Жизнь изменилась в один миг. Началась война. Если раньше это было чем-то отдалённым, то сейчас война была страшной реальностью. Об этом говорили все и везде.
В деревне стало неспокойно. Из каждого угла доносились пугающие слова: «Война», «Смерть», «На нас напали». Было ли мне страшно? Нет. Пока нет. Военные действия были далёкими и нереальными.
Где-то умирали мирные люди и солдаты. Где-то разрывались снаряды, оставляя глубокие воронки в земле. Где-то, но не у нас в деревне. Я хватался за мирное прошлое и надеялся, что все закончится за пару дней. Глупо и наивно. Так не бывает.
Но я был не один. Казалось, никто не верил в жестокую реальность. Всем хотелось кричать и отрицать очевидное.
«Нет, это ошибка. Нет, этого не может быть».
Но самое худшее уже случилось.
Война.
Окончательное осознание пришло одновременно с письмом (клочком бумаги с парочкой фраз) из дома.
«Оставайся в деревне и ничего не бойся. Мы с мамой обо всем позаботились. Мы тебя любим, сынок»
В тот момент я до конца не понимал, о чем пишут родители. Но предложения, написанные непонятным врачебным почерком отца, отпечатались в памяти.
— Жень, что это значит? — по-детски, наивно спросил я. Обычно я кричал, что я взрослый и самостоятельный. Но сейчас, я как никогда чувствовал себя потерянным ребёнком. Мне нужна была опора. Мне нужен был Женя. Пусть в стране была война, но я цеплялся за надежду, что у нас все будет хорошо. Гори оно пропадом! Главное, чтобы Женя был рядом.
— Значит, что с тобой все будет хорошо, — Женя взял письмо у меня из рук и порвал на мелкие кусочки.
— А у тебя?
«Пожалуйста, скажи «да», — пронеслась мимолётная мысль.
— И у меня, — без тени улыбки ответил Женя, — у меня тоже все будет хорошо.
Все сошли с ума. Абсолютно все. Казалось, даже деревенская скотина чувствовала приближающуюся катастрофу. Ни одна живая душа, никто и ничто не могло скрыться от нового мира.
Женщины причитали и плакали. В разговорах все чаще слышалось испуганное: «А если нас будут бомбить?», «А если будет голод?». Если, если… С каждой минутой становилось страшнее. Атмосфера нагнеталась до температуры раскаленного железа.
— Лешенька, шо же будет? Шо же будет? — тихо шептала Ритка, нервно дёргая платье.
— Не знаю, — отвечал я и боялся думать о будущем.
А мужчины напротив рвались на фронт и хвалились несуществующими победами.
— Стану героем!
— Нужно защищать родину!
— Фашистские мрази сгорят в огне!
Люди реагировали по-разному, но все боялись неизвестности. Завтрашний день превратился в непроглядную тьму. И каждый боялся произнести вслух: «А будет ли завтра?»
— Жень, все будет хорошо, да? — спрашивал я, прижимаясь ближе и надеясь найти успокоение в родных объятиях.
— Конечно, — отвечал Женя неискренним и ломанным голосом. Я хотел ему верить, но не мог. Ведь знал, чувствовал, что это только начало.
«Не утешай меня. Не надо», — мысленно кричал я, надрывая связки, но боялся произнести это вслух. Было страшно услышать правду. Ведь всё было ясно, как белый день. Хорошо уже не будет. Ничего не будет, как прежде.
Я чувствовал себя потерянным, словно у меня отобрали будущее и надежду на счастье. Весь мир стал серым и блеклым. В тот момент казалось, что хуже уже не будет. Но я ошибся. Спустя несколько дней в сельсовет начали приходить повестки. Это добралось и до нашей деревни.
И меня словно контузило. Знаю, это неудачное и глупое сравнение. Но я чувствовал себя именно так — потерявшимся в пространстве и оглушенным.
Женю призвали на фронт.
Я не мог ничего сделать. Я понимал это, но не принимал. Беспомощность душила и заставляла биться в немой истерике. А Женя наоборот был пугающе спокойным. Он сидел на нашем матрасе в сарае, словно принял свою судьбу. Сдался без боя.
— Меня призвали, — снова повторил Женя. Констатация факта, от которой стало дурно. У меня по телу прошла дрожь. Стало жарко, потом холодно, дыхание участилось. Я задыхался своим страхом. Эта война… Это несправедливо. Так нечестно!
Я метался по сараю туда-сюда. У меня не получалось успокоиться. Нам нужно было найти выход. Но его не было, как и будущего. Было страшно думать о завтрашнем дне, ведь Женя уйдет. А вернётся ли? Я не был дураком и прекрасно понимал, что уйти с фронта в разгар войны можно только мертвым.
— Нет. Жень, нет.
— Да, — сухо, по-солдатски, ответил Женя. Из его голоса пропала мягкость, остался только стальной стержень и решимость, — мне терять нечего, из родственников — только тетка, но она особо горевать не будет. И даже если бы у меня была семья, ребенок… Это ничего бы не поменяло. Это мой долг.
— Не надо, пожалуйста, — умолял я.
— Ты же понимаешь, что даже если бы я не хотел воевать, мне бы пришлось?
— Я понимаю.
— А я хочу, Леша. Мне это нужно. Я бы пошел добровольцем, партизаном. Мне все равно.
— Дурак! Ты дурак! — я сел рядом с Женей на матрас и порывисто обнял. Мне хотелось вдыхать родной запах кожи, раствориться в человеке, но не отпускать его. Ради нас.
— Хватит, — прошептал Женя, поглаживая меня по спине, — пожалуйста, давай проведём этот вечер без глупых уговоров. Я все решил.
— А я?
— А что ты?
— А я как?
— А ты и не пойдешь. У тебя мозги не для войны, а для науки.
— Но…
— Ты так и не понял? Твои родители обо всем позаботились.
— То письмо… — перед глазами появились строчки, написанные отцом. Я не знал, что сделал папа, но я был ему благодарен. Мне не хотелось воевать. Моя смерть не принесла бы победу. Да, это было эгоистично, но я не был героем. Я был обычным школьником. А вот Женя был честным, самоотверженным и благородным. Он был готов умереть за родину и правое дело, но не был готов быть счастливым.
— Да, то письмо. Если я все верно понял, то тебя не призовут.
— Я?.. Я уклонист? — я попытался распробовать на языке новое слово. Наверное, оно должно было задеть мою честь и гордость, но я не чувствовал ни-че-го. Пускай на мне будет висеть позорный ярлык, но я останусь живым. А вот Женя… Страх за его жизнь вспыхнул внутри с новой силой.
— Мне будет проще… Там.
— Называй вещи своими именами, — огрызнулся я, но тут же прикусил язык. У меня не было права злиться на Женю, на ситуацию, на родину, на себя — ради бога, но на Женю — никогда и ни за что.
— Мне будет проще на войне, если я буду знать, что ты в безопасности.
— Я буду в безопасности, а ты?!
— Леш, забудь меня.
— Зачем ты так говоришь? — я попытался заглянуть Жене в глаза, найти ответы на свои вопросы. Но я видел только пустоту. Женя смотрел сквозь меня, словно смирился со своей судьбой.
— А затем, что все равно это неправильно. Так быть не должно. Я виноват, пошел у тебя на поводу. Тебе в голову ударило, вот ты и начал ко мне лезть.
— Замолчи. Заткнись. Женя, не говори так!
Мне захотелось встряхнуть его за плечи. Заставить забрать свои слова обратно. Но я замер и сгорбился, мечтая слиться с этим матрасом.
«Почему ты так говоришь? За что ты так со мной?» — думал я. Ведь этот месяц лета и весна были лучшими в моей жизни. Я научился дарить нежность. Я полюбил.
— А как говорить? Это правда.
— Нет! — упрямился я.
— А так на войну уйду, забудешь меня, нормальным станешь.
— Нормальным? Мы и так нормальные!
— Да ну? — Женя грустно улыбнулся, но спорить не стал. Понял, что без толку.
— Не уходи. Не надо, — глупо повторил я, хотя понимал, что от нас ничего не зависит. Но у меня не получалось смириться с жестокой реальностью, — тебя же там убьют.
— Так оно и к лучшему будет.
Больно. Как же мне было больно это слышать. Своими словами-пулями Женя ранил меня в самое уязвимое место — сердце. Мысли о смерти Жени были пыткой. Я не хотел и не мог об этом думать. Нет. Такого никогда не будет.
— Не смей так говорить. Слышишь?
— Лучше героем умереть, чем вот так жить.
— Лучше жить! Всегда лучше жить. И неужели тебе так плохо? Со мной, — слова жалобно сорвались с губ, а сердце перестало биться. Я бы многое отдал, чтобы никогда не слышать такого от Жени.
— Глупости это все. Тебе учиться надо, а не со мной… Дружить.
— Дружить? Ты это называешь дружить?!
— Да.
Женя спрятал взгляд и отвернулся от меня, но я резко повернул его к себе и сказал то, что горело в груди и заставляло дышать полной грудью:
— Я не дружу с тобой! Я люблю тебя!
— Лёш, лучше бы ты этого не говорил.
— Ну, прости, что в очередной раз не делаю, что ты хочешь.
Я ожидал не такой реакции. Мне до дрожи в конечностях хотелось услышать: «Я тоже тебя люблю». Признание-подтверждение, что все не зря, что мы, наша любовь, сможет выдержать и расстояние, и войну.
— Я все решил. Я пойду воевать.
— Не делай этого. Если не ради меня, то хотя бы ради себя.
Мои уговоры были бесполезны. Мы это понимали. Оба. Но пока не наступило завтра, я сохранял надежду, что все можно изменить.
— А что ради себя? Я родину люблю, я за нее воевать пойду. Хоть человеком себя нормальным почувствую. Мужчиной, как другие.
— Я не хочу, чтобы ты умер. Или… Или пожалел, что не умер. А если ты останешься калекой?
Воображение начало надо мной издеваться. В голове появлялись образы изувеченного и несчастного Жени. Он улыбался своей грустной улыбкой и говорил: «Вот видишь, Леша, лучше бы я умер».
Нет… Нет!
Я знал, что люди могут жить без ног, без рук, без кусков отдельных органов. Но разве это жизнь? Такого никто не заслуживает, тем более Женя. Мой любимый Женя.
— Ну и пусть. Мне все равно уже.
— Не ври мне! — начал заводиться я, — не может быть все равно. Если тебе всё равно на себя, то мне нет! Не смей лезть под пули и бросаться на гранаты. Ты меня понял?! Никому твое геройство не нужно! Пообещай мне, пожалуйста…
— Ты просто не понимаешь. Станешь старше — поймешь.
— Ты так говоришь, как будто ты старше меня на целую жизнь.
— Может быть, так и есть, — в голосе Жени слышалось смирение. Мы говорили об одном и том же, но по-разному. Мы не понимали друг друга, но плевать. Любовь не про понимание, а про принятие. Я любил Женю, а он меня. Я знал, чувствовал.
— Я знаю, что тебе не все равно. Знаю, как тебе… Нам было хорошо.
— Но ты же понимаешь, что так быть не может? Хочешь так всю жизнь по сараям да подполам прятаться? Я тебя спрашиваю, Алексей!
— Если неправильно, то почему такое бывает?
— Почему-почему. Аномалия, какая. Ты же видел, что в соседней деревне у Валентины ребенок с большой головой родился? Так ведь тоже не бывает, а однако…
— Прекрати пороть чушь! Прекрати! — я закрыл уши руками и начал качать головой. У меня больше не было сил это слышать.
— Не хочу я так существовать.
— Хватит!
«Пожалуйста, хватит. Прошу тебя».
— Ты сам-то подумай. Дальше-то что с нами будет? Через пять, десять лет? Ну, продолжим мы скрываться, хорошо. А родственники, соседи? Не слепые же. Увидят, что с девушками мы не гуляем, только друг с другом все. Начнут вопросы задавать и что дальше? А дальше тюрьма за такое. Или ты думаешь, что мы жить начнем вместе? Как муж с женой? Что мы как-то… Любить друг друга сможем? Ты об этом подумал?
— Я не хочу сейчас об этом думать. Я хочу, чтобы ты добровольно не подписывал себе смертный приговор. Пообещай мне. Пожалуйста, Женя.
— А вот и надо. Надо жить не только сегодняшним днем, но и чуть-чуть вперед смотреть. Думать, что потом мы делать будем.
— Хватит, Женя. Да кому какое дело. Переедем в большой город, туда, где много людей и никто не будет обращать внимание. Сейчас главное выжить.
— Ты совсем дурной? Война идет! И в больших городах тоже! Кто знает, что после нее будет? Выиграем ли мы вообще? Куда ты там переезжать-то собрался? В страну разрушенную? Хочешь, чтобы я тут остался? Хорошо, а делать-то мы с тобой что будем?
— Выживать. Здесь тоже мужчины нужны.
— Ага, утром в поле работать, а вечерами что?
— Ты так хочешь умереть? — Женя промолчал, а мне с каждой секундой становилось все страшнее. Он хочет умереть. Он правда этого хочет. Грудь сжало от невозможности сделать вдох и я выдавил сухое, болезненное:
— Понятно.
— Я закончить все это хочу.
— Иди. Воюй, — я взмахнул рукой в сторону выхода из сарая, — вперёд! Но ты не вытравишь это из себя фронтом.
— Там мне будет не до всяких романтических бредней и тебе тоже.
— Ты думаешь о родине, о будущем. Обо всем, кроме нас. Кроме себя.
— Да нет никаких нас, — Женя побледнел. Ему было сложно говорить. Я знал, что он врёт. Говорит, что должен, а не что чувствует. В этом был весь Женя, — не было и быть не может. Блажь это была, понятно?
— Вспомни, что было весной. Вспомни, как нам было хорошо.
Я взял Женю за руку и переплел наши пальцы. Кожа к коже. Сердце к сердцу.
— Было и было. Теперь так делать нельзя.
— Ты не можешь так говорить!
— Могу! — вопреки словам Женя сильнее сжал мою руку, — ничего между нами не было… По-настоящему, потому что мужчины и не могут так. Значит, и толковать не о чем.
— Я не верю, что для тебя это ничего не значит. Не верю, Жень. Мы же… Мы… Что будет дальше?
— Ты то же самое спроси у себя про нашу дружбу.
— Дружбу?! — я дернулся, как от пощёчины, но решил, что не хочу больше ссориться и спорить. Мне нужен был Женя. Я поддался вперёд и поцеловал его в губы. Простое прикосновение. Нежное, невинное, но совсем не дружеское. Этим поцелуем я хотел припечатать к Жене правду: мы не друзья, я люблю тебя, — я не хочу тебя терять. И говори сколько угодно, что нас нет. Но я в это не верю!
— Давай не будем больше об этом, — шепот в губы и ещё один поцелуй.
— Не будем о нас, да? Так просто?
— Еще раз тебе говорю. Не было никаких нас и быть не может! — Женя резко отстранился и подскочил с матраса, но я успел схватить его за руку и потянул на себя. Не отпущу. Ни за что.
— Нас не было тогда возле реки? Нас не было тогда ночью на поле и в сарае?
— Мы ничего такого не делали! — попытался возразить Женя, но у него ничего не получилось. Его оборона дала трещину, он сломался.
— Не ври. И скажи мне в глаза, что тебе не хотелось большего.
— Я даже не знаю, что я должен был хотеть.
— Врешь.
Я знал, что это неправда. Женя хотел. Со мной он отпускал себя и позволял мне целовать, обнимать, прикасаться. Мы были счастливы. Вместе. Мы наслаждались каждым моментом. Весной казалось, что их ещё будет тысячи, но у нас осталась одна ночь.
— Нельзя так, ты же не девушка.
— К счастью! Тебе девушки не до души. Вон Люба и Рита к тебе и так и эдак. Но ты меня выбрал. Меня!
— Я не могу любить тебя, как… Как девушку.
— Но ты меня любишь? — спросил я с надеждой, — любишь ведь, да?..
— Люблю.
Женя сдался.
Всю ночь мы провели вместе: обнимались, целовались, были рядом. Мне так хотелось большего, но я не осмелился попросить. Ну, и пусть. Неважно как. Главное, рядом с Женей. Я так его любил и отдал бы все, чтобы у нас было всё время мира. Но наступило утро.
***
Мы проснулись в обнимку. Счастливые, влюбленные. Сплетённые руки и ноги, одно дыхание на двоих. В первую секунду после пробуждения я почувствовал себя самым счастливым. Но потом пришло осознание. Грудь сдавило, в горле появился ком. Я хотел сделать вдох, но только открывал и закрывал рот. Мне не хватало воздуха и Жени, хотя он был все ещё рядом. Сонный, такой красивый и любимый.
Я не хотел его отпускать. Отчаянно обнимал и целовал, шептал, что люблю и буду ждать. Я отказывался верить, что этот день наступил. Меня позорно накрывали эмоции, но я держался, ради Жени. Он не должен был видеть моё состояние, ведь ему намного хуже, чем мне.
— Мне нужно домой, собираться, — сухо сказал Женя, — отпусти меня.
— Нет, — я обнял его ещё сильнее. Трогал руками волосы, спину и прижимался ближе.
— Алексей, отпусти. Ты… Ты делаешь только хуже и больнее. Себе и мне.
Женя силой расцепил мои руки и отошёл к выходу. Он смотрел в пол, не решаясь поднять взгляд.
«Посмотри на меня, пожалуйста. Умоляю», — эта мысль билась в сознании. Она резала по живому, оставляя кровоточащие раны. Можно было сшить. По живому, криво, косо, рвано, но как раньше уже никогда не будет.
— Жень, — мой голос звучал жалобно и сипло. Я ненавидел себя за эту слабость, но ничего не мог сделать. Меня разрывало на куски от боли и страха. Это конец.
— Прощай.
— Нет, нет, — я качал головой, слово отрицал услышанное, — мы не прощаемся. Не смей так говорить. Женя, не смей!
— Да, не прощаемся. Мы попрощались ещё вчера, — Женя открыл дверь сарая. Свежий летний ветер защекотал мои голые плечи и лодыжки. Я вспомнил, как мы (кажется, в прошлой жизни) гуляли утром по деревне и наслаждались прохладой. Воспоминания были мучительными. Они больно жалили, напоминая, что больше такого не повторится.
— Мы ещё обязательно встретимся.
Женя промолчал. Но я так хотел услышать его обещание. Пусть пустое и ничем необоснованное. Пускай. Мне всё равно. Но так было бы легче.
«Конечно увидимся, Леша. Обещаю», — все, что я хотел услышать. Я бы хранил эти слова в памяти, как самое ценное сокровище, как доказательство нашей любви.
Но Женя решил по-другому:
— И, Алексей, тебе лучше не приходить на проводы. Так будет лучше.
— Но… — я не успел возразить, как Женя хлопнул дверью. Он ушел, а я остался. Один.
***
Светило яркое летнее солнце, но для меня все было серым и удручающим. Этот день стал худшим в моей жизни.
Проводы.
Проводы проходили на главной улице деревни. Там собрались все: женщины, старики, маленькие дети. Люди окружили новоиспечённых солдатов и давали им наставления, желали лёгкой службы и клялись, что будут ждать. Это было страшно и угнетающе. Особенно пугали слезы жён (вероятно, будущих вдов) и матерей, которым было суждено пережить собственных детей.
— Лёш, многие из них не вернутся. Ты это понимаешь? — спросила Ритка.
— Да, — мёртвым голосом отозвался я.
— Столько людей погибнет. Шо же творится?
— Я… Я не знаю.
Мы стояли в стороне от всех, не решаясь подойти. Женя попросил меня не провожать, но я не мог отказаться от шанса увидеть его в последний раз.
«Дурак! О чем ты думаешь?!» — я отругал себя за страшные мысли. Он обязательно выживет. У нас все будет хорошо и никак иначе. Я слышал, что война меняет людей, но я верил Жене и в Женю. Я верил в нас.
Ничто не сможет изменить наших чувств.
Я держался из последних сил. Но увы, у меня ничего не получалось. Состояние выдавали красные от слёз глаза и дрожащие руки. Когда Женя ушел из сарая, я разрешил себе разрыдаться. Громко и с надрывом.
Я хотел выплакать всю боль, но легче не становилось. Оставалось только смириться и верить в лучшее. Женя был обязан ко мне вернуться. Он должен!
Остальные призывники превратились для меня в безликие тени. Степан Борисович, Пашка, Федя… Я смотрел только на Женю, пытаясь в мельчайших деталях запомнить его лицо. Мне так хотелось его обнять, поцеловать, но я трусливо стоял на месте. А вот Люба оказалась смелее и робко прощалась, вытирая слезы. Её хрупкая, маленькая фигурка казалась ещё меньше, чем раньше. Она обнимала Женю и обещала, что будет писать и ждать.
«Я тоже буду!» — подумал я.
Оставаться в стороне не было сил. Но здесь было так много народу. Люди могли осудить и не понять наше пылкое прощание. Я бы отдал все за шанс поцеловать Женю ещё раз.
Нет. Нет, так не может закончиться наша история!
Не разрешая себе передумать, я бросился в толпу, пробираясь к Жене. Для меня не было препятствий. Я ничего перед собой не видел, кроме любимого человека.
Мой Женя.
— Оставляешь меня, да? Оставляешь?! — я его крепко обнял и зашептал на ухо. Меня окутал знакомый запах и тепло тела. Стало уютно. На секунду показалось, что нам, нашей любви, всё нипочем. И война, и разлука. Мы справимся, мы это переживём.
— Что ты творишь?! Все смотрят! — Женя постарался меня отстранить, но я обнял его ещё крепче. Мне хотелось продлить этот момент до бесконечности, замереть во времени. Я не хотел, я отказывался верить, что мы расстаёмся не на день и даже не на неделю.
— Мне плевать, что они смотрят, — я не мог отстраниться. Это было сильнее меня, — я не хочу, чтобы ты погиб!
— Леша, пожалуйста, не надо. Все смотрят.
— Если ты погибнешь, то так и знай, я тебя и там достану, — из меня вырвался нервный, болезненный смех. Меня ломало изнутри.
— Так уж и быть, — Женя выдавил из себя улыбку, — обязательно.
— Не смей умирать. Слышишь?!
— Не умру, — Женя обнял меня в ответ и незаметно для всех поцеловал куда-то в ухо. Для людей мы были друзьями. Никто не подозревал, что творилось у нас внутри. Мы обрели счастье, и его отобрали, оставляя пустоту.
— Пообещай, — упрямо потребовал я.
— Обещаю.
— Я буду ждать, — слова прозвучали, как признание в любви. Это оно и было. Я был готов ждать столько, сколько потребуется. Ведь война когда-нибудь закончится, а впереди у нас будет целая жизнь. Я цеплялся за эту надежду и позволял себе верить. У меня осталось только это.
— Иди, — Женя кивнул, разрывая объятия, — не оборачивайся. Так будет проще.
— Женя.
— Иди.
— Женя, — я чувствовал себя беспомощным и раздавленным. На губах застыло любимое имя и немое «Я люблю тебя». А во взгляде Жени читался ответ — «Я тоже. Я никогда не забуду то, что было. Клянусь тебе».
Люблю, люблю!
— Возьми это, — я рывком вытащил из кармана носовой платок и сунул в руки Жени. Ещё утром я вытирал им слёзы, а сейчас отдавал Жене, как оберег и память о доме, — будешь думать обо мне и вспоминать.
— Лёш. Я…
— Мы скоро увидимся, — перебил я, — ты вернёшься и мы встретимся. Понял?
Вместо ответа Женя сказал очередное «Иди», и я послушался. До меня доносился шепот людей и отголоски реальной жизни. Но для меня больше ничего не существовало. Женя ушел, а я остался.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
