Остался только пепел

      Все изменилось в один миг. Как молния, попавшая в дерево и расколовшая его на части.       Как взрыв, как ураган, как наводнение. Никто не мог этого ожидать и уж тем более предотвратить — у природы были свои планы, и она их выполнила.       Так случилось и с Женей. То, что произошло с ним в один миг, не иначе, как ураганом назвать было нельзя. Природная аномалия. И если бы он мог пресечь это на корню — он бы руку дал на отсечение, чтобы это сделать.       Но все произошло против его воли.       Он ненавидел себя. Метался из угла в угол, изнурял себя спортивными упражнениями, голодал и заставлял читать себя по книге в день, чтобы так отвлечь свои мысли. Но это не помогало. Где бы он ни находился, что бы он ни делал — мысли возвращались к Алексею.       Когда он прикоснулся к его щеке, он все понял. Когда смотрел, как он танцует с Риткой — он все понял. Когда услышал сдавленный вопрос: «А если бы я был девушкой, я бы Вам понравился?» — он все понял. Это случилось.       Женя бросился к себе домой, заперся в комнате и долго-долго смотрел на себя в зеркало. Почему он такой? Почему?! Он молча ударил ладонью по краю стола. Еще раз. Еще. Сильнее. Он прекратил, только когда заметил, что ладонь покраснела от ударов, и заставил себя убрать руку. Но внутри все жгло. Теперь он понял, что его болезнь — никакая не простуда, не грипп, не вирус. Это все намного страшнее.       Женя опустился на пол, сел, закрыл голову руками, словно готовился к невидимому удару. Ему хотелось плакать, но он не мог. Как такое могло произойти?! Из всех людей — и этот мальчишка?! Вот именно, что мальчишка! Он же совсем ребенок! Ему нет и шестнадцати, он ученик, и вообще… Вообще. Он мальчик! Разве такое может быть?!       Внутренний голос нашептывал Жене, что может. Что такое уже было, и Женя знал об этом. Знал, но старался не помнить. Перед глазами всплыл образ Романа Борисовича — того самого учителя литературы, который и повлиял на всю дальнейшую жизнь Жени. Сколько лет он пытался обмануть себя, что его восторг и поклонение учителю не что иное, как просто уважение? И что сердце у него замирало, а через секунду начинало так сильно стучать, что даже одноклассники оглядывались на него, это так, ерунда? Едва стоило только учителю пройти мимо него или склониться над партой?.. Сколько раз он пытался отвести взгляд от широкой спины, подвижных пальцев, которые стучали мелом по доске, вырисовывая годы жизни Пушкина? Сколько ночей он не мог уснуть, мучаясь от таких постыдных мыслей, что на утро вставал с больной головой? Но сколько лет ему было тогда? Тринадцать, четырнадцать? Это все можно было списать на переходный возраст, на взросление, мать часто говорила о чем-то подобном, но…       Сейчас ему уже далеко не тринадцать. И эта болезнь, это странное чувство вернулось.       Женя начал крутить пальцы. Он почти выкручивал их из суставов, нажимал, царапал ногтями. Было больно, но внутри легче не становилось.       Что ему делать? Что ему теперь делать?! Увольняться? Под конец года? Бросить свой класс и… Алексея? Женя задохнулся. Теперь только одно это имя вызывало в нем такую дрожь, что он не знал, что с собой делать. Это накапливалось ото дня ко дню — на каждом уроке, на каждой репетиции. По чуть-чуть, незаметно, поначалу это можно было скрыть и обманывать себя очень долго, а потом — один миг, рука к щеке, и все.       Женя как мог, старался сохранять спокойствие, хотя внутри него все вопило и кричало. Он ребенок, ему всего пятнадцать лет! И как его только угораздило?! Но любовь не спрашивает. Она сама — ответ на все, что ты боялся о себе узнать.       Женя встал с пола, вышел на кухню, склонился над умывальником. Немного умылся, залив воды себе за воротник рубашки. Снова сел, привалившись затылком к стене.       Он подумал о Леше. О том, как тот перестал выводить его из себя, как стал выполнять домашнее задание и даже стал допускать меньше ошибок в сочинениях. О том, как на репетициях подсаживался к Жене, чтобы придумать шутки для праздника, и едва-едва, почти незаметно касался своим бедром ноги Жени под столом. Как склонял голову так, что солнце плясало на его шее, открытой и незащищенной. Женя в такие моменты забывал все, о чем он говорил до этого, нервно мял листы учебника, бормотал что-то невнятное, а Леша смеялся так, что у Жени надрывалось сердце.       Он старался не замечать этого. Старался обмануть себя. Ведь один раз у него это получилось — когда учитель умер, все прошло. За все семь лет Женя не испытывал подобного ни к одному мужчине. К женщинам, конечно, тоже, но про такое он слышал от своих одногруппников. Что есть мужчины, не способные быть ни с одной женщиной. Далее шли грубые слова и ругательства, и обычно на таких мужчинах ставился крест. Как же ты тогда будешь жить, если ты не можешь быть с женщиной? Женя соглашался, чтобы никто ничего не заподозрил, но сам был таким же. Женщины его не привлекали никогда, и долгое время он считал себя именно таким мужчиной — больным и неспособным.       Но оказалось, что его болезнь работала в другую сторону.       Конечно, он не позволял себе думать ни о чем таком, что заставило бы его покраснеть от стыда. Хотя Женя краснел и так, каждый момент, когда Леша обращался к нему, когда ненароком касался или склонял голову к его плечу. Ему пятнадцать, — повторял про себя Женя, смотря на ученика, который порой разваливался на парте, расставив локти в сторону, и писал несмешные шутки, высунув кончик языка от усердия. Женя не мог отвести от него взгляд. Колени начинали трястись, плечи под рубашкой подергивала рябь из мурашек.       Женя закрыл глаза, вспоминая, о чем они говорили с Лешей на прошлой неделе. — Смотрите, — Леша выпрямился над партой и повернулся к Жене, — у меня все лицо обсыпало. — Чем? — не понял Женя, поворачиваясь к ученику. Он ожидал увидеть прыщи, свойственные подросткам, но Леша ткнул себе куда-то в переносицу. — Веснушки. А еще даже лето не началось, — вздохнул он, — каждый год надеюсь, что в этот раз пронесет. — А что тебе не нравится? — спросил Женя. Он старался не поворачиваться к нему всем корпусом, чтобы не прикасаться коленями — один раз уже такое произошло, и они оба застыли смущенные, а Женя чувствовал, как парта впивается ему под ребра. — Да Вы посмотрите! — и Леша качнулся на стуле вперед, почти вплотную прижимаясь к Жене, — все лицо в них!       От их неожиданной близости у Жени закружилась голова. Он вцепился пальцами в край парты, задышал рвано и часто. Леша же приблизился к нему почти вплотную и тыкал пальцами себе в нос. — Видите, видите?       Женя не только видел, но и чувствовал. Чувствовал его тепло, его запах свежести, его громкое дыхание. Видел почти каждую веснушку, рассыпанную по лицу и даже одну — на верхней губе, ровную кожу без единого намека на щетину, вздернутый нос и большие глаза.       Женя никогда не мог ответить себе на вопрос — кажется ему или Леша и правда стал проявлять к нему больше внимания? Ведь не может же быть такого, чтобы и он… Он тоже. Нет, нет, конечно, он же дружит с Риткой, и вообще говорил, что уже… Ну, близко знаком с девушками. От этих мыслей в Жене закипала какая-то непонятная злость. Он сжимал кулаки, через силу поворачивался к столу и склонялся над тетрадью. — Веснушки тебя совсем не портят, — невнятно сказал Женя, сжимая в руке карандаш. Ему захотелось проткнуть себе острием ладонь. Раз, два, три. Он знает, что это поможет ненадолго, но все лучше, чем ничего. — Правда? — Леша улыбнулся, — Вы так считаете? — А ты так не считаешь? — Ну, — Леша пожал плечами, — отец всегда мне говорил, что для мужчины красота не главное. — А что главное? — Поступки. — Правильно говорит твой отец. — Ну, вот знаете, есть такие парни, которые красивые, — Леша снова начал раскачиваться на стуле, — вот смотришь на них — а они вылитые артисты. А есть, ну… Я. Мама говорит, что я слишком быстро расту. — Разве высокий рост — это плохо? — спросил Женя. — Слишком высокий — плохо, — хохотнул Леша, — это как жирафом быть. Но зато все видно. Надеюсь, с годами пройдут эти веснушки. — Ты не считаешь себя красивым? — спросил Женя, поворачиваясь к Леше, но совсем чуть-чуть. — Кто в пятнадцать лет может быть красивым? — Ты, — быстро проговорил Женя, не успев прикусить себе язык. Он залился краской и вернулся к тетради. Буквы расплывались. — С…Спасибо. Вы тоже, — ответил Леша, и его уверенность вдруг куда-то пропала. Он немного сник, опустив плечи. Он и так часто сутулился, и Женя всеми силами боролся с тем, чтобы иногда не положить ему руки на плечи, заставляя выпрямиться. Они оба помолчали и продолжили писать сценарий.       И таких моментов было так много, что Женя прокручивал их в памяти раз за разом, и уже не понимал, что было на самом деле, а что ему причудилось. Но Леша стал проявлять больше близости — это факт. Женю это пугало. Что, если он поддастся этому? Подросток, что с него взять? Подумает, что, если Женя так себя ведет, то и ему можно? Что, если это заразно? На следующих занятиях Женя пытался дистанцироваться от Леши, но тот все равно неизменно оказывался рядом.       И Женя сдавался.       Ему хотелось быть рядом. Он смотрел на Лешу, и хотя видел его какие-то мелкие недостатки, ему казалось, что он самый лучший. Он сравнивал его с другими учениками — они все терялись, казались пресными и скучными.       Ну разве мог кто-то из Лешиных ровесников рассказывать такие уморительные истории из Москвы? Говорить о медицине, о людях? Спорить о литературе, не сходиться во мнениях, а не кивать с открытым ртом на каждое слово, как делали большинство, потому что своих мнений ни у кого не было? Кто бы еще мог сидеть по три часа над плакатом к празднику, напрягая спину, а потом хрустеть пальцами? С кем еще можно было бы оставаться в темной и опустевшей школе? Только Лёша мог в такие вечера добегать до столовой и захватывать стаканы с остывшим чаем, а потом шумно его прихлебывать, сидя на краю парты и болтая ногами? В нем сочеталось несочетаемое: живость ума и спокойствие, когда это было необходимо, юношеский максимализм и ответственное отношение к будущей профессии. — Ты всегда хотел стать врачом? — спрашивал Женя, отпивая из стакана чай. Он был холодный, крепкий, но самый вкусный — потому что его приносил из столовой Леша. — Ну, да. Отец меня не заставлял никогда, но это как-то сразу было понятно. Я им восхищался. И сейчас восхищаюсь. И я решил, что буду продолжать его дело. — Это очень здорово. А с мамой какие у вас отношения? — Тоже отличные. Иногда мне жаль, что я так… Так часто портил им нервы. Их, знаете, сколько раз к директору вызывали? Уу, — Леша махнул рукой, — не сосчитать. Но они даже пальцем меня ни разу не тронули. Хотя бывало, за что.       Леша замолчал, Женя тоже. Они молча сидели в пустом кабинете и разговаривали. Женя уже смирился, что Леша его называет просто Женя — хоть и с отчеством, и на Вы, но все же. — А Вы почему решили стать учителем? — спросил Леша. За эти месяцы, что он провел в деревне, он изменился. Стал старше? Или Жене хотелось, чтобы это было? В чертах лица и в общей его фигуре еще угадывалась некая детскость, но голос оседал, становился ниже и грубее. Женя пытался вспомнить себя в его возрасте — кажется, прошла целая вечность и с тем ничтожно мало времени с тех пор, как ему самому было пятнадцать. — Я больше ничего не умею, — пожал плечами Женя. Он встал из-за стола, прошелся по кабинету. — Разве учить детей — это так уж и легко? — Нет, совсем нет. Просто… Это дает мне возможность все держать под контролем, — сказал Женя. Он остановился в конце кабинета, повернулся на Лешу. Тот развернулся к нему всем корпусом, продолжая балансировать на краю парты, — есть планы, есть траектория, по которой я должен работать и мне… Мне это нравится. — Нравится все держать под контролем? — Да. — Почему? — Не терплю хаос, — Женя пожал плечами. — Хаос и вечный контроль над всем — между этими понятиями есть еще многое. — Что же? — Свобода, — Леша взмахнул рукой, — и возможность делать то, что нравится. И хочется. — Ты свободен? — Никто полностью не бывает свободен. Никогда. Мне так кажется, — Леша почесал кудрявую голову, — от этого становится грустно. Общество и так давит тисками со всех сторон, а когда еще и сам человек загоняет себя в рамки, становится совсем грустно.       У Жени сильнее застучало сердце. — Что бы ты хотел сделать, если бы общество на тебя не давило?       Они встретились глазами. Леша закусил губу. — Не думаю, что Вам бы это понравилось. Иногда… О некоторых вещах лучше не говорить.       Женя кивнул. — Да, ты прав.       На этом они в тот день и расстались.

***

      Женя надеялся, что он сможет справиться с этим. Он взрослый и может держать себя в руках. Ведь через пару месяцев Алексей вернется в Москву, и все закончится, не успев начаться. Надо продержаться всего пару месяцев. Даже меньше — сейчас пройдет выпускной, потом начнется лето, Леша будет проводить время с Риткой или со своими одноклассниками, и они забудут думать друг о друге. На это Женя почти молился. Он старался не обращать внимание на чувство, щемящее в груди, на проблемы со сном и неспособность сосредоточиться. Он перестал общаться с Любой, перестал провожать ее до дома, и хотя девушка ничего не говорила, между ними пролегла некая пропасть. Зато Степан стал часто заглядывать к ней в кабинет. Жене было стыдно, но он ничего не мог с этим сделать.       Все его мысли заполонил Леша. Вот так, буквально за неделю, он стал для него всем. Мысли о нем на завтрак, обед и ужин. Женя старался не допускать ужасных мыслей, он просто думал о нем. О том, что он есть, о том, как хочет его увидеть, и вся его ладонь к утру становилась утыканной карандашом. За каждую мысль — больной удар карандашом прямо по раскрытой ладони и выше. Женя закалял себя, но сердце уже было поражено.       А весна полностью вступила в свои права. Солнце пекло, небо синело, трава распускалась, как и все подростки. Уроки текли вяло и душно; Женя открывал окна в кабинетах, и легкий воздух проникал в каждого, заставляя думать о чем угодно, только не об учебе. Женя и себя заставлял через силу. Иногда он ловил себя на мысли, что ведет урок совсем механически — губы говорят заученный текст, а глаза смотрят на одну единственную парту.       После последнего урока Леша рвался к нему в кабинет. С порога бросал портфель куда-то в угол и занимал свою любимую первую парту. Они расстилали большой ватман, ставя баночки с краской по углам, и продолжали готовиться к выпускному. — Скучаешь по старой школе? — спросил Женя, осторожно макая кисточку в краску. Леша закатал рукава, обнажив руки с венами, и Женя снова замер. В кабинете было жарко, как летом, хотя май только-только расцвел. Леша откинул со лба прядку волос — они едва успевали подготовить программу в срок — все номера и сценки они должны были подготовить вдвоем, чтобы выпускники были только зрителями и наслаждались для них подготовленным праздником. — Иногда, — Леша откинул со лба прядку, перевел дыхание. Жене тоже стало жарко — он осторожно снял пиджак и повесил на спинку стула. Леша повернул к нему голову, застыл, а потом быстро моргнул и отвернулся — все эти мельчайшие детали Женя не мог пропустить, — там друзья, одноклассники. Но мне здесь тоже нравится. Теперь нравится. — Тебя учителя очень хвалят. — Знаю. — Что, вот так нескромно? — А чего скромничать? — Леша скрипнул стулом, — я все равно не зазнаюсь. — Ну смотри мне, — Женя шутливо погрозил ему пальцем. — Жарко тут, как в пекле. Вы окно открыли? — Да, даже два, — ответил Женя. Он снова взял краску. Леша принялся обмахивать лицо рукой. — С ума сойти. Вы бы хоть рубашку расстегнули. — Это не педагогично, — фыркнул Женя, а Леша только закатил глаза. — А педагогично будет, если Вы солнечный удар получите или в обморок хлопнетесь? — Алексей, — Женя покривился от этого слова, — я ни разу в своей жизни в обмороки не падал. — Ну и что? — Леша сложил руки на груди, — думаете, у Вас пожизненный иммунитет от этого? — А, может, и да? — Да бросьте! Ну-ка, дайте!       И в миг Леша потянулся к Жене. Учитель вздрогнул, кисточка выпала из пальцев и испачкала плакат, поставив огромное пятно. Никто из них этого не заметил. Женя замер, застыл как статуя, как только пальцы Леши прижались к его шее. — Ты чего?.. — У Вас пульс зашкаливает. — Ерунда, у меня всегда так, — ответил Женя, почувствовав, что во рту разом стало сухо. Леша все еще не убирал руку. Он осторожно, тремя пальцами, касался вены на его шее. Женя не смыслил в медицине, но он понял, что Леша вовсе не проверяет пульс. Он просто… Гладит его по шее.       Женя нервно сглотнул. Кадык дернулся на шее. Леша не убрал пальцы. Они смотрели друг на друга, почти не моргая. Пространство кабинета сузилось, начало давить. Женя почти вжался ребрами в парту. Леша сидел вполоборота, а потом повернулся корпусом и коснулся своими коленями колен Жени.       Женя забыл как дышать. Он понимал, что это неправильно. Леша закусил губу, продолжая пальцами осторожно поглаживать кожу на шее. В кабинет залетела муха и начало громко хлопать крыльями и жужжать, стараясь найти выход на улицу, на свободу. Было душно и липко, густой майский воздух заполнил кабинет, пробрался им под рубашки. — С Вами… Все хорошо? — тихо спросил Леша, и первым, с видимым усилием, убрал пальцы с шеи Жени. Тот судорожно вздохнул. — Да. — У Вас давление поднялось. — Возраст, — попытался пошутить Женя, но Леша не засмеялся. Не улыбнулся. Он отвернулся к парте, склонился над ней и замолчал.       Женя тоже.       Между ними что-то произошло. Они оба это понимали, и ничего не могли сказать. Повисла тишина, нарушаемая только жужжанием мухи. — Алексей? — Да? — Все хорошо? — Да. Наверное, — Леша все еще не поднимал головы. Женя видел только половину его лица. Изогнутая бровь, опущенные светлые ресницы, отбрасывающие тень на щеку. На бледной, еще не успевшей загореть коже, ярко выделялись веснушки. — Извините, я… Я не должен был, — Леша сложил ладони и зажал их под партой между коленями. Неровная тень упала ему на щеку с едва заметным светлым пушком. Женя облизал сухие губы. — Все нормально. — Да? — в голосе Леши чувствовалось беспокойство и неуверенность, — Вы так… Напряглись. Я… Напугал Вас? — Нет, — Женя покачал головой, все еще ощущая пальцы Леши у себе на шее. Он бы разрешил ему себя удушить, лишь бы он только не убирал руку, — просто это… — Неправильно? — грустно вздохнул Леша, поворачиваясь к Жене, и у того забилось сердце еще сильнее. Наверное, это было слышно даже в соседнем кабинете, — Женя… А если… Если мне хочется это делать? — Леша…       Мурашки покрыли всю кожу Жени. По плечам, до самых кончиков пальцев, прошла нервная дрожь. Женя потянулся к Леше, а тот, наклонив низко голову, кусал губы. — Вы меня прогоните? — Нет, — едва слышно прошептал Женя. — А что тогда?..       Леша едва дышал. Он почти незаметно подвинулся в сторону Жени. Буквально на один сантиметр — но Жене этого оказалось достаточно. — Сам меня видеть не захочешь, — прошептал Женя, ощущая, как сердце бьется где-то в горле.       Если бы кто-то спросил его в тот момент, о чем он думал — Женя бы не нашел ответа. Ни о чем он не думал, вот что. Он просто наклонился к Леше и поцеловал его в щеку.       Легкое, почти невесомое прикосновение губ к теплой щеке — он даже не был уверен, что на самом деле прикоснулся к коже, когда хрупкое равновесие было нарушено. — Евгений Александрович, что Вы… — начал Леша, дернувшись. Женя прижал руку к губам. — Прости, я… — Вы… Я… — Прости, — Женя вскочил из-за парты, едва не перевернув ее, уронил баночку с красной краской. Она начала капать на пол. Леша выглядел удивленным и… Ошеломленным? Сконфуженным? — Прости. Прости меня. Я… Я не подумал, я… — начал бормотать Женя, а потом выскочил из кабинета. — Евгений Александрович, подождите!       Но Женя не остановился, а Леша не стал его догонять. Они неправильно друг друга поняли. Леша, он… Нормальный, конечно, господи, как он мог подумать иначе! А Женя… Теперь с ним все кончено.