Остался только пепел

      Женя закрыл глаза. Он захотел исчезнуть, чтобы его никогда не существовало. Стать горстью пыли, которую бы пустили по ветру или развеяли над рекой. Но он был. Живой и настоящий, из плоти и крови, которая сейчас закипала в нем, как горячее молоко в жаркий летний день.       Душно. Неимоверно душно.       Голова закружилась. Он сделал шаг назад, прижимая пальцы к губам, еще слегка влажным после поцелуя. Где-то на втором этаже, прямо над кабинетом литературы, скрипнула половица. Оба они — и Женя, и Леша вздрогнули. Но никто из них не сказал ни слова. Иногда, чтобы быть понятными, губы молчат, но делают то, что все расставляет на свои места.       Поцелуй. Уже настоящий, взрослый, волнительный, от которого у Жени едва не отказали колени. Он еще чувствовал легкое дыхание у себя на губах, свист, выходящий из-за передавленной глотки (своей или Лешиной?), сердце, бьющееся где-то в висках. — Зря ты это сделал. — Нет.       Они оба смотрели друг на друга, не рискуя сказать что-то еще. Окно было приоткрыто; свежий майский воздух просачивался в кабинет, едва холодил кожу рук и шеи, не скрытую тканью рубашек. Но Женя ощущал себя полностью обнаженным. Голым. Как будто с него даже кожу сняли, вывернули наизнанку, а потом приладили кое-как. Леша смотрел на него, щеки его раскраснелись, волосы растрепались, и не было для Жени в ту минуту никого прекраснее.       Позор. Какой позор! Он же ребенок! Что они оба себе позволяют?! Он же учитель! Педагог! Человек, который должен учить детей, вести за собой по тропе нравственности и добродетельности, а что получилось в итоге? Кем он, Женя, теперь является? Чудовищем? Мерзавцем? Растлителем детских невинных душ? Леша сам не понимает, что он творит. Он начнет жалеть, когда еще снег не успеет упасть на землю. Если бы Женя не сделал этого первым, ничего бы не произошло! Как он вообще мог себе это позволить?! Женя клял и ненавидел себя все эти дни. Он истязал себя словесно и физически. Руки были утыканы карандашами, острыми, как бритва. Он пытался воткнуть грифель каждый раз как можно глубже, надеялся, что так сможет выступить кровь, но этого орудия для пытки было недостаточно. Один раз Женя попытался взять нож — но так и не смог вонзить его в себя, потому что он все же немного верил в бога и презирал самоубийц. Самое малое, что он мог сделать — написать заявление и уйти из школы. Не только из этой, но и вообще — покончить с педагогикой, потому что он считал себя недостойным этого гордого звания — учитель.       Потому что учителя не целуют своих учеников. Потому что учителя не влюбляются в юных мальчиков, которые портят тетради чернильными опечатками. Потому что учителя не могут быть больными.       Женя знал, что то, что происходит с ним — это болезнь. А болезни, в большинстве своем, заразны. Они могут долго храниться в теле человека, а потом проступить на поверхность кожи через поры и начать отравлять не только носителя вируса, но и всех, кто находится рядом с ним. Женя сжал кулаки. Он ненавидел себя за эту слабость, которая стоила ему всего. Но больше он ненавидел себя за то, что не смог сказать директору и Любе правду. — Евгений Александрович, Вы в своем уме? Уволиться в мае? Что за блажь? — директор посмотрел на заявление, как на грязную бумажку, — не подпишу, и не проси. Ишь, чего выдумал! — Я новое напишу, — дрогнувшим голосом отвечал Женя, — и еще, если надо. — Я и те порву. — Вы не понимаете! Не могу я больше в школе работать. Это… Опасно. — Ерунды не говори, — Михаил Васильевич ударил ладонью по столу, — понимаю, устал. Понимаю, конец года. Мы тут все — на волоске висим! Но уволиться я тебе не позволю. Не сейчас! Женя, ну ты чего?       Женя сжал руки так крепко, что костяшки побелели. — Заболел ты, что ли?       Он едва заметно кивнул. Директор покачал головой. — Давай пару выходных дам. Но увольняться — не вздумай. — Михаил Васильевич… — начал Женя, но директор решительно разорвал заявление на маленькие клочки и демонстративно выбросил в мусорное ведро. — Я все сказал. И чтоб без глупостей. Решишь ерунду какую выкинуть — все равно не уволю. Даже если человека решишь убить — не уволю. Таких учителей, как ты, один на миллион.       И Женя вышел из кабинета. В коридоре он встретил Любу. Она ахнула, увидев его бледный вид. — Евгений… Женя, что с Вами? — Я увольняюсь. Я не могу тут больше работать. Простите, — пробормотал он и побрел в свой кабинет, мягко отстранив девушку.       Так будет лучше. С глаз долой — и тем легче. Люба не заслужила такого скотского к ней отношения — вот Степан ее любит, он нормальный, здоровый, правильный, он будет ее любить, и у них будет семья, дети, а он… А с ним, с Женей, уже все решено. Позор. Позор и смерть. Другого и быть не может.       А потом в кабинет ворвался Леша. И все его натянутые нервы, бессонные ночи, истязания, ненависть и страхи — навалились на Женю еще пуще прежнего. Если бы у него остались силы — он бы заплакал. То, что он так тщательно скрывал от других, от себя, что топил и давил в себе столько лет, взяло и прорвалось наружу из-за поцелуя одного мальчишки.       И теперь они знали это оба. Знали секреты друг друга, от которых могла зависеть их жизнь, их безопасность и спокойствие. — Я все равно уволюсь, — тихо произнес Женя, — ты меня не остановишь. — Евгений… Женя, что Вы такое говорите?! Из-за этого не увольняются, — Леша пнул носком ботинка ножку стола. — А что делают? — Живут дальше.       Женя вздохнул так сильно, что легкие натянулись и заболели. Нет, он не понимает. Для Леши это игра, подростковое увлечение, глупость, забава. А если он потом не сможет вернуться к нормальной жизни? Что тогда? Что, если Женя его испортил?! Как он будет дальше жить, зная, что совершил такое преступление, такой грех? — Евгений Александрович, — начал Леша, отворачиваясь от Жени, и руками опираясь на учительский стол. Они не смотрели друг на друга, но ощущали кожей. Женя отвернулся к доске, — дайте мне сказать. Не перебивайте только. В этом нет ничего такого, слышите? Это… Вполне нормально. — В энциклопедии своей прочитал это? — Могу соврать и сказать, что да, если вам станет от этого легче.       Женя фыркнул. Они говорили так тихо, что едва слышали друг друга. Но есть вещи, о которых невозможно кричать. Вещи, которым подвластен только шепот. — Нет, я серьезно. Это же ничего, правда? — Леша быстро оглянулся, но Женя не повернул к нему головы, — так получилось. Мы же себе этого не выбирали. — Я всю жизнь старался жить нормально и правильно, — прошипел Женя, — и тут это. Тут ты. — Причем тут я? — Леша резко обернулся, — не я, так был бы кто-то другой. — Не было бы! Не было и не будет никогда! Это… Это неправильно. Так не должно быть! — От того, что Вы не хотите, чтобы этого не было… Это не пройдет. Я читал, что так бывает. У животных вот. А человек — тоже животное же. — Вот утешил, — Женя закатил глаза, — я тебе сказал, что все равно уволюсь. — Кому Вы легче этим сделаете? Себе? Вряд ли. А другие что? Они же не узнают, — Леша нервно сглотнул, — я никому не скажу.       Женя отвернулся от доски. Посмотрел на Лешу, кусая губы. — Ты правда думаешь, что я боюсь только огласки? — Ну… — Или того, что ты мой ученик? — Это вообще ерунда, я через полтора месяца учиться уже не буду, — Леша тоже повернулся, — Женя. — Ты правда не понимаешь? — Нет. — Ты парень. Я тоже. Так не может быть. Так не бывает! — зашипел Женя чуть громче. Он то и дело косился на дверь — боялся, что кто-то заметит их долгое отсутствие, заподозрят, поймут. — Но это случилось. С нами. Значит, так должно и быть. — Тебя это не пугает? — Женя смотрел на Лешу и не верил в такое бесстрашие. Почему он сам не может быть таким? Почему?! — Нет, — Леша пожал плечами, — чего бояться? Я же не в свинью влюбился или там в собаку, а… — Что ты сказал? — Женя обмер, как будто увидел привидение. Даже волосы зашевелились на затылке. В кабинет влетела бабочка, покружилась и присела на первую парту. — Ну, я не то чтобы против свиней, но… — Леша. — Да, я влюбился в Вас.       Женя схватился за голову. Начал ходить по кабинету. — Не говори о таком! Слышишь?! Никогда! — Я же только Вам… Тебе… Тфу ты, пропасть, как мне к Вам теперь обращаться? — Леша отодвинулся от учительского стола, — и хватит уже бегать от меня в конце концов!       Он подлетел к Жене; тот дернулся от него, как ужаленный. — Не трогай меня. — Женя, Женя. Хватит! Ничего страшного не случилось! Ну влюбились, ну и что? — Лёша говорил это равнодушным тоном, посмеиваясь, как будто снова придумывал очередную шутку. Вот только для Жени это шуткой не было, — велика беда! Если быть осторожными, никто не узнает. И в чем проблема? — Во всем! — Женя сделал шаг назад, — вся эта ситуация — одна большая проблема. — Не говорите глупости. Вы же учитель. Литературы к тому же! Вы же за любовь должны быть всеми руками и ногами, — Леша склонил голову, — а тут как до дела дошло, так Вы в кусты, да? Сами же первым меня поцеловали! — Ты меня сейчас еще обвинять будешь? — Женя побледнел, как при смерти. Леша бросился к нему. — Нет. Я это к тому, что Вы намного смелее и решительнее, чем могло показаться на первый взгляд.       Он улыбнулся. Женя хотел бы тоже улыбнуться, но челюсть свело. Он присел на краешек парты. Леша устроился рядом. — Я Вам вот что скажу. Я когда был мелким, отец часто меня к себе на работу брал в больницу. Он мне про людей рассказывал, о том, что самое хрупкое в мире — это человек. Что можно умереть в любой момент. Несчастный случай какой или просто сердце откажет, и все. Баста. Он мне так про одного мужика рассказал, — Леша тоже сел на парту, подвинулся так, чтобы ноги не доставали до пола, хотя с его ростом это было затруднительно, — жил-жил, все делал так, как надо. Отучился, пошел работать на завод, жена, дети. А в пятьдесят лет у него начались проблемы с сердцем. Едва не умер. Так он моему отцу признался, что всю жизнь делал то, что от него хотели, а не то, что он сам желал. Он-то хотел в цирке выступать, представляете? Ну там, клоуном быть, детей развлекать. А когда в больнице оказался, испугался, что вот так возьмет через день и помрет — а вспомнить из жизни и нечего. Потому как не свою жизнь жил.       Женя молчал. Леша перевел дыхание. — Я к тому, что это же не преступление. Полюбить. Я никому не скажу. И мы даже не знаем, что может быть завтра. Вдруг война? Или какая еще беда. А мы и не жили вообще, боялись всего. Если так всегда бояться, когда жить? — Леш, это все, конечно, хорошо, но… — Но Вы боитесь. Я понимаю, — Леша кивнул, — я тоже испугался, когда понял это. Но вдвоем бояться ведь не так страшно, да?       Женя повернулся к Леше. Тот протянул ему ладонь. — Как ты это понял про себя? — тихо спросил Женя. Он не торопился пожать руку Леши. Боялся к нему прикоснуться. Боялся почувствовать близость. — Не знаю, — Леша пожал плечами, — само как-то. Осознание пришло. — Но а как же Ритка? — Что — Ритка? — Вы же с ней… — Женя опустил глаза, — ну, ты знаешь. — Мы с Риткой дружим, сто раз Вам говорил. А что до других девчонок… — Да, ты говорил про них, — Женя откашлялся и снова отвернулся. — Мне и те, и те нравятся. Понимаете? Мне не пол важен, а вот… Ну, человек. И ни с какими девчонками у меня ничего не было, — чуть понизил голос Леша, дергая головой так, что кудрявая прядка упала ему на лоб, — так, целовался только. — А зачем мне соврал? — Не хотел, чтобы Вы подумали, что я ребенок, — Леша пожал плечами, — глупо, знаю. — У меня… Тоже ни с кем не было. Ничего, — Женя сжал руки, сильнее и сильнее давя на костяшки, — ни с кем. — А хотелось? — Леша повернулся и зажегся интересом. Глаза блестели. — Да. — А с кем? — Неважно. — А сейчас хочется? — Алексей! — Женя дернулся, отодвинулся от него по парте, — ты в своем уме? Я… Я тебя и пальцем не трону.       Леша попытался скрыть улыбку. — А жаль.       Они помолчали какое-то время. Женя перебрал в голове всю свою жизнь. От момента, когда он почувствовал, что ему нравится его учитель, покойный Роман Борисович, до сегодняшнего дня. Ему было противно от самого себя. Если бы он не дал себе слабину, если бы удержался, если бы оказался сильнее, ничего бы этого не было. Леша бы оставался нормальным. Если ему нравятся девушки, значит, у него не все потеряно. Значит, он сможет потом жениться и жить обычной жизнью, как все. Потом — это когда вернется в Москву.       Это будет совсем скоро. — Ты же понимаешь, что… — Женя сглотнул, поворачиваясь к Леше, — если об этом кто-то узнает, то… То нам будет конец? — Я никому не скажу. Да и о чем говорить? Ничего же не было. — Ничего? — Один поцелуй, — Леша прикоснулся пальцами к своим губам, — это еще не преступление. — А что будет преступлением? — спросил Женя, краснея не только снаружи, но и изнутри. — Я Вам для этого энциклопедию принесу, — Леша улыбнулся, — нет, правда. Не смотрите на меня так. Ничего не случилось. И в школе Вам нужно остаться. Ученики Вас любят, они без Вас не могут. Если же Вас возраст мой смущает — то это тоже ерунда. Это мне сейчас пятнадцать, а Вам двадцать. Но когда Вам будет двадцать пять, а мне двадцать, эта разница так чувствоваться не будет, правда же? — Правда, — грустно улыбнулся Женя, от чего Лёша заулыбался еще шире. Женя понимал, что так долго их связь не продлится. Ни в коем случае он не позволит этого. Леша уедет. Вернется в Москву, вернется к своим столичным забавам, сверстникам, девушкам — и забудет про него. И все закончится. Короткая весенняя история завершится, и Женя завершит все остальное. Сколько Алексей еще тут пробудет? Месяц, два? И все забудется, покроется пылью, а потом плесенью, как старый угол в доме. Два месяца счастья. Он же заслужил их себе? После он искупит все сполна, но сейчас… — Я понимаю, о чем Вы думаете, — тихо сказал Леша, — о том, как это неправильно, что Вам страшно. Это правда может напугать. Но видите, Вы не один такой. Я тоже есть. Я существую, и я тоже чувствую, что и Вы… Ты, — Леша улыбнулся, — и наверняка есть и еще такие люди. Было бы, конечно, приятно оказаться таким необычным и единственным в своем роде, но… — он покачал головой, — не будем об этом. Меньше думайте. Дайте себе возможность просто… Побыть собой. — Алексей, — начал Женя, но он понял, что любые его слова Леша разрубит надвое своими аргументами. Юность не слышит голос разума. Юность — это эмоции, вывернутые наизнанку, швами наружу, оголенные и яркие. — Тш. Поцелуйте меня. — Алексей. Нет. Я не могу, — Женя потряс головой, — мы же в школе. А если кто-то увидит? Ты знаешь, что с нами сделают? — Знаю, — Леша коротко кивнул, сгоняя улыбку с лица, — но все на уроках. — А вдруг к нам зайдут? — Хорошо, — Леша спрыгнул с парты, — тогда вечером я к Вам приду. — Алексей! Не переходи границы! — Мы их уже перешли. Дальше мы будем просто идти по прямой, — Леша отряхнул руки, — и не врите хотя бы себе. Меня Вы могли еще обманывать какое-то время с этой Любой, Танькой косой, еще там кем-нибудь. Но себя Вы не обманете. — Леша. — Не надо, — подросток покачал головой, — знаю, Вы меня отговаривать будете, но не надо, пожалуйста. И не чувствуйте себя неправильным. Это не так, — Леша покачал головой, — Вы самый лучший. — Это неправда, — разочарованно произнес Женя. — Тогда дайте мне самому в этом убедиться. Дайте самому ошибки сделать. И не говорите мне про испорченную жизнь и загубленную молодость, ладно? Я сам решу, как ее портить. — Ладно, — коротко кивнул Женя, пристыженный, как ребенок. Рядом с Лешей он терялся. И находился. Но не таким, каким хотел. А другим, обновленным и очень… Несчастным. Из-за того, что он не может быть таким смелым, как этот нескладный и слишком высокий подросток. — Тогда до вечера? — Да. Наверное. — Клянусь, я никому ничего не скажу про нас. — А есть ли эти мы? — спросил Женя, поднимая голову на Лешу. Тот мялся в дверях. — Будут. Если Вы сегодня придете. — Куда?.. — К сараю вашему. Где Вы… Книжки читаете, — полушепотом произнес Леша. Он обернулся на книжный шкаф, не вставая на цыпочки достал с самой верхней полки потрепанную книжку, — почитаете мне?..       Женя покраснел, встал с парты, зашагал по кабинету, заложив руки за спину. — Да. — А поцелуете?       Женя хотел этого больше всего на свете. Ощутить снова вкус губ, мягкость кожи, теплое дыхание. Но он только коротко кивнул, боясь сказать и слова. — Тогда до вечера, — Леша прижал книгу к груди и улыбнулся, — Евгений Александрович.