***
Женя проснулся с первыми лучами, едва только забрезжил рассвет. За три года, что длилась война, он отвык спать — ты всегда должен быть начеку, всегда должен не спать слишком долго, чтобы успеть вскочить и броситься на врага. Даже здесь, в душном и теплом сарае, на мягком матрасе, а не на сырой земле, Женя долго не мог спать. Он медленно открыл глаза, огляделся. Ему ничего не снилось, но ужасы войны впитались в него так, что тишина теперь казалась подозрительной. Стоило ему только чуть повернуть голову, как он увидел Лешу, мирно растянувшегося рядом. Он спал. Женя почувствовал, как сильно у него забилось сердце. Значит, не приснилось, значит, наяву он вчера был рядом с ним, видел его, трогал, целовал. Женя осторожно прикоснулся к лицу Леши, убирая волосы. Они еще больше выгорели на солнце, стали одного цвета с пшеницей, и мелко-мелко вились, особенно надо лбом. На затылке у Леши был смешной хохолок из спутанных за ночь волос. Женя осторожно погладил его по голове, как ребенка. Леша не проснулся, только сонно прижался к ладони Жени и продолжил дальше спать. Осторожно, чтобы не разбудить, Женя встал и вышел на улицу. Легкий туман витал над деревней. Трава была в каплях росы, кое-где совсем мокрая — ночью щедро лил дождь. Было зябко. Женя прошелся от сарая по тропинке в сторону домов. Леша был прав — что бы ни происходило в мире, а природе все нипочем. Землю выжгли? Пойдет дождь, омоет, напоит, смоет кровь убитых. И цветы прорастут снова, и опять будет светить солнце и идти дождь, даже если никого на планете в живых и не останется. Придерживая сломанную руку на перевязи, Женя двинулся к деревне. Он шел, первые встречные женщины косились на него с подозрением. У каждой уже в это раннее утро было какое-то дело. Это только кажется на войне, что там, в миру, дел не осталось. Однако какими же силами справлялась бы армия? Кто шлет все эти письма и скудные посылки? Кто работает, не покладая рук, на благо страны? Женя похлопал себя по карманам гимнастерки, достал последнюю сигарету. Удивительно, но голода он совсем не чувствовал — только ужасную нехватку сигарет. — Извините, Вы, случайно, не с фронта?.. Женя обернулся. Какая-то пожилая женщина стояла, держа в руках пустое ведро. В приметы Женя не верил, но немного помрачнел. Он не помнил имени женщины — после ранений память его стала ослабевать, однако же лицо ее показалось ему смутно знакомым. — Оттуда-с. Островский Евгений Александрович, — он улыбнулся и шутливо отдал честь здоровой рукой, — командирован в отпуск по причине ранения. — Батюшки! — женщина вскрикнула, уронила ведро, — Евгений Александрович! Да Вы ж моего внука, Митьку, два года учили! Батюшки! Живой! Вернулся! И что тут началось! Из ближайших домов посыпали женщины — не до конца одетые, простоволосые, кто-то с младенцами на руках. Они обступили Женю. Вопросы сыпались из них, что снаряды. — Батюшки, ранение! Как рука? Что случилось? — Что там наши? Побеждают? — А Гитлера, Гитлера Вы видели? — А что там мой Павлик, не видали? На письма ужо недели две не отвечает. Женя отвечал сдержанно, кратко. Говорил, что война идет, но надежда на победу есть. Женщины утирали платками сморщенные лица — многих Женя не мог узнать именно по этой причине — так за три года они постарели и изменились. Большинство из них, конечно, были матерями его учеников — но почти никого он не мог узнать. — Вы-то как изменились! Возмужали! Вам, наверное, орден дадут? — Героем вернетесь! — Смерть немцам! Жене было жалко разочаровывать бедных женщин — он смягчал как мог новости с фронта. Все было безрадостно — немцы были сильнее, многие страны капитулировали перед силой фюрера; про газовые камеры и лагеря для евреев Женя и говорить не стал. Он пытался вселить слабую надежду в этот оставшийся в живых народ. — Мы Вашими письмами зачитывались, — робко сказала одна женщина с тонкой косой через плечо. На руках она держала двухлетнего ребенка, бедно, но чистенько одетого, — Люба приходила, читала. — Что ж, — Женя не нашелся, что ответить. Маленькие ручки ребенка робко потянулись к Жене, и женщина смутилась. — Енюша, ну не надо. Видите ли, в Вашу честь назвали, Евгением… Женя пощекотал ребенка под шеей и улыбнулся. Он схватил его за палец, и Женя замер. — Степан Борисович-то, коллега Ваш, не вернется уже, — заговорил кто-то из женщин, из тех, кто отправил на войну мужей, сыновей и братьев, — на Вас одного вся надежда-то. — Люба письма Ваши читала, а мы вместе помогали сочинять пару строчек от каждой. Чтобы хоть ниточка была с Вами. Может, узнаете когда, что с моим Валерочкой стало, — заговорила другая женщина. Женя поджал губы. Он чувствовал себя самозванцем, подлецом. Вот они — эти бедные женщины, у кого только это Валерочка-то и был, слабый, хилый, с ушами оттопыренными, что крылья самолета. Единственная материна радость. И вот, никакого ответа, ни единой строчки. Жив ли? Дай Бог. А Женя что же? Ни жены, ни матери, ни детей. Помрет он — и ничего. Никто и не вспомнит, не всплакнет. Несправедливо. — Да где ж сама Любовь Матвеевна? Люба! Кликните ее, скажите, жаних ее приехал! — Да вон же она! Женя покраснел, обернулся. К реденькой толпе женщин пробиралась Люба — совсем не изменившаяся. Только коса длинше стала, почти до талии опускается. Все то же тоненькое голубое платьице, платочек на плечах. В лице — ни кровиночки, только щеки едва покраснели от того, как быстро бежала. — Женя! — вскрикнула Люба и бросилась к нему на шею. Женя сделал шаг вперед, подхватил девушку. И так стыдно ему стало, и противно от себя — его все за героя тут считают, пророчат медали и ордена, а он, он, всю ночь с мальчишкой молодым провел, целовался, слова глупые шептал, что сам юнец! А тут — девушка. Добрая, милая, хорошая. Пусть не красавица, так что ж? Женя много от своей красоты несчастий вынес. И вот все-то при ней, но не лежит душа. Душа его еще три года назад в том сарае осталась. — Здравствуйте, Люба. — Женя… Евгений Александрович, как же Вы? Что же… Откуда? А рука! Рука, с ней что? — Боевое ранение, — улыбнулся Женя, убирая руки с плеч Любы. Та опустила глаза в землю, — до свадьбы заживет. — До свадьбы… Я как услышала, что Вы тут, так чуть в обморок не упала. Думала, ну все. С ума схожу. А Вы тут… Надолго ли? — Три с половиной дня осталось. — Так мало… — вздохнула Люба, — а что же Вы, утром приехали? — Ночью. — Ночью! — ахнула Люба, — и где же Вы ночевали? — Да как по старинке бывало, — Женя откашлялся, — в сарае. — Один? — Ну, а с кем же еще? Вы бороду мою видели? Кто ж мне компанию составить может? — улыбнулся Женя, — я теперь за местного Бармалея сойду. Еще детишек мной пугать будете. Люба покраснела, смутилась. Принялась теребить край платка. — Евгений Александрович, Ваши письма… Я же только ими и жила. Мы их тут все читали. И молились за Вас каждый день, каждый день! Скажите, скоро ли война закончится? — Скоро, Любовь Матвеевна. Скоро, — Женя обернулся, — пойду я… В порядок себя приведу. — Да, да. Конечно. Вы через полчаса к дому моему подходите, я обед сготовлю! Не верится, что Вы тут… Люба отвернулась, прижала обе руки к лицу — Женя сразу понял, что стала вытирать слезы, и побежала в сторону дома. Женя постоял мгновение, посмотрел ей вслед. И решил пройтись. Ему не верилось, что он может так спокойно идти по деревне, по обычной земле, не взрыхленной снарядами. Что может дышать свободно, идти с прямой спиной, а не ползти по грязи. И ранение-то пустяковое, Женя и вовсе отказывался до последнего, но врачи настояли и отправили его в отпуск. Женя шел по знакомым улицам, мимо знакомых домов. Дошел до речки, в которой когда-то чуть не утонул Аркаша. Сколько же времени минуло с тех пор! Женя наклонился, зачерпнул холодной воды, умылся. Провел рукой по колючей бороде, поморщился. Прошел мимо магазина, где работала Ритка. Магазин был закрыт, платья сейчас были не самым нужным товаром. Женя замер, засматриваясь в окно, когда из двери вышла Ритка. — Евгений Александрович? Девушка изменилась. Они были ровесниками с Женей, но сейчас он впервые увидел ее возраст. Двадцать три года девке — шутка ли! В простом платье, без прически, не накрашенная — будто половину лица стерли. Осунувшаяся, похудевшая — уставилась она на Женю, не в силах сказать и слова. — Здравствуйте, Маргарита Николаевна. — Вы как тут? — Отпуск по ранению, — Женя указал на свою руку, и Ритка молча кивнула. Спустилась с кривой ступеньки, обхватила себя руками. — Невесту-то, небось, свою обрадовали уже? — Нет у меня невесты. — Любка вон, всей деревне Ваши письма читала. Будто вы жених ей, — и Ритка надменно посмотрела на Женю. — Не жених я ей, — устало ответил Женя, хотя и на фронте сослуживцы уже давно считали Любу его законной невестой. Несмотря на то, что часто письма Любы были сухими и лишенными какими-то изъявлениями чувств, порой она подписывалась нежно и ласково. И благодаря этим письмам Женя остался жив. Он по-прежнему хранил их. Он был благодарен Любе за эту связь с внешним миром, с Лешей. — Шо вы кривитесь. Степан-то помер. Свободна она. — Да что Вы такое говорите? — Вот только платочек-то на запястье уж точно не ее носите, да? У Любки отродясь такого не было, — и Ритка злобно сощурила глаза. — Злая ты. — Я несчастная. — А кто сейчас счастлив? — Женя чуть склонил голову, но Ритка лишь поджала губы и гордо вскинула подбородок, — добрее надо быть. — Вот уж фигушки. Лешу не видали? — Не видал, — ответил Женя, меняясь в лице. Почему она сразу спросила про Лешу? — Ну и ладно. Рада, шо Вы живы, — ответила Ритка, а через мгновение уже снова юркнула в магазин. Женя пошел дальше. Рука болела, чесалась под повязкой. Мыслей было так много, что он не мог сосредоточиться ни на одной. Он решил отдаться на волю божью и насладиться моментом. А момент-то какой был! Через полчаса вся деревня собралась возле дома Любы. Вынесли стол на крыльцо, накрыли скатертью, вынесли все угощение, всю еду, какую только успели приготовить. Закатили пир горой в честь Жени! Леша прибежал, выспавшийся, загорелый, и словно впервые увидев Женю, скромно кивнул ему и пожал руку. На секунду они встретились глазами. Без слов каждый понял, что пусть сейчас Женя в окружении женщин, вечером, ночью — он снова будет Лешиным. Каждую секунду они возьмут от этих дней, каждое свободное мгновение проведут вместе. Леша первым отдернул руку и улыбнулся. — Вам что, пуля в руку попала? — Да, — так же слегка улыбнулся Женя, — а ты что же, до обеда спал? У тебя вон след от подушки на лице. — Да, хорошо выспался, — Леша улыбнулся концом губ, — а то вчера до поздней ночи читал. — Что же читал? — пока женщины позади них гремели посудой и не обращали на них внимания, они еще могли побыть чуть-чуть рядом. — Да так, — Леша убрал руки в карманы брюк, — Евгения читал. Онегина. — И много ли прочел? — Женя поднял брови. — Только начал. Но хотелось бы полностью. Женя вспыхнул, Леша тоже. Насвистывая, Леша перемахнул через длинную скамейку и первым сел за стол. Люба выбежала из дома с большим подносом. — Прошу всех к столу! Женя сел напротив Леши на длинную скамейку. Женщины улыбались, смеялись, радуясь такому поводу для праздника. Они все будто бы на миг забыли о войне. Леша под столом коснулся ноги Жени, и тот снова покраснел. Люба села рядом с Женей, слегка коснувшись его плеча. — Я за Вами поухаживаю, хорошо? Женя кивнул, не сводя взгляд с Леши. Тот взял в руки стакан с водой, показал на него глазами, а потом кинул быстрый взгляд за плечо. Женя понял его с полувзгляда — вечер, ручей за полем. Там они встретятся. Женя кивнул, соглашаясь. Он чувствовал, как у него покраснели уши, но совсем не жара была тому причиной. — Ну, за героя! За то, чтобы война скорее закончилась! За победу! Тосты поднимались в честь Жени; но он мог смотреть только на Лешу. Он был его самой главной победой. И самым главным поражением.***
Они сидели у воды. Леша полностью закатил короткие рукава рубашки, подставляя тонкую кожу рук солнцу. Он оперся на локти, прищурил глаза. Женя сидел рядом. Леша с удивлением заметил, что осанка у его бывшего учителя все такая же прямая, словно он через секунду сорвет солдатскую форму и встанет у доски громко и красиво читать Лермонтова. Женя теребил в пальцах здоровой руки несколько травинок. Вода была чистая, гладкая; деревья едва слышно шелестели от легкого порыва ветра. Было тепло и сухо. День клонился к вечеру, тени ложились на траву и на их фигуры. Они молчали. Где-то вдалеке, возле дома Любы, еще шумели женщины. Они пели песни. Да, в такое время, и пели песни. Женя чуть захмелел от выпитого тайного самогона, хранившегося на всякий случай, и обильной еды. Он вдыхал запах травы, свежей, сочной, и рвал травинки, чтобы набить ими карманы. — Мне жаль, — тихо произнес Леша первым, и Женя повернулся к нему, — что тебе пришлось отправиться туда, а я остался здесь. Осуждаешь? — Нет. — Тут лично мне не говорят, но осуждают. Не все, конечно, — Леша встал, отряхнул руки, — а я не могу туда. Не мог и не могу, и в жизни бы себя не заставил ружье в руки взять. Не потому что боюсь, — Леша запнулся, — а потому что я здесь нужен. Женя ничего не сказал. Он взял маленький камешек, бросил его в воду. Послышался плеск, поплыли круги. — Я тут такой врачебной практики насмотрелся. На жизнь вперед. Даже роды принимал, — Леша покачал головой и прислонился плечом к дереву, — век не забуду. — Роды? У кого? — удивленно спросил Женя, а секунду даже замерев. — Да так. У одной, деревенской тут. Кого советами лечил, кого тем, что знаю. Отец много книг в свое время мне отдал по медицине. Да и какие-никакие, но мужские руки тут все равно нужны, — Леша шутливо поиграл бицепсами. — Я не пойму, ты сейчас передо мной оправдываешься? — Женя снова вернулся к травинкам, начал складывать их одна к другой у себя на колене. — Нет, — Леша покачал головой, — перед собой. Они замолчали. Небо слегка заволокло тучами, стало прохладнее. Женя все еще сидел, склонившись, и равнодушно рассматривал траву. — Меня тут все как героя встретили. А я не герой. — Для них герой, — сказал Леша, — и для меня. — Я там столько всего боялся. Даже не думал, что может быть так страшно. — Бояться — нормально. А вот то, что происходит сейчас — нет. Люди не должны убивать друг друга. — Не должны, — кивнул Женя, и перед его мысленно взором снова встал образ Ромки, которого убили не немцы, а свои. Он открыл рот, но тут же закрыл обратно. — Это закончится скоро. Точно тебе говорю, — Леша решительно ударил кулаком по дереву, — и ты вернешься сюда. Слышишь? Не смотри так на меня. Женя. Знаю, о чем ты думаешь, но не надо. — И о чем я думаю? — О том, что все это неправильно. Слушай, — Леша подошел к нему, сел на корточки подле Жени, заставил посмотреть на себя, — я много об этом… Ну, о нас, думал. Так если бы это болезнь какая была… Ну, симптомы были бы, какие-то боли, недуги, сыпь, в конце концов! А у нас ничего. Все хорошо было. И будет! Так что не болезнь это никакая, слышишь? Я люблю тебя. И если ты думал, или думаешь, будто эти три года изменили что-то? То нет, не изменили. Я тебе это вчера сказал и сейчас еще раз скажу. Не изменило. Женя молча выслушал, отряхнул руки от травы. — Жень, ну правда. Я же люблю тебя. И если только ты меня тоже любишь, у нас все возможно. В Москву поедем. Ну… Ну хочешь, — Леша замахал руками, — ну хочешь, я в Ленинград с тобой поеду, а? Куда хочешь, Жень. По радио вон говорят, что скоро закончится это все. Год, может, полтора еще. Ну не больше, Жень. И все хорошо будет. Женя покачал головой, словно эти слова невозможно ему было слушать. Леша, хоть и повзрослел, все равно смотрел на этот мир глазами ребенка. Повзрослевшего, но ребенка. Ему сейчас всего восемнадцать лет. Пройдет пара лет, чувства пройдут, ему захочется нормальной жизни, семьи, детей. Да и кто сказал, что он, Женя, вернется с войны? А если вернется, то обязательно здоровым? До этого ему везло, но Женя не верил в такую череду счастливых совпадений. После первого ранения голова у него гудела еще несколько дней, зрение стало слабеть. Сейчас вот — рука. И обидно, что правая! А если он потом вернется без руки, без ноги? Или слепой? Что Леша будет с ним делать? И разве сам Женя позволил бы ему обречь свою жизнь на ухаживание за инвалидом? Конечно же, нет. Леша не для этого. Он для науки, для спасения жизней, но тех жизней, которые еще нужно и можно спасать. — Жень, не смотри так, пожалуйста. Пожалуйста, послушай, — Леша потянулся к нему, погладил его по лицу. Женя все еще не находил нужных слов, — я все эти три года только о тебе и думал. Каждый день, слышишь? И если… Если ты умрешь или решишь меня бросить, я… Я тебя и на том свете достану, ты помнишь? Женя невесело усмехнулся. — Ты хоть понимаешь, что если… Если все закончится, нам всю жизнь с тобой прятаться придется? Всю жизнь? Что мы не сможем жить, как нормальные люди? — Да и пускай! Я врачом стану известным, ты детей продолжишь учить. И кому какое дело будет до нас? — Мы должны будем жениться, — тихо сказал Женя, и лицо Леши немедленно исказилось. — Разве это обязательно? — Если мы будем с тобой близкими друзьями и оба холостыми — это вызовет огромные вопросы. Леша сел на коленки на песок. Задумался. — Ну, и ладно. И женимся. Что, женщин, что ли, нет? А мы будем видеться, будем любить друг друга. — И на ком же ты жениться собрался? — спросил Женя, склонив голову на бок. — Да на ком, на ком. Да уж найду! Или останусь холостяком, скажу, что моя жена — это медицина! — и Леша хлопнул себя по коленке. — Вот значит как. А я что же? Разрешишь мне на ком-то жениться? Леша насупился, нахмурил брови. — Ну, если только для прикрытия. — И разрешишь? Женю забавлял этот разговор. Он понимал, что ничего из этого не будет. Никогда. Ни женитьбы на девушке, ни счастливой жизни с Лешей. Война изменила его. Он так и видел перед собой Ромку, которого посчитали недостойным из-за каких-то писем другому мужчине. Но как рассказать об этом Леше? Как рассказать все то, что он там видел? Какие шутки выслушал в свой адрес? Какие обвинительные слова слышал он от сослуживцев в адрес таких же, как он? Как взял ружье и наставил на Глеба, будто он его враг, обезумев и ошалев? Как рассказать все человеку, который не слышал, что немцы сгоняют в лагеря не только неугодных им евреев с нашитыми желтыми звездами, но и тех, кто переступил через нормальную, обычную любовь, выбрав запретную? Даже спустя много лет Женя ему об этом не расскажет. Он решил, что какой бы исход у войны ни был, он не станет об этом никому рассказывать. Не станет писать книги и мемуары, потому что литература — это все равно романтизация. Это красивые слова об ужасах. Найдутся те, кто расскажет за него, чтобы была память. Но он — он никогда не будет озвучивать то, что он там пережил. — Разрешу, только чтобы ты со мной был. Чтобы со мной поехал, или я с тобой. Жень, — Леша придвинулся к нему на коленях, — ну не смотри так. Или ты не веришь, что я люблю тебя? — Верю, — ответил Женя, — так верю, что ты даже хочешь, чтобы я на ком-то женился. Леша вскрикнул, шутливо ткнул его пальцем в здоровое плечо. — Да я же шучу! Ну на ком ты жениться собрался? На Любе, может? — Может, — ответил Женя, чуть улыбнувшись. Леша поджал губы, начал злиться. — А она ведь влюблена в тебя, ты знаешь? Вся деревня об этом говорит. Она вон каждое утро на почту бегает, как к себе домой. — Знаю, — ответил Женя, — и что же? — Ничего, — Леша надул губы, сложил руки на груди, — ты невыносимый! Вечно издеваешься надо мной! То как тогда, с этой Танькой Косой. Да не смейся ты! — взвыл Леша и бросился к Жене, который впервые за три года позволил себе засмеяться. — Я тебе о любви, а ты — смеяться! — Так это же ты причина моего смеха, — ответил Женя, но Лешу уже было не остановить. Он навалился на Женю в шуточной борьбе. Почувствовав на себе вес теплого тела, живого, любимого, у Жени затрещали ребра. Леша был живым. Он был тут, рядом, от него пахло травой и летом. Маленький листочек упал ему на воротник рубашки, прижался к шее. Женя осторожно отвел его и поцеловал это место, притянув к себе Лешу. Сердце забилось быстро и стыдливо. — Женя… — Леша перешел на шепот. Он осторожно устроился на нем, стараясь не задеть больную руку и прикрыл глаза. Длинные светлые ресницы затрепетали, — еще раз. Пожалуйста. Женя поцеловал его в шею еще раз. Леша вцепился в его плечи. — Я скучал. Я так ждал, так… Не отталкивай меня. — Никогда, — тихо ответил Женя. Он осторожно выбрался из-под Леши, лег на траву. Леша со вздохом лег рядом. Они взялись за руки. Небо плыло над их головами, такое мирное и спокойное, что не верилось, будто в этот момент где-то умирали люди. Не хотелось об этом думать, не моглось. Глоток выпитого самогона расслабил Женю. Он тяжело дышал, смотрел на небо и держал Лешины пальцы. Тот молчал. Желание обнять, зацеловать везде и всюду раздражало губы и руки. Женя зажмурился. Послезавтра ему будет нужно вернуться на фронт обратно. Если не вернется — попадет под трибунал. Если вернется — может умереть. Столько раз пули обходили его стороной, но Женя не верил, что родился под такой счастливой звездой. Он провел ладонью по лицу, чувствуя под пальцами грубую кожу. А Леша — румяный, загорелый, мягкий, с нежной кожей — лежал рядом и тяжело дышал. Грудь поднималась и опадала. Рубашка чуть задралась, представляя взгляду Жени полоску живота. Женя знал этот рисунок кожи наизусть. У него у самого сладко заныл живот. Он снова закрыл глаза, сильно-сильно, до точек под веками. — Жень?.. — Леш, послушай, что я скажу тебе, — начал он тихо, и Леша замер, не успев полностью перевернуться на бок. Над ними пролетела муха, покружилась, и села рядом на траву, — я послезавтра возвращаюсь на фронт. И я не знаю, смогу ли когда-то рассказать тебе о том, что я там видел и пережил. Сколько… Было крови и трупов. Сколько смертей… Ни за что, и каких… — Женя перевел дыхание, почувствовал, как Леша еще сильнее сжал его пальцы, — и я не знаю, что там будет дальше. Сколько это еще продлится. Ты сам это должен прекрасно понимать. Нет никого более беззащитного, чем человек на открытом пространстве под пулями. Леша кивнул. Женя повернул к нему головой. — Обещай, что если… — Нет, — закачал головой Леша, — нет. — Я не договорил. — Я не буду этого обещать. — Тебе придется. — Нет, нет, — Леша резко сел на траве, — ты как будто уже со мной прощаешься! Второй раз! Ты и тогда так говорил! И сейчас! Но не смей, слышишь? Не смей снова забирать у меня надежду! Леша сел, подтянув к себе колени. В глазах застыли злые слезы. Женя потянулся к нему, но рука так и застыла в воздухе. В голове сталкивались мысли о том, что он должен сделать и о том, что он хочет. — Лёша, послушай меня. — Ты опять будешь просить меня отказаться от тебя? Да? Не откажусь! Даже если… Даже если… Все равно буду любить тебя! Женя улыбнулся, и в момент, когда Леша хотел отвернуться от него, повернул к себе за плечо и поцеловал. Леша замер. Женя тоже. Он прикоснулся к нему губами, перехватывая возгласы. — Женя. — Я тебя об одной вещи только попрошу, — прошептал Женя, гладя Лешу по лицу. Да, он решился. Он сделает это. Сделает, и будь что будет. Если не вернется, если калекой станет… Все равно исход один — никакого будущего вместе. Не позволит он Леше вечно ходить по краю, под взглядом государства и возможности пойти под трибунал и в тюрьму за такую связь. Если не вернется — так и лучше будет. Калекой? Что ж, найдет, что с этим делать. Но сейчас, сейчас… Они живы оба, молоды, живы, и небо над ними такое синее-синее, и трава мягкая, и рядом с ним — самый лучший и любимый мальчишка, который должен жить, должен помогать людям и должен быть нормальным. — Если ты задумал что дурное, сразу откажусь, — сказал Леша, — не заставляй, не смогу. Не буду. — Лёша, разве я бы тебя попросил сделать что-то плохое? — Женя улыбнулся и принялся целовать Лешу мелкими, короткими поцелуями. Тень от облаков упала на их лица. Леша мелко затрясся. — Так что же тогда? Женя притянул Лешу к себе, поцеловал долгим, сладким, нежным поцелуем, так, как они всегда целовались. До войны. Сейчас она разделила все на до и после. И Женю в первую очередь. — Приходи вечером в сарай. Не сейчас. Вечером, ближе к ночи. Когда стемнеет, когда все спать лягут. Я все там объясню. — А сейчас? — Леша смотрел на него с недоверием. — Сейчас мне… Мне нужно кое-что сделать. Как минимум, побриться. А то чувствую себя на сорок лет старше. — Ты даже и в сорок будешь красивым, — Леша провел ладонью по лицу, положил свою руку на руку Жени. — Так придешь? — Приду. Но… Но зачем? — Читать будем, — улыбнулся Женя, целуя Лешу в нос. — Онегина? — Онегина. Полностью.***
Он не думал, что это будет так сложно. Используя только одну здоровую руку, Женя потратил в два раза больше времени, чем обычно, чтобы побриться и помыться. Он вглядывался в маленькое, тусклое зеркало в своем родном доме, который запустел и покрылся пылью. Из писем Любы он узнал, что тетка его померла еще в самом начале войны — сердце. Жене было жалко добрую женщину, однако же, огромной любви он к ней никогда не питал. Он ее попросту не знал, никогда не чувствовал с ней кровного родства. Но однако же, мысль о том, что он теперь остался совсем один, неприятно кольнула его. Но он попытался отогнать эти мысли из головы, снова и снова наклоняясь над щербатым, грязным ковшом. Вода была ледяная, и Жене потребовалось приложить немало усилий, чтобы намылить сначала лицо, потом шею, голову, руки — в общем, все как полагается. И чем больше мылилась пена, тем более грязным он себя ощущал. Даже побрившись и снова вглядевшись в свое отражение, он не узнал себя. Да, стал моложе, но возраст ему прибавляла вовсе не колючая борода, а глаза. Он разглядел у себя первые морщинки в уголках глаз, расходившиеся лучиками, и добавляющие ему еще более серьезного выражения. Женя умылся еще раз, провел ладонями по лицу. Кожа грубая, не чета Лешиной нежной юношеской коже. Он задумался на мгновение, проводя рукой по лицу, застыл, словно о чем-то думая. Потом вытерся полотенцем, отысканном в одном из ящиков, и вышел из дома. Путь до соседнего дома занял у него буквально пару минут. Люба открыла дверь с первого стука. Подходя к ее дому, Женя увидел тень в окне — как будто девушка его дожидалась. — Евгений? — Я на минуту, Любовь Матвеевна. Видите ли… — он заложил руки за спину, стараясь держаться прямо, — побрился вот, впервые за долгое время. А лицо — как лист наждачной бумаги. И солнце… — он поморщился, и Люба молча глядела на него, — не найдется ли у Вас чего. Чем лицо можно было бы смазать? — Да, конечно. Одну минуту, — Люба скрылась в доме, но тут же выскочила, буквально через минуту, — вот, держите. На секунду она задержала руки на ладонях Жени, когда передавала ему баночку. Женя улыбнулся, поклонился. — Благодарю. — А Вы… Вы сейчас домой? — спросила Люба, склоняя голову к плечику. — Да, — соврал Женя, — буду отдыхать. — Скоро уезжаете? Не хотите заглянуть? У меня чай есть, пироги… — протянула жалостливо Люба. Женя заглянул к ней за спину. И правда, стол был накрыт на кухне, пахло сладким и теплым. У него было всего мгновение на раздумывания — пойти к ней и стать нормальным или отказаться. Женя учтиво покачал головой, нагнулся и поцеловал руку Любы. — Я сейчас буду плохим собеседником. Прошу меня извинить. И еще раз благодарю. И с этими словами он удалился. Люба грустно посмотрела ему вслед, прислонившись плечом к дверному косяку. Ветер поиграл подолом ее юбки. Вздохнув, она вошла в дом и упала на постель, а после, через пару минут, громко зарыдала.***
Когда Женя подошел к сараю, Леша уже был там. Он сидел на земле, сложив ноги, и прижав к груди книжку. Он переоделся в белую рубашку, ученическую, которая стала ему мала — рукава не доходили до запястьев. Но при виде Жени он вскочил, выпрямился и замер. Женя остановился в паре шагов от него. Он тоже надел белую рубашку, промучившись со сломанной рукой. Сделал перевязку, как его учили в госпитале. И постарался всеми силами представить, что все теперь как прежде. — Здравствуй, Леша. — Здравствуйте, Евгений Александрович. Леша покраснел, улыбнулся. Женя всматривался в его лицо, изменившееся за эти годы, но оставшееся таким же красивым для него. Интересно, как он будет выглядеть через десять лет? Через двадцать? Женя был уверен, что никогда его больше не увидит. Послезавтра он вернется на фронт. Через неделю, быть может, от него останется лишь горстка пепла и пара книжек в пыльном углу сарая. Он покачал головой, силился улыбнуться. Он не будет думать об этом сегодня. Пока у него есть сегодня — он жив. — Я думал, ты… Ты не придешь, — сглотнув, сказала Леша. — Отчего же? — Так, — он пожал плечами, — ты… Я очень рад, что ты пришел. — И я. Они говорили тихо, почти шепотом. Смеркалось. Где-то вдалеке слышался гам птиц. Шелестели деревья. Тихо, крадучись, они оба подошли к сараю и вошли внутрь. Женя вошел первым. Он чувствовал, как сильно у него билось сердце, где-то прямо под сломанными ребрами. Он повернулся к Леше ровно в ту секунду, как тот оказался у него за спиной. Невообразимо близко. — Лёша. Кто к кому потянулся первым за поцелуем — никто бы не сказал. Леша вздохнул, книжка выпала у него из рук с глухим стуком, подняв ворох пыли с грязных досок. Он прижался к Жене всем телом, отвечая на поцелуи, на ласки. У Жени закружилась голова. Так хорошо, так душно, так сладко ему не было никогда. Он осторожно провел ладонью по плечу Леши, поднимаясь выше, к шее, к чувствительному месту возле уха. Леша мелко задрожал. — Я люблю тебя. Они стояли в темном, старом сарае, не зажигая свечи, и медленно целовались. Едва слышно скрипели доски в полу. Из маленького приоткрытого окошка пахло лесом и гнилыми яблоками. Леше приходилось чуть наклоняться, потому что за эти три года он перерос Женю на добрых несколько сантиметров. Он положил руку на щеку Жене, продолжая отвечать на поцелуй. Женя задыхался. Он почувствовал, как Леша приоткрыл губы, влажные, теплые, как прикоснулся кончиком языка сначала к одной губе, потом к другой, и лениво скользнул ему в рот. Женя вцепился здоровой рукой Леше в плечо; кислорода перестало хватать. Воздух вокруг них был плотным, осязаемым, густым. Женя нервно сглотнул, понимая, что проглатывает вместе со своей слюной и Лешину, и от этого осознания мелкая дрожь пошла у него от верхнего позвонка вниз, к пояснице. Леша тяжело дышал, осторожно касаясь своим языком Жениного. Он гладил его по лицу, попадал пальцами в отросшие волосы, гладил шею. В одежде стало жарко и тесно. Даже тогда, тем июнем, они не целовались так. Тогда они думали, что у них впереди — целая жизнь, наполненная такими поцелуями. Но сейчас они остро ощутили, как мало у них времени. Как многое они не успели сказать друг другу, дать. Оторвавшись от влажных губ, Леша переместился на шею Жени, касаясь ее горячим языком. Женя дернулся, прижался к Леше грудью, тканью рубашки, которая стала будто вторая кожа, почувствовал охвативший его жар. Леша коснулся губами его шеи, осторожно отодвигая тугой воротник рубашки. За эти три года Женя похудел, и рубашка стала ему велика, так что отодвинуть мешающую ткань с плеча не доставило никаких проблем. Ни разу они не целовались так — ни впервые, ни в последнюю ночь перед уходом Жени на войну — так отчаянно, громко, прерывисто. Сердце Жени стучало в рваном ритме. Удар — потом замирает — потом два быстрых и частых — три медленных. — Кажется, — прошептал Леша, отрываясь от поцелуя и облизывая губы, — кое-кто тут лишний, — и он с хриплым смешком указал взглядом на книжку, валяющуюся на полу. — Могу оставить вас вдвоем. — Нет, — Леша снова потянулся и поцеловал Женю, властно, быстро, забывая о нежности, и чувствуя только желание, исходящее от Жени. Женя и сам не думал, что может чувствовать такое. Каждым кусочком кожи, нагревающимся от близости, он чувствовал, как низ живота болезненно пульсирует. Будто почувствовав это, Леша прижался к нему еще ближе. Между ними осталась только одежда. Собрав всю волю в кулак, Женя первым отстранился. Перевел дыхание и быстро опустился на матрас. Леша в замешательстве посмотрел на него. — Ты чего? — Сядь, пожалуйста, — Женя указал на место рядом с собой, и Леша послушно сел. Женя внимательно посмотрел на него — волосы растрепались, губы покраснели и распухли, рубашка выбилась из брюк, которые не могли скрыть возбуждения. Женя смутился. До этого между ними такого не происходило. До этого все было так нежно и спокойно, а сейчас… Сейчас у них не осталось времени. — Я могу попросить тебя кое о чем? — Да, конечно, — Леша кивнул, нервно теребя край рубашки, — но только не заставляй обещать забыть тебя. Никогда. — Сейчас я попрошу тебя не об этом, — Женя потянулся и поцеловал Лешу в щеку, смазанным, быстрым поцелуем. Кожа у Леши была мягкая и теплая. Леша быстро-быстро заморгал, покраснел. Даже кончик носа у него смешно задергался и покраснел. Женя не смог сдержать улыбки. Как же он его любил! Так, что даже сердце разрывалось. — О чем угодно проси. Все сделаю для тебя. — Всего не надо, — Женя улыбнулся, слегка отстранился. По коже под рубашкой бежали мурашки, как теплые пузырьки от воды. Живот свело. — Знаешь, чего я хочу? — Леша покачал головой. Они говорили тихо, обдавая друг друга дыханием, — я любви хочу. Женя проговорил это медленно, с расстановкой, давая Леше возможность осознать и принять услышанное. Сердце забилось где-то под кадыком. Если он откажет, если не захочет… Что ж, Женя все поймет. Никогда ему не было так страшно озвучить свои мысли. — И я. Очень, — медленно проговорил Леша. Длинные ресницы отбрасывали тень на медовую кожу. Женя облизал губы. Он не знал, как правильно сказать, как попросить. Он был готов даже умолять, ему было это нужно. И так хотелось… — Ты… Ты хоть понимаешь, о чем я сейчас говорю? — Да, — кивнул Леша, но смятение в его глазах заставило Женю сконфузиться — а вдруг он не знает, что делать? Ему всего восемнадцать! Кровь ударила Жене в голову. Сам-то он совсем ничего не знает! Дурак! — ты же знаешь, что я… Что я и так тебя люблю. — Я не об этом, — мягко прервал его Женя. В темноте голубые глаза Леши казались синими, почти фиолетовыми, с мелкими серыми крапинками. — А о чем? — Я… Я любви хочу. Настоящей. Как… Как у всех. По-взрослому, понимаешь?.. — тихий, горячий шепот обжег Жене глотку. Он придвинулся еще на пару сантиметров к Леше, тот замер. — Ты хочешь?.. — Да, — решительно ответил Женя, чувствуя, как все тело каменеет, плавится, как булыжник на солнце, — с тобой хочу. — Я… — Леша растерялся. Он прижал руку к щеке, быстро отдернул, словно ошпарился, — я… Я не ожидал. — Я пойму, если ты не хочешь. Я изменился за это время, — Женя опустил глаза. Леша тут же схватил его за руку. — Я хочу! Не говори глупости! Ты мой Женя. Все такой же. Слышишь? — и Леша быстро поцеловал его в скулу. Но Женя понимал, что Леша еще не совсем осознал просьбу. Он закусил губу. — Хочешь, буду теперь совсем твоим? Леша замер. Приоткрыл рот, кончиком языка касаясь верхней губы, и у Жени засосало под ложечкой. — Я. Да. Если ты хочешь, то я только… Господи, я даже не думал, что это случится, я так… Я так хотел, еще тогда. Я… Не ожидал, но я… Конечно-конечно! — зашептал Леша, беря Женю за руку, — я… Я сейчас все тебе объясню, в этом нет ничего сложного или неправильного, ты только не думай, что это неправильно, но я… Я думал об этом, я изучал вопрос, и я… Я все знаю, ну, в теории, вариантов немного, я… Да, конечно, я согласен, на все, что только хочешь, что ты хочешь, кстати? Как? То есть я, я могу… Леша запнулся, когда Женя взял его за руку. Теплая улыбка не сходила с его губ. Неужели Леша подумал, что он бы… Он бы его… Хоть пальцем тронул? Нет, нет, никогда! — Лёш, ты чего. Замри на минуту. — Я могу рассказать, что тебе надо делать, или хочешь, я сам, я думаю, так можно, и я… — Ты? Ты сам? — Женя склонил голову к плечу. Леша порозовел еще больше, принялся теребить пуговицы на рубашке. — Ну. А как? Что ты хочешь? Женя взял его пальцы, поднес к губам, поцеловал каждый. Этот жест был интимнее и ближе, чем любая любовь в мире и все ее проявления. — Что ты молчишь? Ты… Ты, может, пошутить надо мной решил? Жень, я же серьезно, хочешь, я все сам… — Леша-Леша, — покачал головой Женя, целуя его пальцы, — ты не понял меня. Я не так хочу, как ты подумал. И он смутился, представив себе это, но тут же отогнал от себя эту мысль. Нет, нет, Леша должен остаться нормальным и правильным навсегда. — А… А что ты хочешь? — Хочу, чтобы ты любил меня, Лешенька. Леша с шумом выдохнул. Пальцы задрожали в руке Жени. — Правда? — Я хочу. — Ты правда хочешь? — Леша все еще не верил. Он перехватил руку Жени, сжал ее в пальцах, и тут же, через мгновение, стал целовать его руки. — Да, — коротко и тихо сказал Женя. Потому что о самом главном всегда говорят именно так. Сердце билось нежно и ласково, толкая кровь. Он смотрел на Лешу и не осознавал, как в нем помещается столько любви. — Почему сейчас? — Леша поцеловал косточку на запястье Жени. — А у нас есть время? От озвученной горькой правды у самого Жени прошла волна дрожи по спине. — Если ты только из-за этого, то не надо. Ты вернешься, слышишь? И мы будем любить друг друга, и… — Не только из-за этого. Я просто хочу. Женя слукавил, но Леша кивнул. Женя не хотел говорить о смерти, нет, только не в этот момент, но он чувствовал, как она над ним нависла. — Ты не хотел раньше. Я думал, что ты вообще не хочешь… Я… Я люблю тебя, — пролепетал Леша, и как котенок, ткнулся лицом в ладонь Жени. — Раньше я боялся, Леша. — А сейчас? — Сейчас я уже ничего не боюсь. — Это страшно. Страшно ничего не бояться, — Леша покачал головой. Женя потянулся и поцеловал его в волосы. Они пахли солнцем. — Сейчас не страшно. С тобой не страшно. Леша поднял лицо, и Женя заметил, что в уголках его глаз стояли слезы. Женя поцеловал его, вытер маленькие капельки и прошептал ему прямо в губы: — Я доверяю тебе себя. Люби меня. И Леша выполнил эту просьбу. Потянулся, и нежно, почти невесомо, снова поцеловал Женю. Того обдало жаром; сотни колких разрядов прошли по всему телу. Он отдался во власть чувств. Тело решало за него; тело, до этого казавшееся неправильным, сломанным, починилось в умелых руках. — Я люблю тебя, — прошептал Леша, — слышишь? Всегда буду. И сейчас. — И я тебя люблю. Мелкими движениями нервных рук Леша прикоснулся в пуговицам рубашки Жени. Они оба не знали, что нужно делать, но отдавались эмоциям, которые накрывали с головой. Леша медленно, будто дразня, справился с рубашкой Жени, и отводя полы в сторону, прижался губами к его шее. Женя подавил стон. — Мы здесь одни. — Да, но… — Давай сегодня ничего не бояться? — Леша прижался лбом ко лбу Жени, заглянул в глаза, но на деле — гораздо глубже. — Хорошо. От шеи к плечу, от плеча к локтю, запястью и ниже — к кончикам пальцев, на которых в прикосновениях рождалась любовь. Леша осторожно прикасался к телу Жени, истерзанному, но все такому же прекрасному. — Ты красивый. Такой красивый. Жень, Женя… Женечка… Слова сливались с поцелуями, от которых зудели губы. Страсть сменилась на ласку, тающую, теплую, нежную. Жене оставалось только хватать воздух ртом, подаваясь вперед, еще ближе, желая слиться с Лешей в одно целое, стать частью его, поглотиться им. Они не задавали друг другу вопросов, ни о чем не говорили. Руки, губы и глаза говорили за них. Столько поцелуев за одну ночь никто и никому не смог бы подарить. Леша впервые не хотел торопиться и спешить; он осторожничал, будто ступал по незнакомой местности с закрытыми глазами. Волна жара захватывала и его, когда он касался обнаженной кожи. По кусочку, по частичке, он целовал Женю, касаясь везде, где только хотел, ощущая теплое, податливое тело под своими губами. Откинув сомнения и страхи, Женя становился совсем другим. Свободным. Ласковым. Терпеливым, но жаждущим. Скинув рубашку с плеч, Леша помог Жене освободиться от одежды. — Такой красивый… Небо над сараем потемнело, наступала ночь. Очень осторожно Леша помог высвободить из рукава раненую руку Жени. — Как жаль, что я не могу прикасаться к тебе двумя руками, — прошептал Женя, и Леша потянул его за собой на матрас. Доски в полу под ними скрипнули. За тонкими стенами был лес и деревня, в которой кипела своя жизнь; где-то далеко, там, куда не долетали мысли, шла война. И она будет идти еще долго, но сейчас была любовь. И любовь всегда сильнее войны. Леша навис над лицом Жени. В темноте тени делали его профиль идеальным, выточенным, граненным. Не выдержав, Леша принялся покрывать его лицо поцелуями, неистово, яростно, но каждый раз замедляясь перед следующим, чтобы сгладить его и смягчить. Волосы упали ему на лицо, и Женя отвел пару непослушных кудряшек. Леша перехватил его руку, снова припал губами. От запястья и выше. Зарыться носом во впадинку между шеей и плечом, и дышать, дышать им, забывая свое имя. У Жени сводило колени от такой близости. Он закрывал глаза, не в силах смотреть на потолочные балки, пытаясь как можно прочнее запомнить этот момент. Он чувствовал каждый поцелуй Леши — маленький, едва уловимый — в ключицу, долгий, сильный — в плечо, а потом поцелуи полились на него градом, но не холодным, а обжигающим и приятным. Леша целовал его грудь, спускаясь ниже. И ниже, и ниже. Женя хотел остановить его, но было поздно. Тело сотряслось. Леша протянул руку, хватаясь за пальцы Жени, целуя так, что у Жени затрепетали веки, а щеки покраснели стыдливым румянцем. Раненая рука лежала на груди, он мог только сжимать пальцы от наслаждения, и когда Леша снова оказался над его лицом, он потянулся и поцеловал его влажные губы, чувствуя незнакомый вкус. Женя не верил, не мог раньше представить себе, что любовь может быть такой. Не грязной, не пошлой, а такой… Открытой. Ласковой. Леша касался его кончиками пальцев, будто боялся сделать больно, словно спрашивал разрешение всякий раз на последующее прикосновение. И Женя давал его. Давал разрешение на каждый поцелуй, на каждое прикосновение. Даже когда у него начала кружиться голова и воздуха в легких переставало хватать. Чувствуя под животом мягкий матрас, опираясь едва на сломанную руку, он чувствовал, что это — любовь. Что он никогда не сможет разлюбить Лешу, что бы между ними ни произошло. Никогда. По телу разливалось такое горячее, такое обжигающее нечто, что Жене нечем было дышать. Леша был медленным. Осторожным. Таким трепетным, что у него едва заметно подрагивали ресницы. Наклоняясь, приближаясь, погружаясь, он целовал Женю в скулу, в уголок губ, в шейный позвонок и в волосы. Женя не знал, где кончается его тело, а где начинается Леша. Теперь они стали одним целым, одним телом, где боль другого ощущалась как своя собственная. Всю жизнь Женя чувствовал себя неправильным; больным, сломанным, потерявшим часть своего механизма, но в эту ночь все сошлось как должно было быть: смятый матрас, нагретый от жары, полоска свежего воздуха, проникающая сквозь маленькое окно; свет луны, высвечивающий лицо Леши, склоняющееся над ним и целующего в островок плеча. Леша прикасался к нему не только руками, губами, языком — он прикасался к нему сердцем; он чувствовал его как часть себя, в себе. Как нечто неотделимое теперь. Леша дышал глубоко, быстро и громко. Он старался не опираться на Женю полностью, чтобы не придавить своей тяжестью и не сделать хуже больной руке. Он невесомо нависал над ним. Впервые он никуда не спешил, не бежал, не торопился. Они оба наслаждались этой минутой. У Жени мелькнула одна единственная мысль перед тем, как перед глазами родились и тут же погасли сотни звезд. Если такая любовь неправильная, почему их тела так идеально подходят друг другу?***
Они заснули только под утро. Щурясь от яркого рассветного солнца, они перепутали рубашки, но не стали переодеваться. Они смешали запахи друг друга на коже и на рубашках. Тело Жени ныло и сладко пульсировало от неизвестных до этого ласк. Измученные любовью, с растрепавшимися волосами, с губами, разбитыми в кровь от поцелуев, они заснули под первые крики чаек. Солнце едва пробивалось сквозь щели и щекотало лица, но не мешало их сну. Теперь они связаны навек так, что никому и никогда не разорвать эту связь. И даже если они никогда больше не увидятся, ни война, ни смерть, ни сам ад не сможет исправить то, что они сделали. Хорошо.