туда схожу?       Леша улыбнулся, вставая из-за стола. — Да самый прямой. Сходите, развеетесь. Подобреете, может быть. — По-твоему, я не добрый? — Женя скептически оглядел долговязую фигуру ученика. Взлохмаченные волосы, чуть большеватые уши. — То, что Вы учеников не бьете, еще не означает, что Вы добрый. У доброты оттенков много. — А ты, значит, добрый? — слабо улыбнулся Женя. У него чуть слегка закружилась голова. — А это как посмотреть. Для одних — да, а для других — может, и нет, — нараспев произнес Леша, — ну так что, Вы согласны? — А тебе какой толк от этого? — Говорю же, хочу, чтобы Вы подобрели, — Леша улыбнулся, — добрый учитель — хороший учитель. — Веди себя хорошо, и я буду добрым, — ответил Женя, отходя к письменному столу. — Это тогда будет по Вашим правилам, а я так не привык. — Напролом идешь, значит? — Да, — ответил Леша, — и подумайте, Вам всего лишь на танцы сходить, зато мои стихи слушать больше не будете. И я даже, может быть, сочинение нормально вам напишу. — Звучит очень заманчиво, — Женя склонился над столом, — но на танцы я не хожу. Уже год. — Вы же не калека, — Леша критически оглядел Женю с головы до ног, — ноги есть, отчего бы и не потанцевать? — Я подумаю над твоим предложением, если ты нарисуешь газету, — сдержанно ответил Женя. Леша закатил глаза. — Опять шантажируете? — Предлагаю перемирие. — А это разве война?       Женя поднял голову на ученика. Тот стоял, убрав руки в карманы брюк. — Надеюсь, что нет. — Как скажете, Женя Александрович. Уж я вам такое нарисую! — и Леша, развернувшись, вприпрыжку бросился из кабинета. — И чтобы без глупостей, Алексей! — закричал ему вслед учитель, но мальчишка уже скрылся в тихом школьном коридоре.

***

      Еще три дня подготовка к концерту продвигалась со скрипом. Женя даже ходил к директору — несмотря на то, что Михаил Васильевич поддержал идею присутствия Царевича на таких собраниях, Жене он только мешал. Но директор помотал головой, мол, нет, Евгений, приобщай молодое поколение, пусть общается с вами, молодыми учителями, глядишь, и сменит гнев на милость!       Гнева у Алексея не было, но и милости ждать не приходилось. Он не мешал, но и не помогал. Чаще всего просто разваливался за последней партой и бросал неуместные замечания. И каждый раз приглашал Женю на танцы. — Степан Борисович, вот Вы же ходите на танцы, а почему Евгений Александрович не ходит? — Алексей, помолчи, — говорил Женя, — ты газету подготовил? — В процессе, — с улыбкой отвечал Леша, подмигивая учителю, — Любовь Матвевна, а Вы на танцы ходите? — Иногда, — отвечала учительница, стараясь не выдавать эмоций. Она склонялась над Женей и они оба писали приглашения на праздник для других учителей. — Вы молодежь слушайте, — со смехом говорил физрук, — Алексей мыслит правильно, танцы — они что физкультура! Правда? — Правда!       Женю раздражало, что Леша нашел себе союзника в лице учителя физкультуры. Так себе компания. Но он терпел, ждал, когда все это закончится, и надеялся, что через пару месяцев, когда Царевич вернется к себе в Москву, все встанет на круги своя.       В пятницу, как обычно, Женя вышел из школы самым последним — все кабинеты были уже закрыты, даже директор уже ушел домой. Жене нравилось задерживаться в кабинете — там тихо, спокойно, уютно. Он иногда думал о том, чтобы поставить туда диван и оставаться на ночь — в сарае ночевать еще было холодно, а тетка, с которой он жил, была назойливой. — Женечка, кушать хочешь? — Нет, спасибо. — А я уже приготовила. Ну, покушай. — Я не хочу, благодарю. — Да там уже на стол накрыто!       Но любимые ее вопросы, конечно, были про невесту.       Глафира Федоровна, старшая сестра покойной Жениной матери, была вдовой со стажем — дважды была замужем и обоих мужей схоронила. Детей у нее не было, и Женю она любила, как родного. От того и лезла с непрошенными советами и чрезмерной заботливостью. Весь прошлый год хотела познакомить Женю то с одной дочкой подруги, то с другой. То с одной соседкой, то еще с какой. Женя вежливо отказывался, говорил, что работа у него стоит на первом месте и он очень занят, то тетка была глуха, как стена — в прямом и переносном смысле. Она и правда была глуховата, но порой Жене казалось, что со своим дефектом она переигрывает — когда наотрез отказывалась слышать, что племянник ей толковал о девушках из соседней деревни. А именно то, что они его нисколько не интересуют. — Как это не интересуют? Как это? — взмахивала руками Глафира Федоровна, — ты парень вон какой, красавец! Не чета этим пьяницам из деревни. А умный, как профессор! Если бы Ленечка и Мишенька меня так рано не покинули, я бы знаешь, сколько детей нарожала? А вот не вышло. Один ты только и есть, и что же, жениться тебе пора! — Не пора, — сдержанно отвечал Женя, но тетка не умолкала. — Пора-пора! Девки сейчас, твои ровесницы, самый цвет, бери любую, за тобой половина деревни бегает! — Значит, не такой уж и красавец, раз половина деревни, а не вся? — спрашивал Женя, но тетка и тут находила ответ. — Так другая половина — мужики!       И спорить против этого было бесполезно.       Конечно, тетку свою Женя любил. Мало того, что одна родня осталась, так и в принципе она была женщиной доброй, хорошей, только вот любил ее Женя издалека, при редких встречах — потому он и облюбовал себе тот сарай, где мог спокойно почитать книжку или просто полежать, пялясь в потолок, и думая о том, в самом ли деле ему пора жениться? Но в ту пятницу тетка попросила Женю зайти и помочь ей привинтить какую-то полку на кухне. — Вот у тебя же руки золотые, Женя! Кстати, Зиночка заходила, помнишь ее? Что значит нет, ну, Зиночка, внучка Вали, дочка Тоси, сестра Тамары. Так вот, видела ее тут. Девке семнадцать лет, красавица — глаз не оторвать! Попросила ее зайти после обеда. Женя, Женя, ты куда?..       Женя согласился прийти починить полку, но от разговоров с девушками отказался. Да что он, на выставке что ли какой, или в музее, что его вот так всем советуют, будто он товар? — Да ну тебя, — махнула рукой тетка, — не хочешь — не надо. Но смотри, баб всех разберут, останется тебе какая-нибудь хромая или слепая. И что делать будешь? — Любить буду, — отвечал Женя, и тетка заканчивала свои расспросы. Но лишь на время.       Женя же всеми силами старался свести контакты с родственницей к минимуму — задерживался на работе, брал с собой домой кипу тетрадей, огораживался ими, как щитом, от непрошенных советов и разговоров. Рано ложился спать, а с утра вставал чуть свет, обливался холодной водой, делал зарядку и бежал на работу. И так по кругу. В таком водовороте ему некогда было думать о посторонних вещах или вести разговоры о своей личной жизни.       Да было бы еще о чем говорить.       Женя быстрым шагом дошел до дома. Мороз слегка хлестал по щекам, заставляя ускориться. Женя поднялся по ступенькам, отряхнул снег и вошел внутрь.       Дом встретил тишиной. Тетки не было, иначе он бы услышал ее песни еще за версту. Женя снял пальто, прошел на маленькую кухню. Все было прибрано до тошноты, все, как Женя любил сам. Он сел за стол и стал ждать тетку.       Прошло минут пятнадцать, но родственница так и не появилась. Женя то и дело выглядывал в окно — не идет ли? И куда она могла пойти, знала же, что Женя после работы в кои-то веки пойдет домой, помогать прибить полку, а не прятаться в сарае с книжками? Женя побарабанил пальцами по столу.       Прошло еще пятнадцать минут.       Женя стал испытывать смутное волнение. Да чтобы его тетка, вот так, взяла и вышла из дома? Она бы с утра ждала его возвращения с работы, чтобы напоить чаем и накормить пирогами! А если она вышла куда-то? А если поскользнулась? А если что-то случилось?       Женя поднялся и стал наматывать круги по кухне. Половицы скрипели в такт его шагам. Не выдержав, он выскочил из дома и замер на крыльце. Окликнул проходящего мимо мальчишку: — Эй, Глафиру Федоровну не видел? — за длинный язык и похабные песни тетку Жени все знали в деревне. — Не, не видел, — ответил мальчишка, и покатил санки дальше.       Женя вернулся в дом.       Он уже схватился за пальто, чтобы выскочить и побежать искать тётку (да куда она могла уйти в деревне, где сорок домов и все друг друга знают?!), как услышал ее веселый смех и чей-то голос. — Вот те раз! Ну и умора!       Женя выскочил в коридор, отпер дверь с размаха. Его тетка, румяная, горластая, опиралась на плечо какого-то мальчишки, и медленно шла к дому. Но ее смех свидетельствовал о том, что она очень хорошо себя чувствует. — Что случилось? Где ты была? — закричал Женя, сбегая по ступенькам вниз. — Ой, Женечка! — заворковала тетка, — а я на рынок пошла, купить варенья тебе, а там взяла и упала. Поскользнулась на ровном месте, и вот молодой человек помог добраться до дома. — Вот так встреча, — подал голос молодой человек, и Женя скривил губы, как будто попробовал что-то кислое. — Здравствуй, Алексей. — А это ученик твой, да? — тетка улыбнулась, — такой хороший мальчик! Помог мне дойти до дома, а какие истории из Москвы интересные рассказывает. — Да-да, — сдержанно кивнул Женя, встречаясь с нахальным взглядом Леши, — наслышан. — Пойдемте в дом, мальчики. Чай попьем. — Я только за, давно не жрал, — Лёша хлопнул в ладоши, а потом встретился взглядом с Женей, — ну, только если Женя… Евгений Александрович не против. — Против. Тебе пора домой, делать уроки, — строго сказал Женя. — Да брось, Женя! Не занудствуй, — тетка пихнула племянника в бок, — пойдёмте, такой мальчик хороший.       И Глафира Федоровна поволокла хорошего мальчика в дом. Женя, засопев, двинулся дальше. — Это нарушает субординацию, — негромко сказал он, — Алексей — мой ученик, и я не могу пить с ним чай дома. — Почему это? — Глафира Федоровна развязала платок и потянувшись, попробовала закинуть его на крючок. Леша, пользуясь высотой своего роста, помог женщине, чем заставил ее еще улыбнуться еще шире, — он мне, считай, жизнь спас! Должна же я его хоть чаем напоить?! — Ну, прям герой, — Женя закатил глаза, — иди к столу тогда уж. — Вот уж спасибо, — ответил Леша, в один присест скидывая шапку и пальто в прихожей. Женя поморщился от такой небрежности.       Когда все руки были вымыты, учитель и ученик уселись за стол. Никогда еще Женя не чувствовал себя так неловко! Глафира Федоровна сразу же стала копошиться на кухне. За какие-то считанные минуты на столе появился дымящийся чай, пряники, пироги, конфеты и целая кастрюля с картошкой. Леша набросился на еду и стал уминать все за обе щеки. — Вот, молодец! Кушай, кушай, а то худой, как щепка, — сказала Глафира Федоровна, усаживаясь за стол рядом с племянником, — а то Женя привередливый до страха. Это я не буду, это я не ем. — Он видимо во всем так, да? — улыбнулся Леша, хватая еще один пирог. Женя скривил губы. — Я просто ограничиваю себя в еде. — Зачем? — Слежу за тем, как я выгляжу. — Зачем? — Леша махнул рукой, и крошки посыпались ему на белоснежную рубашку. У Жени задергался глаз — ему такой беспорядок действовал на нервы. — Не хочу, чтобы меня разнесло к сорока годам. — А Вы на танцы ходите, и толстым не будете, — паясничал Леша, почти не жуя пироги. Женя мелкими глотками цедил чай.       Он и правда был равнодушен к еде. Мог иногда вообще забывать о приемах пищи — поел с утра, и ладно, а там работа и не до этого. Но здоровый аппетит Леши его прямо-таки удивлял. Но что с него взять, подросток, быстро растет. — Пойду еще повидла принесу из погреба, — сказала Глафира Федоровна и незаметно скрылась из кухни. Как только женщина оказалась далеко, Женя зашипел, поворачиваясь к ученику. — Ну и что ты устроил? — А что я? Это Ваша тетка упала. Я же ее не ронял, — Леша налил чай в блюдце и шумно стал пить. Женя вскочил из-за стола. — Ты же из Москвы приехал! Тебя манерам не учили, что ли, вообще? — А перед кем мне манерничать? Перед Вами, что ли? — Лёша нарочито положил локти на стол, — спасибо бы сказали, что я Вашу тетку до дома довел. И я не знал, что Вы ее племянник. — Спасибо, — буркнул Женя, садясь обратно за стол, — но ты мог бы и отказаться. — От чего? — От этого, — Женя указал на стол, усыпанный крошками — Леша ел быстро и обильно. — Я был голодный. — Это неприлично! С учителями чай пить решил? — Я же сказал, что не знал! Что вы так злитесь? Хотели же ко мне подход найти, так вот, — Леша сделал большой и шумный глоток из чашки. — Да ты меня с ума сведешь! Веди себя прилично! — Да что Вы все заладили? — тоже перешел на крик Леша, отодвигая от себя тарелку с баранками, — прилично-неприлично! Что я опять делаю не так? На танцы ходить нельзя, чай с Вами пить нельзя! Я ж не целоваться к вам лезу, в самом-то деле.       Женя замер. Вцепился рукой в край стола. — Что ты сказал? — Это я образно, — Леша снова взялся за чашку. — Не говори такого. Это не… — Прилично. Я понял. — У вас в Москве, может, все и по-другому, но некоторые вещи неприличные везде, независимо от города и региона, ты меня понял? — резко спросил Женя. — Понял. Мне уходить? — Доешь и уходи, — ответил Женя, — мне, между прочим, еще работать, а тебе — делать уроки. — А, может, я все сделал. — Тогда газету иди рисовать. — Всенепременно, — Леша допил чай, громко поставил чашку на блюдце и встал из-за стола. Женя нарочито смотрел в сторону. — Пройти дайте. — Обойди стол да выйди. — Вы сказали, чтобы я быстрее убирался, — и Леша двинулся к выходу из-за стола.       Женя сидел рядом, и Лёша, нисколько не смутившись, перешагнул через колени учителя, и вышел из кухни. Женя остался сидеть, как сидел.       В прихожей Леша стал громко одеваться. Он шумно шмыгал носом, ронял шапку, чертыхался. А потом вышел, хлопнув дверью. — Ой, Женя? — раздался голос Глафиры Федоровны, входящей на кухню, — а где ж ученик твой? — Уроки пошел делать, — спокойно ответил Женя, все так же продолжая сидеть в одной позе и смотря в окно. На тетку он даже не глядел, поэтому почувствовал, что что-то не так, только когда она подлетела к нему и шумно поставила банку с повидлом на стол. — Женя, у тебя же кровь!..       И тогда он обратил внимание на руку — он так сильно сжал свою чашку, что она треснула.