Остался только пепел

      Никогда еще в своей жизни Женя не ощущал себя настолько счастливым. Может быть, только в далеком детстве, когда мать еще была жива и радостна, но об этих эпизодах его память сохранила лишь обрывки. Довольно быстро Женя уяснил урок — счастье скрыто в мелочах, и ими нужно самостоятельно наполнять свою жизнь, никто не сделает этого за тебя. В юношеские годы ему было не до этого — он учился, старался познать себя и мир. А потом — война. И Алексей. Но даже любовь, запретная, щемящая, не была для него таким счастьем, как нежданно случившееся отцовство.       Он был вне себя от счастья. Он даже не подозревал, что в нем столько любви. И любви не романтической, не пошлой, не страстной, а любви в самом чистом ее понимании — любви к дочери. Казалось, всю свою жизнь он только и ждал того момента, когда впервые возьмет ее на руки и больше никогда не отпустит.       Отцовство стало для Жени отдушиной, тем, что получалось у него лучше всего. Он мог возиться с ребенком целыми днями; медсестры в больнице только удивлялись и ахали, что у мужчины, такого серьезного на первый взгляд, такие умелые руки — уж как только прижмет к себе дочку, как начнет ее обнимать, целовать, пеленать! Всем на зависть! Такой вдовец не пропадет, ребенок ни в чем нуждаться не будет.       И Женя делал все, что было в его силах. На работе взял отпуск — благо, за последние годы он скопил небольшую сумму для того, чтобы спокойно жить и ни на секунду не разлучаться с дочерью — этого он даже в мыслях себе представить не мог.       Стыдно, но он не проронил ни единой слезы по Любе. Конечно, он сам занялся ее похоронами, следил за тем, чтобы камень был красивым и цветы там были постоянно, но счастье, огромное, ненормальное, вытеснило любую скорбь. Женя только мысленно благодарил Любу каждый раз, когда брал дочь на руки. С какой-то эгоистичностью думал он о том, что дочь теперь только его, и никакая Люба или любая другая женщина (а об этом Женя и подумать не мог), не сможет на нее претендовать.       Ребенок же, прелестная девочка, взяла от обоих родителей лучшее. От Жени взяла красоту — даже в самом раннем возрасте волосы ее были темными и кудрявыми, черты лица правильными — маленький носик, ротик, но глаза — большие, с половину личика. Знакомые и соседки называли Сашу красавицей, вот только иногда шептались, что черты лица ее — будто краски водой разбавленные — красивая, но что-то будто не хватает. Тут сказались Любины гены, ее невзрачная, прозрачная внешность.       Зато характер у Саши был золотой. Она отличалась от всех младенцев — тихая, спокойная, никогда не будила Женю криками, не требовала к себе внимания, потому что внимания у нее и так было вдоволь. Женя ни на минуту не мог оставить ее без своего присутствия, ребенок даже не успевал в чем-то начать нуждаться. Только откроет ротик, чтобы покричать, попросить еды, как Женя уже тут. И сказки на ночь читает, и песни поет, и на руках держит по семь часов кряду, пока сам пишет рецензии в газеты — уж это Павел Петрович подсобил с работой на дому, чтобы лишняя копейка водилась на игрушки и платья для будущей принцессы.       Так Женя дочку и называл — принцесса.       Дом как будто даже не успел осиротеть после смерти Любы — он заполнился другим существом, маленьким, но таким важным. Не всякий родитель, оставшийся один, будет так привязан к своему ребенку, так его любить и сносить все капризы, слезы, режущиеся зубы и колики. Но Жене это было только на радость. — Эх, всем бы такого мужика! Вы посмотрите, и красавец, и интеллигент, а уж с ребенком как выйдет гулять — так все бабы головы и сворачивают, норовят в коляску заглянуть, а уж потом и ему в сердце! — шушукались соседки, когда Женя, в любую погоду, выходил с Сашенькой во двор гулять.       И с ребенком-то он обращался как со взрослой — никаких тебе сюсюканий, глупых словечек, только спокойный, нежный тон. Женя рассказывал дочери все — как называются деревья, какие звуки издают животные, и какая она умная и чудесная, что слушает и даже не плачет. А Сашенька будто и правда все понимала, хваталась за Женины пальцы худенькой ручкой и улыбалась.

***

      Больше всего на свете Женя хотел познакомить Сашеньку и Лешу. Два самых важных человека в его жизни, две огромных любови, которые порой разрывали ему сердце — как ему хотелось, чтобы они поладили, чтобы нашли общий язык! Поэтому очередную летнюю встречу Женя никак не мог пропустить. Теперь, став вдовцом, он почувствовал себя чуть свободнее, хотя с этим ощущением его накрыла волна стыда.       «Она бы хотела, чтобы я был счастлив», — убеждал себя Женя, садясь в поезд, — «я благодарен ей за все, но теперь я должен думать только о дочери».       И он думал. Каждую минуту, каждую секунду свободного времени, и как ему хотелось показать свою дочь, свое драгоценное сокровище самому любимому человеку на свете!       Алексей встретил его с улыбкой и объятиями. Теперь у них стало чуть больше общего — оба отцы, и в мечтах Женя уже задумывался о том, что, может быть, когда-нибудь, когда дети станут старше, они познакомят их, Саша и Марк будут дружить, а они с Алексеем будут видеться чуть чаще… — Она прелестная, — тихо сказал Алексей, отходя от спящего ребенка, — я так за тебя рад. — Да, я тоже, — Женя прикрыл глаза будто от солнца, но на самом деле смахнул подступающие слезы, — ты не поверишь, все время в поезде она спала. Даже ни звука не издала. Это просто чудо, а не ребенок.       Леша, скрипнув половицами, подошел к Жене и обнял его. — Иногда мне так страшно. — Отчего? — От того, что я так счастлив. Как будто… Как будто это не может долго продолжаться. — Не говори ерунды, — Алексей притянул Женю к себе, — ты будешь отличным отцом. Самым лучшим. — Как бы я хотел, чтобы мы… Мы могли… — Женя осекся, — прости, это все от чувств. Не думал, что маленькие дети заставляют чувствовать столько. — Все хорошо. Я рядом. И всегда буду. Если ты передумаешь… — начал Леша, посматривая на ребенка, — ты ведь теперь свободен. — Да, но ты — нет, — и Женя указал на обручальное кольцо Алексея. Он вздохнул. Сашенька вздрогнула во сне, и Женя тут же наклонился к ней, поправляя тонкое одеяльце — июнь был на удивление жаркий. — Ты знаешь, что у нас с Риткой обычный брак. В случае чего, я бы… Я бы развелся с ней. Если ты решишь, то я… — У вас двое детей, — сказал Женя, представляя второго ребенка Алексея, про которого он рассказал лишь сухо и быстро, — это уже серьезно. — Мы — это тоже серьезно, — твердо добавил Леша. Смотря на Женю все тем же взглядом, как и десять лет назад. Женя ласково улыбнулся, но покачал головой. — Теперь есть вещи более серьезные.

***

      Как обычно, они провели неделю вместе. Жене было отрадно видеть Алексея, играющего с его дочкой. Мог ли он просить о большем? Солнце, лето, любимый человек, дочь — и пусть все шрамы и боль отступят на время.       Там, в деревне, в их обычную встречу, устав от поцелуев и полуденной жары, Женя решил начать писать книгу. Это было громким названием, не роман в полном смысле этого слова, но детская книжка, про храбрую маленькую девочку, которая сражалась с чудовищами наравне с мальчишками и не боялась быть собой. Женя садился в тени под деревом, закатав рукава рубашки, и набрасывал первые черновики, пока Леша плескался в озере, как подросток. — А помнишь, как мы тут проводили ночи нашим летом? — спросил Леша, выходя из воды. В свои тридцать три года Алексей достиг той красоты в теле, которая сводила с ума не одну женщину — высокий, стройный, с узкими бедрами и длинными ногами, он был похож на гарцующего лейтенанта. А загорелая кожа, веснушки и непослушные кудри, которые тут можно было не причесывать, придавали ему совсем мальчишеский вид. С ним Женя и сам начинал чувствовать себя моложе, несмотря на сверкающую седину в волосах. — Я все помню, — Женя освобождал место рядом, и Леша садился, касаясь горячим плечом его, — и никогда не забуду.       Они любили друг друга каждую свободную минуту. Пока не начинались вечерние танцы, пока Сашенька не просыпалась и не требовала внимания и теплых рук Жени, пока они вдвоем, уставшие и изможденные, смотрели друг на друга, ощущая, что вот теперь, может быть, все пойдет по-другому.       Женя чувствовал, как в его груди разрастается нечто огромное и непреодолимое; порой он ощущал, как протяжно болит в его груди от того количества любви, которое он в себя не вмещал, и он мог только благодарить Бога за то, что он выжил, что он здесь и сейчас, и что он любит, и что рядом с ним спит самое дорогое сокровище — его дочь — и самый любимый человек, которого он теперь может любить чуточку свободнее. И он закрывал глаза, прося у всевышнего только о том — пусть это будет эпилог к его жизни.       Но это был только пролог.

***

      Иной раз подумаешь, что от счастья можно устать. Что это преходящая величина, и что счастливым быть постоянно нельзя. Но Жене удавалось. Первые пять лет после рождения Сашеньки были именно такими. Никакие детские болезни, крики, бессонные ночи не могли пошатнуть его уверенности в том, что он — самый счастливый человек на свете.       Он работал в газете. По ночам, в свободные часы, писал детскую книжку. Сборник его стихов раскупился тем небольшим тиражом, который изначально был подготовлен, и Павел Петрович требовал от него еще стихов. — Ну же, Евгений! Напиши еще, второй сборник оторвут с руками. — Я не могу больше о боли писать. В моей жизни началась другая глава, — с улыбкой отвечал Женя, — а о счастье не могу писать. О нем надо только шепотом делиться с самыми близкими. Да и не поймут меня, — на этих словах Женя махал в сторону комнаты, где спала дочь, — вдовец, а пишет о счастье? Как же это так? — Ты ерунды не говори, — Павел Петрович сам наливал себе чаю на кухне Жени, — тебе не по жене страдать надо, видит бог, она бы этого не хотела. У тебя теперь другая женщина — за которой глаз да глаз, потому что полностью зависит от тебя. Но ты пиши, не оставляй это дело. — Я теперь только для нее и пишу. Сказки, басни, — Женя улыбнулся, — больше мне ничего и не надо, — и он снова склонился над тетрадкой.       Павел Петрович задумчиво почесал голову. — А что там твоя? — Кто? — Женя поднял голову. — Любовь твоя. Она-то знает, что ты теперь свободен? Что дочь у тебя есть?       Женя замер, закусив губу. Отложил карандаш, осторожно взял в руки горячую чашку. — Да, мы… По-прежнему видимся. — И что, никакого шанса на то, чтобы быть вместе? — У не… Нее тоже семья. И уже двое детей. — Так, стало быть, обманываешь? — с легким прищуром спросил Павел Петрович. — Стало быть. Но это поблажка происходит раз в год, — и Женя опустил глаза, — не могу отказаться. Мы навеки связаны. — И она тебя любит? — Да, — Женя улыбнулся, представив Лешу. Что он делает сейчас? Час поздний, но спит ли? Женя старался всегда гнать мысли о том, что Леша мог в эту минуту быть в постели с Риткой. Нет, к ней он не ревновал, просто… Просто было неприятно. — Любовь… — протянул Павел Петрович, и Женя вдруг вспомнил, подумав об умершей жене, — сейчас, смотрю, ты об этом другим тоном говоришь. Чувства, что ли, изменились? — Вовсе нет, — ответил Женя, — я изменился, потому что в моей жизни появился кое-кто еще.       И он был прав. Пять лет пролетели как единый миг. Сашенька росла на редкость умной девочкой — рано заговорила, рано пошла. Первым словом было, конечно, «папа». Женя даже пустил слезу. Он дивился сам себе — он, прошедший войну, повидавший ужасы, смерть, боль, он, полюбивший мужчину неправильной любовью, он, резавший себе руки, теперь вот стоит посреди комнаты, а по щекам у него текут слезы, потому что его впервые назвали папой. — Папа рядом, папа всегда будет рядом, — говорил Женя, подхватывая Сашеньку на руки, и целуя ее в бледные щечки, — папа тебя очень любит.       Он не жалел для нее ничего. Игрушки, безделушки, платья, книжки — он все скупал для Сашеньки. Девочка не росла ни капризной, ни избалованной. Она часами могла сидеть на кровати, листать картинки в книжках, рисовать и что-то лепетать себе по нос. Голос у нее был тихий, слабенький, и этим она так напоминала Любу, что у Жени схватывало сердце. — Твоя мама была замечательной женщиной, — говорил он дочери, когда укладывал ее спать, — сейчас она на небе, но она всегда будет присматривать за тобой, и строго-настрого наказала мне любить тебя за двоих. — А ты не хочешь к маме на небо? — спрашивала девочка, хватаясь за руку Жени. — Я должен оставаться с тобой. — А когда я увижу мамочку? Когда умру?       У Жени похолодели руки от этого вопроса. Он присел на край кровати. — Когда-нибудь мы все умрем. Но только перед этим тебе предстоит прожить долгую-долгую жизнь, лет так до ста, стать старой и сморщенной, и только потом умереть. А мама все равно будет с тобой рядом всегда — просто ты ее не видишь.       Сашенька кивнула с серьезным видом, и прижалась головой к боку Жени. Он обнял дочь так, будто в этом крохотном тельце находилась вся его жизнь. — Ты скучаешь по мамочке? — Конечно, скучаю. — А мы этим летом поедем к дяде Леше?       У Жени расползлась горячая улыбка на губах. Их встречи оставались теми же томными, тайными и волнующими, как десять лет назад. Никому, после смерти Любы, Женя не разрешал прикасаться к своему телу. Только Алексею было это позволено. — Поедем. — Он мне нравится, — зевая, сказала Сашенька, и через минуту уже спала крепким детским сном. Женя поправил одеяло и тихо вышел из спальни. Там, в коридоре, примостившись на кухонном табурете с блокнотом в руках, он продолжил писать сказку. Рядом с ним стояла только чашка чая — никаких сигарет, никаких лезвий и осколков стекла. Счастье в те дни переполняло его, перекрывая все уголки, откуда только могла появиться боль, которая уже точила свои когти.

***

      На пятый день рождения Сашеньки Женя уже планировал поездку к Леше. Он так же покупал подарки и для его детей, просто потому что его дети были как будто бы и его. Хотя бы мысленно. В поезде Саша весело щебетала, рассказывала о своем сне, а потом пожаловалась, что у нее давит в груди. — Это от жары, — сказал Женя и поменялся с дочкой местами, разрешая ей сесть возле открытого окна. Девочка затихла, а потом заснула, и когда поезд прибыл в деревню, о боли в груди уже даже не помнила.       А у Жени самого раздирало грудь от сумасшедшего восторга и безумной идеи, которой он сам до сих пор дивился — он купил билеты не только в деревню, но и в Москву. Он хотел, чтобы на свой пятилетний юбилей его девочка увидела прекрасный город, в котором живет его любимый человек.       Только он не знал, что из Москвы Саша больше не вернется домой, в Ленинград.