***
Когда Женя тихонько вошел в номер, Люба уже не спала. Она сидела на постели, обхватив колени руками, и смотрела прямо перед собой. Как только Женя подошел к ней, она тут же вскинула голову. — Где ты был? Голос отдавал тревогой и бессонницей. Женя посмотрел на кровать — заправлена идеально, только одеяло с одной стороны помялось. Она что, даже не ложилась? — Я был с Алексеем. — Вы уехали ужинать, но тебя не было всю ночь, — Люба быстро заморгала, и Женя, к своему ужасу заметил, что женщина близка к слезам, — ты не говорил, что не придешь ночевать. — Прости, — Женя сделал шаг к постели, осторожно ступая по ковру, — мы заболтались. Мы не виделись столько лет… — И сколько же? — с презрением фыркнула Люба, и Женя замер, — он просто твой бывший ученик! Вы не виделись десять лет, о чем вы могли разговаривать? — Да так, — Женя присел на краешек кровати, в миг растеряв все свое красноречие, — вспоминали школу, общих знакомых. Он рассказывал о жене, детях, и… — О, про свою Ритку ненаглядную рассказывал, да? — Люба сощурила глаза, — вот уж интересный предмет для разговора! Женя вздохнул. Он чувствовал себя виноватым, но не мог это признать. Он склонил голову, дожидаясь следующей реплики Любы. И она не заставила себя долго ждать. — Хорошо, и где вы были всю ночь? Рестораны же не круглосуточные! — и не давая Жене ответить, она добавила, зло сверкнув глаза, — я проверила. — Мы были у него в кабинете. Заговорились до самого утра. Извини, что заставил нервничать, — ответил Женя, и Люба тут же пошла красными пятнами, — я думал, ты ляжешь спать, ведь вчера был непростой день. — Конечно, непростой! Оказаться на приеме у бывшего ученика — что может быть проще! — Извини еще раз. Оба замолчали. Женя стал рассматривать свои ботинки. Когда тишина в номере стала невыносимой, Люба резко заговорила, поворачиваясь к зашторенному окну. — Они отвратительные. — Кто? — Духи. От тебя разит отвратительными духами. Женя замер; пальцы так и застыли на блестящей пуговице пальто. — Не понимаю, о чем ты говоришь. — От тебя разит его духами, — четко сказала Люба, смотря Жене прямо в глаза. В номере повисла тишина и холод. Плотная завеса пыли в первых лучах солнца стала осязаться кожей. Язык пересох. — Ерунда какая. Я ничего не чувствую. — Зато я чувствую, — резко повторила Люба, — сходи в ванную. Жене захотелось отказаться, оставить на коже запах Алексея. Всю ночь они провели кожа к коже, а заснули вдвоем на тесном диване в его кабинете. Конечно, он полностью пропах им! Но как Люба это почувствовала? Неужели действительно такой сильный аромат? Он ведь сидит почти в метре от нее. — Смой с себя это, — брезгливо произнесла Люба, вставая с постели, — тебе не идет этот запах. — Почему? — тупо спросил Женя, поднимаясь следом. Люба демонстративно откинула одеяло. — Они резкие, вульгарные и… Отвратительные, — она взбила подушку, — ровно как и их владелец. — Алексей мой друг. И он осмотрел тебя. Он хороший врач, и… — Я сделала это только ради тебя, — ответила Люба, и быстро легла на свою половину, — а теперь, будь добр, сходи в ванную и вымойся. Если бы я не знала, что ты был с ним, я бы решила, что ты был в борделе с какой-нибудь проституткой. Женя выпрямился, щеки заалели красным. — Хорошо, я сейчас приду. Он дрожащими пальцами снял пальто, пиджак, рубашку. Незаметно вытащил смятый галстук из кармана. Его мутило. — Женя, — тихо позвала Люба, когда он был уже в дверях. Обернулся, посмотрел на жену, которая спряталась под тяжелым одеялом. — Да? — Мне сегодня можно. Даже… Нужно. День благоприятный. Женя почувствовал, как тошнота подступает еще ближе, к самому горлу, перекрывая привкус от сигарет. — Я… Я понял. — Давай попробуем тут. Может быть, в другом городе получится, — хмыкнула Люба, — удивительно будет, да? Москва, город твоего друга. — Я сейчас вернусь. Женя быстро прошел в ванную и плотно прикрыл за собой дверь. Оперся ладонями о холодный край раковины. Из зеркала напротив на него смотрело чужое лицо. Изменник. Лжец. Содомит. Не зная ничего, Люба захотела вытравить Лешу из него собой. Стереть его поцелуи, объятия, прикосновения своими. Беззвучно застонав, Женя схватил с полочки под зеркалом свой бритвенный станок, и не глядя, полоснул по ладони. Кровь потекла на фаянс. Боль на секунду вернула его к жизни. Обмотав руку полотенцем, он встал под кран. А потом Женя вернулся в номер и сделал с Любой все, что она захотела.***
Уезжали они из Москвы в спешке. Женя больше не появлялся у Леши, оставив только наспех написанную записку, которую быстро оставил на стойке регистратуры. Москва давила на него, выворачивала наизнанку, ему хотелось бежать из нее, чувствуя себя грязным, неправильным и сломленным. С Любой они почти не разговаривали; в поезде каждый читал свою книжку. Женя ломал пальцы, чтобы не начать писать стихи — слишком уж они были голыми и неприкрытыми. Месяц прошел в дурмане, сигаретах и воспоминаниях. А потом Люба сказала, что беременна. Получилось.***
Женя никому не сказал о беременности Любы. Страшился, что выкидыш повторится вновь. На работе уходил с головой в уроки и проблемы учеников. Люба стала вялой, слабой и постоянно спала. Часто плакала и подолгу молчала, уходя в себя. Каждую неделю они ходили по врачам, боясь услышать страшное, но беременность протекала нормально. — Благодарите бога, — говорили врачи, — все хорошо. Женя не стал писать Леше и сообщать новость. До их встречи в июне оставалось несколько месяцев. По срокам Люба должна была родить в мае. — Рожденным в мае — всю жизнь маяться! — пошутила медсестра, осматривавшая Любу. — В мае война закончилась, — тихо сказал Женя, — поэтому кому как, а для меня — счастливый месяц. Медсестра смутилась, о чем-то переговорила с Любой. Когда оба вышли в коридор, Люба неуверенно покосилась на Женю. — Я могу и в июне родить. — И что? — Ты опять уедешь? Женя посмотрел на Любу, делая максимально равнодушный вид. — Ты о чем? — О твоих поездках. В этом году не поедешь? — Не поеду, — ответил он, — я тебя не оставлю. — Хорошо, — Люба слабо улыбнулась, — как думаешь, кто у нас будет? Хорошо бы мальчик. — Неважно, — честно ответил Женя, — главное, чтобы был. — Ты прав, — улыбнулась Люба, выходя следом за Женей на душистую и солнечную улицу, — будет. И мы будем.***
Потом доктора говорили, что не знали, что пошло не так. Беременность протекала хорошо, Люба не жаловалась на боли и плохое самочувствие. То, что схватки начались на две недели раньше — ну что ж, бывает, организм слабый, роды первые. То, что от боли сознание теряла — ну, ничего, потерпит, это же главное дело любой женщины! И патологий не было, и ребенок развивался нормально — однако же, увидев количество врачей в палате жены, Женя не на шутку перепугался. Он поймал себя на страшной мысли, которая червем обвила его мозг. «Пусть спасут ребенка. Если суждено кого-то потерять, то пусть это будет она» А потом снова давил на ладонь зажженной сигаретой. Роды длились бесконечно. Женя выучил количество трещин на стене в коридоре (тридцать восемь), и количество квадратиков на полу, если идти от одного конца коридора до другого (четыреста восемьдесят семь с половиной). Он выкурил три пачки, бегая на улицу каждые десять минут. Сделал себе три новых ожога — на ладони, на мизинце и на запястье. — Островский? Когда назвали его фамилию, у Жени упало сердце. Он обернулся, увидел пожилого врача. — Закончилось? — Да, — ответил врач, улыбаясь, — все хорошо. Дочка у вас. — Дочка. — Женя закрыл глаза, провел ладонью по лицу — еще постарел за эту ночь! — с ней все хорошо? — Да, маловата ростом, но ничего, будет ваша принцесса. — Можно к ней? — Да, конечно, — врач опешив, посторонился, — правда с Вашей женой… Но Женя уже не услышал. Он влетел в палату, роняя с плеч халат. Там пахло кровью, усталостью и мокрыми простынями. Толстая медсестра держала на руках крохотного кричащего младенца. Сердце Жени натянулось и едва не лопнуло от переполнившей его любви. На дрогнувших ногах он подошел к Любе. Она лежала, отвернув голову на бок, утыканная трубками и тяжело дышала. — Ну, что, папаша, поздравляю! — толстуха медсестра вмиг оказалась возле Жени со свертком на руках, — поздравляю! Смотрите, какая красавица! Женя взял теплое одеяло в руки. Медсестра тут же бросила удивленный взгляд на его ладони, и цокнула языком. — Женушке своей спасибо скажите. Такие муки выдержала, и ни звука не издала! Женя, удерживая возле груди дочку, слегка дотронулся до плеча Любы. Жена даже не повернула к нему головы. — Дочка. Люба, дочка у нас. Видишь? У нас получилось. — Дочка, да, — вяло протянула Люба, едва двигая посиневшими губами. — Как… Как мы ее назовем? — спросил Женя, отодвигая кончик одеяла и всматриваясь в маленькое личико. Он не верил, что это его дочь. — Не знаю, — голос Любы был слабый, тихий; на оголенной шее сильно и нервно билась ниточка вен, — вот если бы сын… — она тяжело вдохнула, с силой поворачивая голову к Жене, — Алексеем бы назвали. — Что? — Женя почувствовал, как его сковал холод. Он склонился над Любой, надеясь, что ему послышалось. — Видела я вас тогда. Знаю все, — жена облизала пересохшие губы, — не злюсь я, Женя. Простила. Больше Люба ничего не сказала. Ни в эту ночь, ни потом.