Остался только пепел

      Жизнь потекла своим чередом. Женя работал, и перемирие, заключенное с Лешей, и которое, он надеялся, будет долгосрочным, пошло ему на пользу. Вдвоем они начали готовить концерт для выпускников. В помощь к Леше Женя хотел позвать еще и Настю — девочку из своего класса, тихую и скромную отличницу, но в какой-то момент Леша высказал, что это плохая идея. — Почему? — спросил Женя, поднимая голову от тетрадей, — она ответственная. И тебе будет в помощь. Ты ведь даже, помнится, вообще не хотел этим заниматься. — Не хотел, — кивнул Леша и начал водить носком ботинка по полу перед собой, — а теперь вот хочу.       Они оба замолчали. После того разговора у Жени дома что-то между ними изменилось. Глупая война закончилась, и началась дружба. Да, дружба, хотя Женя и боялся признаться в этом. Казалось, учитель с учеником не могут дружить, это ведь неправильно. Но и Леша не был обычным учеником — он уже сообщил, что в конце лета уедет домой, обратно в Москву, а значит, какую дружбу можно завести, если на пару месяцев? — Вы будете по мне скучать? — то ли в шутку, то ли серьезно как-то спросил Леша, и Женя кивнул. — Буду. — И я.       После этого они снова возвращались к теме концерта. Вдвоем писали сценарий — Леша придумывал идеи, Женя конспектировал с точностью отличника. Насте пришлось отказать — Леша не хотел делить свои обязанности больше ни с кем. — Я пересмотрел свои взгляды на Вас, и теперь мне кажется, что Вы дали мне очень важное задание. И я не хочу ни с кем делиться им, — Леша подмигнул Жене, — и Вами. А то эти девчонки… Сами знаете. Уведут Вас в два счета и все. — Алексей, ну полно. Что ты такое говоришь? — смущаясь, отвечал Женя, и они оба снова склонялись над большим листом ватмана, который раскрашивали как плакат. — То и говорю! За Вами глаз да глаз нужен. — Много ты понимаешь, — отмахивался Женя. — А может, и много.       Директор тоже не мог нарадоваться перемене Леши. Учителя перестали на него жаловаться, а учительница химии даже хвалила каждый пед совет. — Царевичу прямое будущее в медицину! — Молодец вы, Евгений Александрович. Из такого задиры и хулигана человека воспитали, — говорил директор, пожимая руку Жене, — жалко будет его отпускать в Москву. Но, глядишь, если прославится, где-нибудь и про нас упомянет. — Да он сам себя перевоспитал. Я тут ни причем, — отмахивался Женя, но мысли о том, что Леша в конце лета уедет, омрачали его настроение. Хотя, с другой стороны — это будет еще так не скоро. Что заранее расстраиваться?       Но вот только если с Лешей его дела изменились в лучшую сторону, то вот с физруком — в худшую. Степан перестал здороваться с Женей в коридорах, а в столовой отсаживался за другой стол. Учителя шушукались между собой. — Смотрите-ка, Любу не поделили. И что они оба в ней нашли? — Некрасивая же, а мужики так и бегают. — Не понимаю я их.       Люба слышала все это, но никак не комментировала. Ей было не до этого — мать заболела сильнее и совсем перестала выходить из дома. От Степана и его решительных ухаживаний она отворачивалась, как от назойливого яркого света, и искала утешения только у Жени. А тот, чуя вину перед ней, не отказывал в таком малом удовольствии — своем обществе.       Как-то раз, в начале апреля, после уроков Женя и Люба прогуливались после школы. Девушка понуро склоняла голову, рассматривая землю под ногами. Женя шел рядом. Ему хотелось как-то помочь ей, ободрить, но он не мог найти тех слов, которые показались бы уместными в такой ситуации… Да и что тут скажешь? — Странно, — вдруг начала Люба, останавливаясь и склоняясь над первыми зелеными травинками, вылезшими из-под земли, — странно. — О чем Вы? — Женя тоже остановился, наблюдая за девушкой. По школе все распускали слухи, что скоро физрук и литератор снова сцепятся в неравной битве, а Любочка еще будет выбирать и нос воротить от каждого из них. Но Жене уже стало плевать на это. Он был рад, что его болезнь отступила, как только он занялся делом и начал работать над концертом вместе с Царевичем. Он начал спать и есть, хотя и часто ощущал приступы паники, когда Алексей слишком близко придвигался к нему за партой. Но это же так, ерунда? Это же ничего не значит? — Да я про Вас и Степана, — начала Люба, — думаете, я не знаю, что между вами произошло? — А, Вы про меня, — смутился Женя, и инстинктивно потянулся пальцами к носу, хотя рана давно зажила. Но что-то ему подсказывало, что Степан его так просто не оставит, — и что Вы думаете по этому поводу? — А что я могу думать? — Люба пожала плечами, — он… Человек неплохой. Беззлобный. Просто глупый. И я ему уже все сказала. — Все сказали? — Да. Неделю назад еще. Сказала, что ценю его общество, но он мне не нравится. — И что… Он? — Женя побледнел, чуть покачнулся. Если Люба первая ему сейчас признается в чувствах — что он ей на это скажет? Ему же нечего будет ответить! Все эти недели, что он болел, он не думал о ней даже мельком. Даже когда здоровался в школьных коридорах, тут же забывал о том, что это именно она, Люба, прошла мимо. — Расстроился, но сказал, что так просто не отступит. — А Вы? — А мне все равно. Евгений Александрович, я хоть и женщина, но иногда и другие дела бывают в жизни, кроме как ждать женихов и признаний в чувствах. Ведь если слишком долго ждать — уже и не надо будет, — сказала Люба и пошла вперед. Женя поспешил за ней. — Может, зря Вы так? Степан человек неплохой. И он любит Вас. — А что мне с этого? Если я его не люблю, — Люба пожала плечами, — знаю, знаю, не в моей ситуации выбирать. — О чем это Вы? — спросил Женя, хватая девушку за локоть — она так быстро шла, что он едва поспевал за ней. Даже щеки у нее раскраснелись, и пара светлых прядей выбились из длинной косы. Люба остановилась, посмотрела на Женю, как на глупого и неразумного мальчишку. — Все Вы понимаете, Евгений Александрович. Я о своей наружности Вам говорю. — А что с ней не так? — Девушкам с моей внешностью женихов обычно выбирать не приходится, — хмыкнула она, закусив губу, — слышала я все, что обо мне говорят. Но знаете, меня это не волнует. Я не буду соглашаться на то, что мне не нужно. Уж лучше одной быть, чем так. — Полно Вам, Люба, не говорите ерунды. Вы очень… Красивая девушка, — Женя запнулся, подбирая слово. Считал ли он Любу в самом деле красивой? Да, пожалуй. Чистая, скромная, невинная красота. Все лучше, чем эти намалеванные девицы по типу Ритки, чьи красные губы за версту видать. Но он не считал ее красивой в том плане, которого она ждала. И они оба это понимали. К сожалению. — У меня мать больна, через полтора месяца выпускной у учеников, где-то там война, и мне страшно. И Вы думаете, что мне хочется в такие моменты думать о своей внешности или о Степане? — Люба подняла брови, — вовсе нет. — Вы удивительная девушка, — только и сказал Женя. Он протянул ей руку, и Люба взяла его под локоть. — Спасибо.       Дальше какое-то время они шли молча. Изредка только обменивались репликами про предстоящий праздник. — Алексей очень изменился, — сказала Люба, когда они оба подошли к ее дому. Женя грустно заметил, что занавески в этом жилище теперь никогда не поднимались, храня темноту, чтобы не мешать больной матери. Он смотрел на Любу, на эту хрупкую и беззащитную девушку, в которой силы и уважения было больше, чем в ком бы то ни было, и как бы он хотел ее любить! Но сердце его оставалось спокойным. Он смотрел, как Люба нагнулась, сорвала травинку и стала мять ее в пальцах. — Да. Взрослеет. Или влюбился, — пошутил Женя. — Влюбился. Странное слово. Не замечали? Звучит так, будто кто-то в воду упал. Или врезался куда-то. — У самых лучших чувств всегда названия странные, — Женя пожал плечами, — но я рад, что Алексей перестал доставлять Вам хлопот. — Он хороший парень. Сейчас, конечно, дурит, но возраст, сами понимаете. Мы ведь такими же были. И ведь совсем недавно. А иной раз так посмотришь — и кажется, что молодой никогда не была, что вся жизнь уже прошла. — Ну, что Вы, — Женя потянулся и кончиками пальцев коснулся Любиного плеча. Она посмотрела на него, подняв голову, — не говорите так. Нам еще жить и жить. Всех этих остолопов поднимать и воспитывать. — Да, Вы правы. Но мы живем их жизнь. Радуемся их удачам и переживаем из-за их поражений. Их оценки — это же в первую очередь оценка нас самих, — Люба пожала плечами, — иногда думаю обо всем этом и голова кругом. Надо, наверное, меньше думать. И тогда жить станет легче. — Но скучно, — Женя улыбнулся, — знаете, что, Любовь Матвеевна. А пойдемте в выходные на танцы. Будем танцевать и радоваться жизни. — Что я слышу? — Люба притворно открыла рот и ахнула, — Вы приглашаете меня на танцы? Вы? — Иногда и я могу вспомнить молодость, — засмеялся Женя.       Люба поддержала этот смех. Тонкие губы расползлись в довольной улыбке. — Вы ведь не танцуете, — мягко сказала она, — с чего вдруг так решили? — Может, весна на меня так действует, — пожал плечами Женя, — или еще чего.       Он смутился. Люба тоже. Опустила глаза, порвала травинку на две половинки и отряхнула руки. — Если Вы от жалости меня зовете… — Нет-нет, что Вы! Как Вы могли такое подумать? — Мне жалость не нужна, — Люба подняла голову, — да и так о нас многое болтают. — Вас это расстраивает? — Меня — нет. Мне давно на это все равно стало. А вот мать мою — да, — Люба оглянулась на дом, — соседки ведь все равно к ней заходят, новости приносят. Хотя какие это новости? Так, сплетни пустые. — Если хотите, если Вам так спокойнее станет, я могу с вашей матерью поговорить… — начал Женя, но Люба остановила его кивком головы. — Не стоит. Она только больше разволнуется. — Но если что… Я не хочу, чтобы Вы переживали. — Ничего. Пройдет. Просто будьте со мной честны, хорошо? Это все, что я у Вас прошу, — тихо сказала Люба, и на мгновение так посмотрела на Женю, что он испугался, что она все поняла. И про его болезнь, которая так долго длилась и непонятно откуда взялась, и про его руки, терзающие посуду и стекла, и про все-все-все, но потом она быстро улыбнулась, коротко и невинно, и Женя выдохнул. — Я всегда был с Вами предельно честен. И буду. Вы можете не сомневаться. Мы ведь друзья. — Друзья, — Люба медленно моргнула, будто задумалась о чем-то, и не сразу согласилась, — друзья. Конечно, друзья. А в дружбе ведь ничего плохого нет? — Абсолютно ничего плохого, — и Женя протянул ей ладонь. Люба вздохнула и пожала ее. А потом развернулась и скрылась за дверями дома.       Женя пошел к себе. И весна эта, и солнце, и тепло — все ему было не в радость. Он бы хотел все это изменить, но не мог. Это было сильнее его.

***

      Женя как мог, убеждал себя, что в дружбе действительно нет ничего плохого. Это ведь дружба, священный дар, порой более важный и сильный, чем любовь или отношения. Но думал он в такие минуты вовсе не о Любе. А о Леше, с которым эта самая дружба неожиданно и завязалась.       Он стал думать о нем все чаще и чаще. Несмотря на то, сколько времени они проводили вместе — и на уроках, и после, готовясь к концерту, Женя непрестанно возвращался мыслями к своему ученику. Первым брал именно его тетрадку, чтобы проверить домашнее задание, и долго вглядывался в корявые буквы. В перемены находил его в других кабинетах, чтобы напомнить про сценарий или плакат, хотя был уверен и так, что Леша помнит, но просто… На всякий случай. Тщательнее обычного стал готовиться к их дополнительным урокам. И каким удивлением стало для Жени именно Лешино желание их продолжить! — Я это… Хотел все-таки попросить у Вас пару дополнительных уроков. По литературе. А то в Москву вернусь, а Тютчева от Фета все еще не отличаю… — и Леша скромно завел руки за спину, словно провинившийся ребенок. Женя застыл с учебником в руках. — Что ж. Если ты так хочешь… — Хочу. С Вами… Хочу.       Женя стал бояться и одновременно ожидать этих их встреч в душном и тесном кабинете после всех уроков. Он чувствовал себя усталым, хотел лечь спать или просто отдохнуть, но как только замечал взлохмаченную голову Алексея в проеме двери, тут же оживлялся и хватал тетрадку, в которую записывал конспекты уроков. — Можно? — спрашивал Леша, улыбаясь так, что Женя на все кивал в знак согласия.       Женя стал ловить себя на страшной мысли — он начинает позволять Леше многое, слишком многое. Но и требовать стал больше — задерживаться после уроков, на дополнительных занятиях, писать еще больше сочинений. Ему хотелось узнать о нем еще больше, пролезть к нему в голову и поселиться там между подростковыми мечтаниями и надеждами на будущее. Ему хотелось стать частью его жизни. Женя не мог объяснить себе этого, но его страшно тянуло к Леше.       Эти мысли его пугали. Он оправдывал это тем, что они друзья. Да, конечно, в первую очередь — учитель и ученик, а уж потом товарищи, но все же — это же нормально — беспокоиться о его здоровье? О том, выспался ли он? Поел? Хорошо ли себя чувствует? Нормально ли хотеть касаться его, так, словно ненароком? Женя в глубине души понимал, что это ненормально, что это опять что-то болезненное и неправильное, что зародилось в нем еще в том доме на четвертом этаже, куда его несколько лет назад привел его знакомый Кирилл, но… Он ничего не мог с собой поделать.       Женя стал чаще и чаще ловить себя на том, что он рассматривает Лешу. Смотрит на него на уроках, в толпе других одноклассников, которые смешались для него в одну точку. Смотрит, как он склоняет голову, почти к самому листу тетради — начинает портиться зрение, годам к сорока уже будет носить очки с толстыми стеклами. Как тыльной стороной запястья поправляет упавшие кудрявые волосы на лоб. А они у него отросли за все то время, что он провел в деревне, и начали светлеть, не спрятанные уже от солнца шапкой. Жене нравилось смотреть, как Леша задумчиво грызет карандаш, оставляя на нем ровные следы зубов. Как чешет шею, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, которую никогда не заправлял в брюки. Как щелкает пальцами и вытягивает длинные ноги. Как облокачивается на спинку стула и так раскачивается на нем, вперед-назад, вперед-назад, рискуя снова упасть. Как громко смеется над какой-то глупой шуткой, обнажая ряд мелких, ровных зубов. Женя смотрел и ненавидел себя за это. Но и перестать смотреть не мог.       Женя приходил домой, запирался в комнате и безмолвно кричал, закусив руку — на самом деле, он понимал, что с ним происходит и это его пугало. Он садился на пол, обхватывал колени и упирался в них лбом. Он каждый вечер давал себе обещание, что утром сведет общение с Лешей к минимуму — пока это все не привело к печальным последствиям, но каждый день это обещание не сдерживал. Леша появлялся на пороге кабинета — и мир Жени рушился.       Леша даже стал приходить самым первым. Литература и русский язык часто стояли в расписании первыми уроками, и стоило только Жене открыть дверь в кабинет, как Леша появлялся на пороге тут как тут. До этого всегда опаздывал — а тут вот, самый первый, пока еще в школьных коридорах звенела удушающая тишина. — А ты чего так рано? — спрашивал Женя, сглатывая комок в горле из своих невыполненных обещаний. — Да просто. Так получилось.       И Леша смущенно улыбался, прикрывая за собой дверь кабинета.       Женя испуганно садился за свой стол, прятался в учебниках. Пространства маленького кабинета не хватало им двоим — воздух, казалось, напитывался их присутствием, и Жене становилось нечем дышать.       Все, что раньше его раздражало в этом москвиче, стало ему нравиться. Стал нравиться громкий голос — Женя начал замечать, как он становится ниже и грубее с каждым днем, превращаясь в мужской и приятный тембр. Стали нравиться длинные руки с тонкими запястьями, торчащими из манжет школьной рубашки. Стало нравиться то, как он щурит от смеха глаза так, что появляются маленькие морщинки, расходящиеся тонкими лучиками. Женя смотрел и замирал, не понимая, как это могло произойти с ним, с ними. А Леша ничего не замечал — все так же нахально сидел за партой, из которой вырос быстрее всех своих сверстников, шутил, рассуждал про Пушкина, задавал вопросы, на которые у Жени не было ответов. — А Вы на танцы пойдете в эти выходные? — спросил Леша, подперев щеку рукой. До урока оставалось еще полчаса — обычно Женя это время проводил в одиночестве, готовясь к занятиям, но теперь ему приходилось делить кабинет с Лешей. И он не мог его выгнать — должен был, но не мог. Ему стало так не хватать его присутствия, когда школьник уходил домой, словно у Жени отнимали часть тела. Он ненавидел себя за это странное проявление дружбы, из-за которого впору идти каяться в церковь, но и сделать ничего не мог.       «Он нравится мне как человек», — думал Женя, — «в этом нет ничего такого, мы ведь подружились…»       Но мысли перескакивали на другое, взгляд замирал на приоткрытых юношеских губах, и Женя сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони. — Собираюсь. — Вы же не ходите туда обычно, — Леша растянулся на парте, проводя кончиком языка по верхней губе. Женя замер. Стало жарко. Он откашлялся, открыл учебник, стал вчитываться в буквы, но они от него убегали и расползались. — А вот теперь решил сходить. Так что в субботу дополнительного занятия не будет. — Ну что ж. Правильно делаете. Вам тоже развлекаться надо. И отдыхать, — Леша улыбнулся и подмигнул ему. — Что ты имеешь в виду? — Ну, вы же не один пойдете. С Любовь Матвеевной, наверное? — А даже если и так, то что? — спросил Женя, поправляя узел на галстуке. — Ну, как. Вся школа только и говорит теперь, что Вы с физруком за ее сердце соревнуетесь. — Ни с кем я не соревнуюсь, — резко ответил Женя, — мне не нравится Люба. Точнее, нравится, но… Как коллега. И все. — Да? А кто Вам нравится? — спросил Леша, поигрывая бровями. Он поднял с парты карандаш и снова запустил его себе в рот. — Есть одна девушка… — начал Женя, бросив взгляд на томик Пушкина на столе, — вот она мне и нравится. И все. — Кто же? — Леша подпрыгнул, выпрямился. Карандаш с глухим шлепком упал на парту, покатился и упал на пол. Женя едва скрыл улыбку. — Татьяной зовут, — и Женя снова покосился на книгу. — Вот как… — Леша выпятил губу, — она тут живет? — Да, — кивнул Женя, пряча улыбку в учебник. Ему нравилась эта игра — и вдруг ему показалось, что лицо Леши как-то резко изменилось… Как будто тень пролегла на юношеском лице, сделав его вмиг намного старше, почти ровесником Жени. Он будто бы… Ревновал. Женя устыдился такой мысли и опустил глаза. — А говорили, что Вам никто не нравится… Врали, значит?       Женя снова поднял глаза на ученика. Леша сложил руки на груди. — Не врал. Просто не хотел говорить правду. — И что же? Красивая она? — Безумно. — И почему Вы не с ней? — Она другому отдана и будет век ему верна, — ответил Женя, едва не начав смеяться вслух. Он прикрыл губы ладонью, сдерживая усмешку. Леша ничего не заподозрил. — Вот как. Татьяна, значит… Я ее знаю? — Может, и знаешь. Ее многие знают, — Женя пожал плечами, — а что такое? — Да так. Ревную, — сказал Леша, отворачиваясь к окну. — Ревнуешь?.. — Женя сглотнул, сжал ручку в пальцах так, что они побелели. — Конечно! Сейчас Вы все время со мной проводите, концерт вот этот, уроки. А потом женитесь и все, тю-тю! И что я делать буду? Вы ж теперь мой личный учитель, куда я Вас отпущу?       Леша повернулся, и Женя встретился с ним глазами. Подросток улыбался, раскрашивая лицо веснушчатыми точками и ямочками на щеках. — Да не женюсь я, — ответил Женя, — сказал же, она… Занята. — Ой, бросьте. Сами знаете, перед Вами ни одна девушка не устоит. Вы же… Ну… — Леша смутился, кашлянул в кулак, — красивый. Я бы… Я бы хотел… Так выглядеть.       Жене стало не по себе. Он встал, царапнув стулом пол, прошелся к окну. Выглянул в утреннюю светлость, увидел спешащих учеников к себе на урок. Стало чуть спокойнее — когда придут другие, они не смогут говорить о таком. Да и могут ли они вообще такое обсуждать? У Жени быстро и сильно забилось сердце. Он понимал, что это просто шутки, просто разговоры, но вдруг… Вдруг… Вдруг Леше тоже может быть знакома эта болезнь? Это странное чувство неправильности? Да нет, конечно, не может. У него вон Ритка, и вообще… — Евгений Александрович? Вы меня слышите?       Женя обернулся от окна. Леша встал из-за парты, но остался стоять рядом с ней, не подходя, сохраняя дистанцию, но она уже давно между ними сократилась. Женя даже не заметил, в какой момент это произошло. Когда невидимая нить натянулась между ними? И что чувствует Леша? Почему он тоже решил пойти на перемирие, почему приходит каждое утро и ждет его под дверью кабинета, почему не спешит домой, когда заканчиваются репетиции? Почему? Почему? — С Вами все в порядке? — Да. Да. Прости, задумался. Так что ты спрашивал? — Женя попытался овладеть собой. Он засунул руки в карманы — совсем не по-учительски, но что-то ему подсказывало, что в ближайшее время он совершит много неподобающих поступков. — Я про танцы спрашивал, — ответил Леша, постукивая пальцами по парте, — значит, Вы… С кем Вы туда пойдете тогда? — А что? — Да так. Интересно просто. — Ты тоже, что ли, туда собрался? — спросил Женя, и Леша неопределенно пожал плечами. — А вот и пойду. А Ваша нареченная там будет? — А тебе зачем? — Посмотреть хочу! — вспылил Леша, и даже уши у него покраснели, — извините. Просто сами знаете, вокруг Вас столько информации, слухов. И мне до сих пор стыдно за тот случай с физруком, — Леша пожал плечами, — а тут оказывается, Вам нравится кто-то… — Алексей, — мягко начал Женя, — я же… — Да нет, нет, это правильно, — Леша поджал губы, — конечно, Вам должен кто-то нравится, это… Это нормально. Нормально же, да? Мне вот, может, тоже кое-кто нравится. — И кто же? — спросил Женя, вцепившись пальцами в подоконник. За секунду, что Леша не отвечал, у него в голове успела пронестись тысяча, нет, миллион мыслей. Только бы не Ритка. — Да так. Вы не знаете, — Леша сел, равнодушно уставившись в стену, — из Москвы она. — О, ну тут, конечно, конкурировать было бы сложно. — И мы… Мы даже целовались, — гордо сказал Леша, снова складывая руки на груди. Женя уже хорошо выучил этот знак — не желание что-то утаить, а наоборот, желание скрыться, прикрыть свою беззащитность. — Ну, в поцелуях нет ничего плохого, — тихо сказал Женя, вспоминая их давешний разговор, — если чувства есть. — Тоже так думаю. Вы, Евгений Александрович, когда жениться будете, меня-то пригласите? Я ради такого дела даже из Москвы приеду. — А ты мне на свадьбу стихи напишешь? — спросил Женя, улыбаясь. Леша заулыбался еще шире, словно фонарь на улице включили. — Именно! Для Татьяны Вашей. Ну или на ком Вы там женитесь. — Доброе утро! — дверь так быстро и неслышно открылась, что Женя и Леша одновременно вздрогнули. Переругиваясь в шутку и посмеиваясь, в кабинет начали вваливаться остальные ученики. Женя отошел к доске, чтобы поздороваться с каждым — еще один отличительный жест от других учителей — для Жени они все были личностями, а не одним большим пятном школьников, как для других учителей. Точнее, так было ранее. Пока Леша не затмил всех остальных. — А ты чего так рано тут? Наказали? — спросил кто-то из парней у Леши, — урок же еще не начался! — А у нас тут разговоры свои, — важно ответил Леша, замахиваясь учебником на нерадивого одноклассника. — Эх, повезло… — протянули девчонки. Женя отвернулся к доске, написал дату. Прозвенел звонок.       В перемену Леша снова оказался возле Жениного стола. Начал перекладывать тетрадки с места на место. — Так можно я на танцы приду? — С каких пор ты у меня разрешения спрашиваешь? — Женя посмотрел на Лешу через плечо. Тот склонил голову. — Может, Вы меня там видеть не захотите. — Леш, с чего ты?.. — Я бы вот захотел Вас видеть всегда, — быстро проговорил Леша и пулей вылетел из кабинета, на ходу при этом врезавшись в дверной косяк. С потолка посыпалась штукатурка. Женя в растерянности опустил руку, и тряпка упала на пол. Он даже ее не поднял.       Сел за стол, обхватив голову руками.       Что ему теперь с этим делать?