Остался только пепел

      Мне было спокойно и хорошо. На берегу озера рядом с Женей я чувствовал себя счастливым. Мы смеялись. Я целовал его улыбку и мечтал о будущем. Лето — наше время. Каждая секунда, минута, час принадлежали только нам. Нацеловаться, наобниматься, налюбиться — жизненно необходимо. Я боялся не успеть. Каждый миг вместе был особенным и необходимым. Как вдох, как сон после трудного дня и глоток воды в жару. — Лёш, а, может, ты был прав? — Женя завалился на спину прямо на песчаный берег. Он вглядывался в ночное небо. Темно-синий лоскут был усеян звёздами, а над нами возвышался молодой месяц. Вдалеке слышался шелест деревьев и ночные звуки природы, — ты точно был прав.       «Прав? В чем?», — хотел спросить я, но не смог нарушить блаженную тишину. Слишком спокойно. Слова были лишними. Я улёгся рядом, ощущая тепло от Жениного плеча. Не удержавшись, я взял его за руку и начал играться с пальцами. Ухватил за подушечку, загнул, разогнал, поднес к губам и оставил поцелуй на ладони. — Лёш? — Хм? — я игриво коснулся языком большого пальца и обхватил губами фалангу, — тебе не нравится? — С тобой мне все нравится, — прошептал Женя, — ты мне постоянно говорил, что если нам хорошо вместе, то это правильно. Что наша любовь не неправильная. Я очень долго думал над этим. Изводил себя, пытался вытравить из себя эти чувства. Но… Но я не могу. И глядя на тебя… Я понимаю, что любить взаимно — это счастье. И… И знаешь, ты прав. — Жень? — сердце забилось быстрее, я уткнулся губами ему в шею, вдыхая запах. Мой, мой, мой. Было страшно нарушить откровение или спугнуть. Поэтому я молчал, прижимаясь ближе.       «Я рядом. Я всегда с тобой» — Я хочу быть вместе. — Мы и так вместе, — еле слышно отозвался я, — даже если мы не видимся целый год, это не значит, что я о тебе забываю или начинаю любить меньше. Ты же знаешь. — Знаю. Но я не это имею в виду. — А что? — я уселся, обхватывая колени и глядя на Женю сверху вниз. Такой красивый. Темные волосы лежали на песке, в ночной темноте кожа казалась бледной, а почти чёрные глаза отражали свет месяца. Может, играло моё воображение, но Женя выглядел волшебным и неземным. Дотронешься — исчезнет. Словно в бреду, я протянул к нему руку и положил на грудь. Там, где сердце. Послышался тихий, мерный стук. Настоящий. Рядом. — Давай больше не будем расставаться. Ни на год, ни на месяц. — Что? — во рту пересохло. Я забыл, как говорить, как моргать, как дышать. Неужели?! Неужели это правда? Женя хочет быть вместе со мной? Он принял окончательное решение? Вместо ответа Женя повалил меня на себя и начал целовать. Осторожно, ласково, словно в первый раз. Я дышал ему в губы, гладил плечи, шею и не мог поверить, что теперь мы будем всегда вместе. — Стой, — Женя попытался меня отстранить, но мне было все равно. Я целовал, упиваясь своим счастьем. Мне было приторно-сладко и неприлично хорошо, — да подожди ты! — Что? Что не так? — я облизнул губы, оглядываясь по сторонам. Вокруг ни души. Здесь были только мы и зеркальная водная гладь. — Послушай. Слышишь? — Нет, — растерянно ответил я. — Тш, слушай. — Да что происходит? — возмутился я, но Женя лишь приложил к моим губам палец и улыбнулся.       «Леша, Лёша. Леша!»       «Леша, вставай!»       «Вставай!» — Да что?! — я резко открыл глаза. В комнате было темно, значит, ещё ночь. Но Ритка почему-то пыталась настойчиво меня разбудить. Ну уж нет! У меня завтра должен быть выходной, поэтому я собирался выспаться. Я недовольно поерзал на кровати, пытаясь вернуться в сон. Но он ускользал от меня так стремительно, что я едва мог вспомнить, о чем он был. В памяти остался только Женя и его улыбка. — Кажется, Марк проснулся. — Когда он просыпается, он начинает плакать и звать тебя, — я покосился в сторону дверей и прислушался. В комнате сына было тихо, — он спит. — Сходи проверь, — Ритка пихнула меня в плечо, — мне кажется, что я что-то слышала. — И вместо того, чтобы пойти самой, ты разбудила меня? — Иди уже! — жена наглым образом стянула с меня одеяло. По телу прошла дрожь. Мне захотелось вернуться в уютное тепло постели и хотя бы на несколько часов забыть, что я отец. Но выбора не было. Я нехотя свесил ноги с кровати и пошел в детскую.       Тихо, чтобы не разбудить сына, я открыл дверь и вошёл в комнату. Было темно, но фонари на улице отбрасывали свечение, окрашивая стены теплым жёлтым светом. Присмотревшись, я заметил неподвижно сидящего на кровати Марка. Сын укутался в одеяло и смотрел в противоположный угол. — Марк, ты почему не спишь? — я сделал шаг навстречу ребенку, но он не отреагировал ни жестом, ни голосом, — Марк? — снова позвал я. В ответ до меня донеслась тишина. От молчаливого безучастия сына было жутко. Я не смог побороть глупое желание обернуться и посмотрел назад. Предсказуемо — никого. Но воображение разыгралось, и я отчётливо почувствовал чужое присутствие. Скептицизм внутри вопил, что я глупый идиот. В комнате только я и мой сын. По-другому не может быть. Но я трусливо включил свет, позволяя себе слабость. От яркого света глаза защипало, я зажмурился. Но с тёмной ушла и тревога. — Ты почему не позвал меня или маму, если проснулся? — спросил я у сына, замечая его покрасневшие глаза и мокрые от слез щеки, — тебе страшно? Опять сняться кошмары?       Марк кивнул, прячась с головой под одеяло. Пуховое нечто начало трястись и подрагивать. — Марк? — в ответ раздался несчастный скулеж и громкие всхлипы. Несмотря на четырехлетний возраст, сын разговаривал мало и плохо. Моя мать водила его по врачам, но они лишь разводили руками и говорили, что ребенка надо развивать, учить и заниматься. Мол, отклонений нет, ничем помочь не можем. Ну, нет так нет. Это было самое главное. А разговориться ещё успеет. До школы уж точно.       Марк ведь был не глупым. По крайней мере, мне так казалось. Он все понимал и если хотел (а он не хотел), то был вполне себе нормальным ребенком. Мама рассказывала, что он с интересом слушает сказки и рассматривает иллюстрации. Но, кажется, сын признавал в роли чтеца только бабушку, но никак не родную мать и названного отца. — Ты чего? — я стащил с сына одеяло, рассматривая маленького испуганного ребенка в забавной пижаме. Марк был похож на неоперившегося птенца. Худой, сквозь тонкую кожу просвечивались острые кости и вены, — Марк, посмотри на меня, — сын спрятал лицо за длинными темными волосами, — Марк?       Раздался надрывный плач.       Поведение сына меня пугало. Я так и не научился быть отцом, поэтому не представлял, что нужно делать и как успокоить. Я протянул руки, чтобы поднять сына, но нарвался на слабую попытку меня ударить. Маленькая ладошка шлёпнула меня по руке, а я ещё больше растерялся. — Марк, расскажи, что случилось, — я присел напротив кровати, глядя на сына, — ну же. Посмотри на меня.       «Женя бы сразу нашел поход. Он был бы отличным отцом. Как же я скучаю. Мне так его не хватает» — Не. — Марк, — мне хотелось, чтобы мой голос звучал мягко и дружелюбно, но получилось строго и раздражённо. Мысленно я влепил себе пощечину и попробовал снова, — Марк, ты можешь мне рассказать. Что случилось? Обещаю, я не буду тебя ругать.       Я всегда пытался говорить с сыном мягко и с любовью. Но где взять эту мягкость и любовь, если каждый раз я нарывался на стену безразличия?.. — Ма? — сын дрожащими маленькими ручками потёр глаза и испуганно на меня посмотрел. Его глаза были почти черными, радужная оболочка сливалась со зрачком. — Мама тоже не будет тебя ругать. Если хочешь, мы ей даже ничего не расскажем. Это будет наш маленький мужской секрет. Хочешь?       На меня навалилась усталость. Я клял сам себя, но мне хотелось быстрее вернуться в кровать, а не возиться со странностями сына. — Так ты расскажешь? — до меня донеслась нечто похожее на нет. Я обречённо вздохнул, усаживаясь на детскую кроватку, — мне позвать маму? — Не. — Может, ты хочешь в туалет?       Марк расплакался ещё сильнее и поерзал на месте. Раздался скрип пружин и шорох простыни. Присмотревшись, я заметил, что сын сидит на мокром пятне и всеми силами пытается скрыть ночной конфуз. На моем лице появилась облегчённая улыбка. Вот оно что! — Ты плакал из-за того, что описался? — в ответ раздалось детское хныканье, — эй, ты чего Я не буду тебя ругать. Всякое бывает. Давай, давай. Вставай. Я поменяю простынь, и мы тебя переоденем.       Я раскрыл руки, приглашая сына в объятия. Марк недоверчиво на меня посмотрел, шмыгнул красным носом и подполз ко мне. Пытаясь поддержать, я приобнял сына и потрепал по растрёпанным волосам. — Все хорошо. Сейчас, — я попытался подняться, чтобы взять в шкафу свежее постельное бельё и пижаму, но Марк вцепился в мою руку, — я не ухожу. Не бойся. — Бося? — воскликнул Марк. — Да, не бойся. Я здесь.       Сын недоверчиво кивнул, насупился, но всё-таки отпустил руку. Пока я менял простынь, Марк запутался в штанинах и мне пришлось ему помочь. Я пытался проговаривать каждое действие. Учить? Но, кажется, было без толку. В комнате запахло детским мылом, порошком и моим отчаянием.       В конечном итоге, я уложил сына на сухую постель и сел рядом. Марк был маленьким, смущённым и напуганным. Как бы я не хотел, я не мог оставить его одного. Скрипя принтами на кровати, я сел и вздохнул: — Я не уйду. Спи, — сказал я скорее себе, чем сыну, — буду тебя охранять. Если снова проснешься, то я буду рядом.       В ответ раздалось нечто похожее на шепелявое «правда?» и мне оставалось только кивнуть. Я почувствовал, как маленькое детское тельце крутится на кровати, пытаясь оказаться ближе ко мне. Вздохнув, я взял Марка в охапку и уложил рядом с собой. Малыш дрожал то ли от холода, то ли от страха. Я прижал ребенка к себе, целуя в макушку: — Не бойся. Папа здесь, — прошептал я, и Марк начал постепенно успокаиваться и засыпать.       А я лежал, боялся пошевелиться и не понимал, почему слова «отец» настолько набило мне оскомину. Я был для Марка кем угодно, но не папой. От этого было тошно, ведь я сам принял это решение. Но я думал, что все будет по-другому. Не так! Дети в моём понимании были милыми, пухлыми карапузами, которые постоянно улыбались и радовали родителей первыми словами и шагами. А Марк был не таким. Он был… Был не моим. Как я ни пытался принять его, все внутри меня было против. Сын. Да, сын. Он был не похож ни на меня (неудивительно) ни на Ритку. Слишком плаксивый, слишком замкнутый, странный, болезненный, нелюдимый, жуткий. Марк был слишком чужим.       «Чужих детей не бывает»       Я повторял эту фразу, словно личный девиз.       «Чужих детей не бывает», — говорил я, когда укладывал Марка спать.       «Чужих детей не бывает», — думал я, когда читал сыну сказку и кормил.       «Не бывает!»       Но, видимо, такое случается. И в моей жизни случился Марк.       Мне хотелось уйти из детской комнаты и выспаться на своей кровати. Но во сне сын так отчаянно ко мне прижимался, что я не посмел сдвинуть с места.       Быть отцом — непросто. Быть отцом для чужого ребенка — чертовски сложно.

***

      Утро началось с обомлевших конечностей и болящей шеи. Я проснулся на детской кроватке, укрытый одеялом. Марка рядом не было. Я встал, потянулся и пошел в ванную. Пока я умывался и пытался прийти в себя после ночи, из кухни доносился трёп Ритки и грохот посуды. Пора было начинать день. — Доброе утро, — поздоровалась жена, чмокая меня в губы, — завтракать будешь? Я уже приготовила кашу. — А? Да, — я сонно кивнул, чувствуя себя замедленным и уставшим. — Ты бы видел себя утром. Вхожу к Марку, а ты там спишь, как младенец. А он сидит рядом и смотрит на тебя. Мне показалось, он даже не шевелился. Ух, жуть.       Я поморщился, прекрасно представляя эту картину. Марк был странным. Он часто смотрел в одну точку и не проявлял интереса к игрушкам. Подаренные матерью машинки и плюшевый мишка от Светы пылились в коробке без надобности. Лишь однажды Марк вцепился в куклу соседкой девочки и устроил истерику. Видимо, пластиковый пупс в платье ему настолько понравился, что сыну не хотелось с ним расставаться. Детская возня дошла до того, что у бедной куклы отвалилась голова. Мы с Риткой ещё долго извинялись перед соседями, и нам пришлось купить для их дочки (Мани или Тани, кто там разберёт) новую игрушку. — Нужно было меня разбудить, — я покрутил шеей, имитируя подобие зарядки, — сейчас все тело ломит. — Да а толку? Ты хоть выспался. — Ну-ну. Выспался, а как же, — протянул я, усаживаясь за стол и отодвигая от себя тарелку с кашей. Есть совершенно не хотелось. Я рассказал Ритке о ночном приключении. Жена только цокнула и понимающе поджала губы. Кому, как не Рите, знать о всех странностях сына. Мы перебросились парой фраз о сложной участи родителей и позвали сына к столу.       Марк пришел из гостиной. Угрюмый и недовольный. Домашняя одежда болталась на худом детском тельце, а волосы были растрепанными и взъерошенными. — Ну и что мне с тобой делать, а? — Ритка присела напротив сына, убирая спадающие пряди с глаз, — я же тебя только расчёсывала. А ты снова как лохматое недоразумение. Подстричь бы тебя. — Давно пора, — отозвался я, как вдруг Ритка вскрикнула и подскочила с места. Все произошло так быстро, что я не понял, что случилось. — Ах, ты ж! — жена показала Марку кулак и возмутилась. А сын враждебно смотрел своими чёрными глазищами и не шевелился, — он меня укусил! Маленький паршивец! И зачем ты это сделал? А?! Патлы свои не хочешь подстригать? Так ходи как хочешь. Ещё немного и тебя будут принимать за девчонку. А в меня будут пальцами тыкать, что я никудышная мать, раз не могу тебя подстричь. — Рит? — Да шо?! Что?! — Сильно? — Ритка отмахнулась, мол, жить буду и вернулась к завтраку. А на мои плечи легла воспитательная работа. Я подошёл к разозлившемуся сыну. Марк замер на месте, глядя из-под длинных волос. Даже если он жалел о содеянном, то никак этого не показывал. — Нельзя кусаться, — я включил строгий голос и пригрозил пальцем, — нельзя. Ты сделал маме больно и нужно извиниться. А подстричь тебе и правда надо.       Мне казалось, что я разговариваю с глупой дворнягой, а не ребенком. И то! Животное поняло бы быстрее. На мои слова Марк недовольно топнул, разрыдался и убежал к себе в комнату. Напоследок я лишь успел крикнуть: «Поговорим, когда успокоишься!».       Длинные волосы сына были ещё одной из многочисленных проблем. Сын не давал себя подстричь. Рыдал, кричал, дрался, кусался, вырывался. Это было невыносимо.       Оказалось, что легче смириться, чем терпеть истерику и слушать неутихающий плач. — Лёш, он невыносимый. Ну, что за ребенок? Он как дикий зверёк, — Ритка посмотрела на руку, где виднелся покрасневший отпечаток детских зубов, — у всех дети, как дети, а у нас…       А у нас был Марк. Я не знал, что ответить на слова жены, поэтому только понимающе кивнул и начал ковыряться в каше. Проблемный ребенок — это сложно. Плачет, не ест, кусается. Если с первым можно было смириться, то проблемы с питанием вытягивали все силы. Я вспомнил, как больше часа держал Марка на руках и пытался запихнуть в рот хотя бы ложку каши: — Давай ложечку за маму. Не хочешь за маму? Давай за папу.       Так могло продолжаться часами. За дедушку, за бабушку, за соседского котенка и ребятенка. Но итог был один. Большая часть еды была размазана по столу, одежде, мне и только пару ложек оказывались во рту Марка. Завтрак, обед, ужин — мучение.       Мы с Ритой сходили с ума. И в конце концов пришли к выводу, что если сын проголодается, то поест. Но Марк никогда не хотел есть, поэтому приходилось запихивать еду насильно. — Лёш, я больше не могу с ним. Он странный. — Да?! — начал заводиться я, — и что ты предлагаешь? Отдать его в приют? Думаешь, я не вижу, что с ним что-то не так? Думаешь мне нравится воспитывать, — я понизил голос до шёпота, — чужого ребенка? Но если мы решились, то должны. У нас нет другого выхода. — Это ты заставил меня родить. И хватит меня этим тыкать. Сам согласился его воспитывать. Знал же, что брал меня в жены с брюхом. — Теперь я ещё и виноват. Отлично! — я раздражённо вскинул руки вверх. — Я не говорю, что ты виноват. Никто не виноват, что он такой. Если бы мы только знали… — Но мы не знали, — перебил я, — хочешь ты этого или нет, но Марк наш сын и мы будем его воспитывать. Я бы с радостью повесил его на чужую шею, но некому. Спасибо, что хоть мать помогает. Если бы не она, то мы бы уже дружно отправились в психушку. Я как раз недавно был в том отделении. То ещё местечко. — Да уж. Ну это понятно. Будем растить, а куда нам деваться-то? — фыркнула Ритка, — и не ори так, понял? Он слышит. Если он не говорит, это не значит, что он не понимает. — Да что он там понимает, — я махнул рукой, немного успокаиваясь, — ты сегодня допоздна в театре? — Постараюсь прийти пораньше, а что? — Ничего. Просто.       Ритка улыбнулась и взъерошила мои волосы. Я неосознанно поддался ласке и прикрыл глаза: — Даже не успеешь соскучиться. — Да? — Да, — жена приблизилась и поцеловала меня, стирая остатки раздражения и утренней стычки. Поцелуй был теплым и домашним, со вкусом чая с лимоном. Я протянул её к себе и погладил по изгибам талии, — ну все, всё, всё. Ночью продолжим, — засмеялась Ритка, — я пойду собираться в театр, а ты иди и посмотри, как там Марк. Если получится, то покорми.       Я закатил глаза. Покормить. А как же! Но спорить не стал и пошел в комнату к сыну.       Марк сидел на полу в центре комнаты и смотрел в тот же угол. Я боялся признаться даже себе, но меня это пугало до чёртиков. Я боязливо проследил за взглядом сына и, конечно же, ничего не увидел. У меня не получилось скрыть выдох облегчения.       «Уже сходишь с ума со своим отцовством. Молодец, Леша», — ехидно прокомментировал внутренний голос, но я не придал этому значения и уселся напротив сына.       У меня не получалось собраться с мыслями. Я проводил рукой по ворсу ковра, пытаясь успокоиться. А Марк все смотрел мимо меня и едва ли подавал признаки жизни. Сейчас он больше напоминал куклу, чем живого ребёнка. Меня так и тянуло помахать у него ладонью перед глазами и посмотреть, что будет. Казалось, что сын не отреагирует и продолжит свое безучастное наблюдение за стеной. — Марк, — позвал я, привлекая внимание, — послушай, пожалуйста.       Когда я понял, что сын слушает, я начал говорить. Медленно и с расстановкой я провел воспитательную беседу. Попытался объяснить, что так делать нельзя.       Хорошие мальчики не должны кусать маму, хорошие мальчики не должны устраивать скандалы, истерить, рыдать и топать. Не должны! Хорошие мальчики не смотрят по часу в стену. Они играют игрушками и не кричат по ночам от кошмаров. Внутри меня было столько злости и непонимания, но я не мог выплеснуть это на ребенка, поэтому проглотил эмоции и улыбнулся. Марк не виноват.       Свою пресную педагогическую речь я закончил банальной похвалой: — Ты же у нас молодец. Мы с мамой тебя любим. Не обижайся на нас, ладно?       Сын предсказуемо ничего не ответил.       Интересно, Женя был бы доволен, если бы у него был такой сын? Мысли унесли меня в лето, когда я был счастлив и нежился в объятиях Жени. Мы предпочитали не обсуждать жён, Марка, но невозможно всегда игнорировать весомую часть жизни. — Жень, а почему ты хочешь детей? — однажды спросил я. — Ну как же? — Женя растерялся. На его лице застыл немой вопрос, который вскоре сменился праведным возмущением, — дети же продолжение тебя. Каждый человек хочет о ком-то заботиться и дарить тепло. Разве это не цель человека? Завести семью, воспитать ребенка. — Да? — я задумался, пытаясь разобраться в себе. Ничего подобного я не чувствовал. У меня был Марк, но он ничего во мне не вызвал. Сын просто был.       Конечно, иногда было приятно подумать, что Марк вырастет славным парнем, с которым можно будет что-то обсудить и поделиться отцовской мудростью. Но пока об этом даже не шло речи. А «когда-нибудь потом» не очень внушало оптимизм. — Конечно. Я очень хочу детей, — тихо добавил Женя, — но пока не получается. Но я надеюсь, что рано или поздно мы станем родителями. Но пока у нас с сложно с этим делом. — А.       Я растерялся. Перед глазами появился образ Любы и Жени. Меня передёрнуло, и я постарался избавиться от наваждения. Стало неприятно. — Не нужно было начинать этот разговор. — Да уж, — согласился я.       Мы помолчали, прячась в собственные мысли. Но спустя пару минут я не выдержал: — Знаешь, дети — это не всегда счастье. — Да что ты такое говоришь?! — Говорю, как есть, — мне было неловко. Я не хотел, чтобы Женя знал, что я плохой отец. Поэтому я почти ничего не рассказывал про сына. Неверное, я боялся осуждения и поучений. Мне было спокойнее, когда тайна рождения Марка оставалась в секрете. А также я скрывал, что был совсем не в восторге от роли отца. Женя бы не понял, ведь его главной мечтой было завести нормальную семью и услышать детское, ласковое «папа». — Ты не понимаешь насколько тебе повезло, — Женя грустно улыбнулся, — быть отцом это лучшее, что может случиться. Я бы все отдал за эту возможность.       «Я бы все отдал, чтобы не быть отцом, и быть с тобой» — Просто поверь, дети только кажутся милыми. На самом деле это очень сложно. Не спать по ночам, менять плёнки, кормить, объяснять элементарные вещи. А если ребенок… Если ребенок сложный, то вообще туши свет. — Сложный? Ещё скажи ненормальный! Ты вообще в своём уме? Я работаю с такими детьми, пытаюсь каждого понять и чему-то научить. И Люба у меня такая же. А ты понятия не имеешь о чем говоришь! У тебя есть сын, Леша. Сын! А ты сейчас мне рассказываешь, как ты несчастлив. — Я не… — А что тогда?! — Просто это сложно, — попытался оправдаться я. — Хм, сложно, — фыркнул Женя, — сложно каждый раз надеяться, что жена беременна. А в итоге — ничего. — У тебя обязательно будут дети, — я хотел поддержать, обнять, но Женя лишь отмахнулся, — просто… С этим лучше не торопиться. Может, это к лучшему. — Естественно, — сарказм ощутился хлесткой пощечиной.       Нужно было что-нибудь ответить, но Женя посмотрел на меня таким побитым взглядом, что я прикусил себе язык и выдавил виноватое: — Извини. Я не хотел.       Женя промолчал, а я попытался перевести все в шутку: — Значит, вы пошли работать учителем, потому что очень любите детей, Женя Александрович? — я хихикнул, пытаясь не позволить Жене утонуть в грустных мыслях, — но знаете, работа учителя может отбить желание иметь детей. Мало ли… Какие в школе могут быть хулиганы. Помните, был у вас такой, Царевич? — А как же тут не помнить. — Наверное, он был вашим любимчиком? — не давая Жене ответить, я накрыл его губы своими. Мне хотелось увлечь его в долгий поцелуй и заставить забыть о детях, жене, обо всем мире. В тот момент существовали только мы и тихое: «Я люблю тебя».       Меня так увлеки воспоминания, что я не сразу обратил внимание на Марка. Сын подполз ко мне, дёргал за рукав и конючил: — Лисовать. Лисовать! — Ты хочешь рисовать? — обрадовался я, — сейчас дам.       Я принес Марку альбом и много цветных карандашей. Пусть рисует. Интерес сына к чему либо я всячески поощрял. Жаль, что сына почти ничего не привлекло. Бывало, я сам увлекался и рассматривал детские книжки, играл в солдатиков и машинки. А Марк оставался безучастным и лишь методично стукал детским молотком по полу.       Тук. Тук. Тук-тук-тук.       Жутко.       А я отрывался от души. Ритка смеялась и говорила, что непонятно, кто из нас ребенок. Я тоже заливался смехом, и важно доказывал, что должен показывать пример.       Однажды мы с Риткой устроили для сына целое представление. Мы разыграли драму с участием плюшевых медведей. Марку было неинтересно, он отвернулся и что-то калякал в альбоме, зато мы веселились, как в последний раз.       Наверное, если бы у нас был нормальный ребенок…       «Леша! Ты совсем? Марк нормальный. Не смей так о нем думать!»       Если бы у нас был дружелюбный ребенок, мы могли бы стать счастливой семьёй. В тот момент я впервые задумался о своих детях. Они же были бы другими, да? Я видел соседских карапузов, которые всегда улыбались и не плакали. Радость и гордость мамы и папы. Так может… Может, мой сын или дочь были бы хорошими? Стало интересно. Но я отмёл эту мысль, потому что было страшно. И потому что у нас был Марк.       Я наблюдал, как сын сжимал черный карандаш в руке и судорожно черкал по листу. Он нажимал на грифель так сильно, что в альбоме оставались дырки. «Рисунок» выглядел жутко и пугающе. — Может, нарисуешь что-то цветными карандашами? — я потянул Марку жизнерадостный жёлтый. — Не. — А зелёный? Им можно нарисовать деревья или траву. — Не!       Сын выхватил у меня из рук карандаши и кинул в стену. От неожиданности я подпрыгнул и с ужасом уставился на Марка. Но он продолжил терзать лист, словно ничего не произошло. — Ладно, ладно, — я вскочил на ноги и направился к выходу из комнаты, — ты пока рисуй, а я скоро приду. — Холосо, — Марк посмотрел сквозь меня, а у меня по телу прошла дрожь. Было страшно признаваться, но я боялся собственного сына. А он пока маленький. Дальше будет хуже.