***
По словам Жени, Сашеньке стало плохо. Она потеряла сознание и долго не приходила в себя. Все бы ничего, такое случается: закрытое помещение, нехватка воздуха и солнцепёк — частая причина обмороков. Больницы были переполнены пациентами с жалобами на сердце, солнечные удары и давление. Ведь в этом году лето выдалось жарким и душным. Люди забыли, что такое прохлада и освежающий ветер. На улице стоял убийственный зной. А дети по своей натуре непоседливые и не чувствуют, когда нужно спрятаться в тени. Перегреться на солнце — обычно дело. Ничего страшного. Не смертельно. Я пытался убедить в этом Женю, но с каждым днём мои попытки поддержать выглядели насмешкой. Саше не становилось лучше. Её забрали в реанимацию. Женя днями и ночами был в больнице. Я пытался уговорить его поехать в гостиницу и отдохнуть, но он только отмахивался и застывал неподвижной статуей в зале ожидания. Его поглотило горе. Лицо окрасилось в серый цвет, под глазами застыла синева. — Жень, всё будет хорошо, слышишь? — я хотел подарить ему уверенность и спокойствие; взять за руку и прижать к себе. Но в больнице я мог позволить себе только дружескую поддержку и нейтральное похлопывание по спине. Мол не переживай, «дружище», всё образуется, когда на деле мне было невыносимо больно. Боль любимого человека воспринималась калёным железом в грудину, и самое страшное — я был бессилен. Словно заведённый я бегал по больнице, договариваясь с лучшими врачами. Я был готов достать для Жениной дочки все что угодно: любые лекарства, деньги, лучшую палату. Но мой коллега, детский кардиолог Валерий Сергеевич, разводил руками и говорил, что делает всё возможное. — Что? — переспросил Женя, поднимая на меня покрасневшие глаза, — что ты сказал? — Говорю, что все будет хорошо, — я не дождался ответа. Женя издал какой-то смазанный, неразборчивый звук и лишь сильнее прижал к себе Сашину игрушку. Больно. Больно. Больно. Саше становилось всё хуже. Жене тоже. Каким-то чудом я уговорил его поспать в моём кабинете и почти насильно залил в рот куриный бульон. Его состояние было где-то на грани жизни и смерти. Он сохранял жизнедеятельность, но разлагался внутри. От моего Жени осталась только оболочка, заполненная страхом и надеждой на лучшее. — Жень, так нельзя, — вдали от чужих глаз я обнимал Женю, стараясь спрятать его от всех проблем, — когда Саша поправится, ей нужен здоровый папа. А она обязательно выкарабкается. Она у тебя сильная девочка. Сам знаешь. Женя кивнул на мои слова и нервно улыбнулся. Мне было дурно. Я не мог его видеть в таком состоянии, поэтому по несколько раз за рабочий день бегал в соседнее крыло и спрашивал у Валерия Сергеевича о состоянии Саши. «Пожалуйста, пусть будет незначительные, но улучшения. Умоляю» Кардиолог только качал головой, а я долго не мог вернуться к Жене. Говорить ему, что все без изменения —невыносимо. Но через пару дней я понял, что лучше стабильное и неопределенное плохо, чем необратимое и предельно ясное — пациентка Островская умерла. Я смутно помнил, что рассказывал врач. Что-то про слабое сердце, жару и стремительно развивающуюся болезнь. У меня в голове было пусто: звенящая тишина и страшное осознание, что это конец. Сердцебиение Саши сошло на нет, зато мое меня оглушило. Мне не хватало воздуха. Внутренности сжала невидимая рука, выкручивая их наизнанку. «Как мне рассказать об этом Жене?» «Что с ним будет?» «Он же этого не переживет» Потерять детскую жизнь — невосполнимая утрата. Но будучи врачом, я привык жалеть живых. Мертвым всё равно, Саше уже не больно. А Жене будет. Ему будет невыносимо, ему будет мучительно, душераздирающе. Агония от потери родного человека никогда не проходит. Она лишь утихает, оставляя после себя въедливое пожизненное напоминание — я жив, а мой любимый человек умер. Его не вернуть. «Мой бедный Женя. Женечка» Я зажмурился, делая вдох. На лице застыла маска. Мне нужно было держаться ради Жени. Быть сильным за нас двоих. — Все в порядке? — спросил коллега. — Нет, — честно ответил я, — это была дочь моего близкого друга. Не знаю, как ему об этом сказать. — Это моя работа. Я сообщу, — Валерий Сергеевич небрежно всунул руки в карманы халата и надел врачебное выражения лица «мне очень жаль, но нам не удалось спасти вашего ребенка, мать, мужа». — Я сам, — отчеканил я. Кардиолог кивнул, похлопывая меня по плечу и пожелал удачи. А я на дрожащих ногах пошёл к Жене.***
Когда я вошёл в свой кабинет, Женя стоял у окна. Он даже не обратил внимание, когда я оказался рядом, бережно поглаживая его по спине. «Мне так жаль, родной. Мне очень жаль. Если бы я мог что-то сделать, клянусь, я бы сделал все, что угодно. Перевернул больницу с ног на голову, поставил на уши лучших врачей Москвы. Я бы… Я бы сделал для тебя всё, Жень. Женечка» — Жень, — начал я, но тут же осекся. У меня не было сил озвучить страшную новость. Сказать — уничтожить надежду и разрушить прежнюю жизнь. Рот вязяло, слова застревали в горле, раздирая его до боли. — Что-то с Сашенькой? Ей лучше? — Женя обернулся, вглядываясь мне в глаза. Он пытался найти ответ, но я спрятал правду за безэмоциональным лицом. Я изо всех сил держался и пытался быть сильным. Жене будет нужна моя поддержка, — почему ты молчишь? Что с моей дочерью? Ей лучше? — Жень, — я снова повторил родное имя, потому что не мог подобрать слов. Я был бессилен перед смертью и что бы я ни сказал, как бы ни преподнес роковую новость — Женя будет уничтожен, — мне нужно тебе кое-что сказать. — Что? Тебе что-то сказал врач? — Да, — губы дрогнули в подобии улыбки: изломанной, неуместной, полной боли и отчаяния. Не в силах выдержать пытливый взгляд Жени, я прошёл в другой конец кабинета. Чтобы нам никто не помешал, я закрыл дверь и обернулся. Женя смотрел на меня с надеждой, прижимая к груди детскую игрушку. Мне стало дурно. Перед глазами появилась счастливая Саша в красивом голубом платье. Глаза защипало, но я упрямо сдерживал слезы. «Нужно быть сильным. Для Жени. Ради Жени» — Что сказал врач? Саше лучше? — Она… — я подошёл к Жене, накрывая его руки своими. Его холодные пальцы подрагивали, намертво вцепившись в плюшевую игрушку, — послушай меня, пожалуйста. — Что? Что случилось? «Не могу. Не могу. Не могу» — Жень, Саша… Она… В глазах Жени застыло осознание. Он понял. Он догадался. Кажется, я видел как из моего любимого ускользала жизнь. Медленно, но безвозвратно. Отцовское сердце поняло неизбежное быстрее, чем разум. Я видел эту борьбу надежды и жестокой правды на Женином лице. — Что — она? — свистящий шёпот Жени показался мне оглушающим треском, — Леша, что с моей дочерью? Рывком я приблизился к Жене и обнял его. Он не ответил, обмякая в моих руках. Отпустишь — рухнет на пол, словно брошенная кукла. — С-саша, она, — я споткнулся на знакомом имени, не в силах продолжить предложение. «Она умерла», — клеймо, печать в свидетельстве о смерти. А если промолчать, то можно сделать вид, что это неправда. «Скажи ему. Хватит мучить и себя, и Женю» Я взял Женино лицо в руки, заглядывая в глаза. Все тело вздрогнуло, у меня не получилось сдержать слёз. Они обжигали щёки и пеленой застилали глаза. — Её больше нет. — Нет? Нет… Нет, этого не может быть. С моей девочкой всё хорошо. Это же неправда. Да? Я выдавил из себя еле слышное «правда» и оставил неосязаемый поцелуй на Жениной щеке. Прикосновениями я пытался подарить поддержку и показать, что хочу разделить его боль. — Я рядом. Я с тобой, — одними губами шептал я, — я никогда тебя не оставлю. Жень? Женя? Неосязаемое «Твоя дочь умерла» повисло в воздухе. Сашина игрушка упала на пол. Женя осел рядом с ней, безжизненно глядя сквозь меня. Я устроился рядом с ним, прижимая к себе: — Мы справимся. Я тебе помогу, слышишь? — я говорил, чтобы заполнить тишину, чтобы показать Жене, что я здесь, — я все организую. Тебе не нужно будет ни о чем думать. Если тебе что-то нужно… Деньги, жилье. Ты только скажи. Жень, не молчи. Пожалуйста… — Не надо, — я не узнал его голос. Он скрипел и хрипел, словно говорил дряхлый старик, а не молодой мужчина, — не надо. На Женином лице не было эмоций — белое полотно. Раньше я видел такие лица только у мертвецов: безразличные и безжизненные. Мне стало жутко. Захотелось встряхнуть Женю, вызвать у него любую реакцию. Боль от потери и надрывные рыдания всяко лучше пугающей пустоты. Ведь если человек чувствует, то он жив. А Женя сейчас был меньше всего похож на живого человека. — Что мне сделать? — с надеждой спросил я, хотя понимал, что бесполезен, — ты только скажи… Словно безумный, Женя обхватил себя за колени и начал качаться из стороны в сторону. Я попытался его успокоить, но ничего не получалось. Женя меня не замечал, пребывая в собственном аду. Я обнял его, отдавая свое тепло и говорил, что люблю. «Ты бы только знал, как сильно я тебя люблю» «Ты бы только знал, как мне жаль твою доченьку» «Ты бы только знал, как я хочу тебе помочь» Мы просидели на полу больше часа. Я боялся бросить Женю даже на секунду. Не мог и не хотел. Он нуждался во мне, а я был готов сделать для него все, что угодно. Особенно сейчас. — Жень, пойдем со мной. — Не хочу, — безжизненно отозвался Женя, — оставь меня. «Я скорее сдохну на месте, чем брошу тебя в таком состоянии» — Пожалуйста, пойдем. Ну же, давай. Я встал, пытаясь поднять за собой Женю. Он не сопротивлялся, но и не помогал мне. Я, словно кукольник, заставлял его двигаться. Шаг левой ногой, шаг правой. Шаг за шагом. — Куда мы? Я не ответил, но Женя и не хотел знать. Он целиком и полностью был поглощён мыслями и горем. Ему было все равно, а безразличие — это самое страшное.***
Я привел Женю в квартиру Светы. Подруга несколько недель назад уехала в другой город, в поисках журналистской сенсации, а мне оставила ключи, чтобы я следил за квартирой и поливал подвявший фикус. Её отъезд сыграл на руку, ведь Женя наотрез отказался ехать ко мне домой, хотя я пытался его уговорить. В тот момент мне было все равно, что у Ритки могут появиться вопросы и подозрения, плевать. Я бы ни за что не оставил Женю одного. Если бы он попросил, я бы взял отпуск и уехал с ним в Ленинград. Я бы был рядом столько, сколько потребуется. Но Женя молчал, безмолвно переживая свое горе. Он был безразличным и безучастным ко всему миру. Даже ко мне. Когда я открыл дверь, квартира встретила нас тишиной и запахом табака. Я аккуратно подтолкнул Женю, заставляя его переступить порог. — Здесь живёт моя подруга, но она ненадолго уехала, поэтому можешь пока пожить здесь. Она не будет против, — я начал рассказывать про Свету, её работу и привычку курить как паровоз. Они бы точно сошлись с Женей на почве вредного пристрастия, — ты же помнишь Свету? Я тебе ещё до войны рассказывал про подругу из Москвы. Так это её квартира. Представляешь, мы дружим почти всю жизнь. Вот бы вас познакомить. А я познакомлю! Если хочешь, то можешь остаться в Москве или… Или… Мы что-нибудь придумаем, Жень, обещаю. Я тебя не брошу. Я говорил, говорил и говорил, чтобы заполнить траурную тишину, но Женя не отвечал. Он лишь порывисто дышал и шептал имя дочери. — Ты чего стоишь? Проходи. Женя кивнул, но остался на месте. Он словно меня не слышал, пребывая в своем мире. Я вздохнул и наклонился, помогая ему разуться: развязал шнурки, снял туфли и потянул за собой. Я усадил Женю на диван и сел рядом. Мне нужно было быть сильным, но я чувствовал, как ломаюсь. Меня выворачивало наизнанку от бессилия и горя. Видеть такого Женю было больно, осознавать, что я ничем не могу помочь — ещё больнее. Я не мог выразить поддержку ни словами, ни прикосновениями. Я мог только быть рядом, периодически поглаживая Женю по спине. — Может быть, ты что-то хочешь? Есть? Пить? — Не хочу, — глухо отозвался Женя, а я потянул его на себя, окутывая теплом. Спустя минуту молчания, Женя поднял на меня дикий взгляд. Он смотрел, как сумасшедший: красные, влажные глаза, огромные зрачки и бездонное отчаяние во взгляде. Перемена в его поведении была стремительной. Я не успел уловить, когда из убитого горем отца, Женя превратился в безумца. — Дай мне выпить, — Женины губы поломались в кривой усмешке, — мне нужно выпить. Это должно помочь, мне станет легче. — Я принесу тебе воды, — я хотел встать, но Женя до боли вцепился в мою руку. — Не воды. Пожалуйста… — Женя начал умолять, как сумасшедший. Его выворачивало изнутри, тело дорожало, а взгляд бегал по моему лицу, — Леша, я прошу тебя. — Нет. Тебе не нужно пить в таком состоянии. Это не поможет, ясно? Тебе станет только хуже. — Тебе откуда знать?! Я сам разберусь, что мне поможет, а что нет! — Нет. Тем более у Светы нет алкоголя в доме. Она не пьет, — я соврал, пытаясь совладать с прорывом посмотреть в сторону кухни. У подруги там стояло несколько бутылок спиртного на любой вкус. — Ну-ну. Женя не поверил, но больше не спросил. Он фыркнул и отвернулся от меня. А я пошёл на кухню и набрал стакан холодной воды. Я жадно осушил его, пытаясь избавиться от сухости во рту и кома в горле. Не помогло. Я намочил руки и умылся, но легче не становилось. С каждой секундой внутри разрасталось отчаяние. Чувства заполнили меня до краев, выплескиваясь наружу. Я мысленно сосчитал до десяти, сделал вдох, набрал ещё воды и вернулся в комнату к Жене. Он сидел в той же позе и не двигался. — Выпей, — я поставил стакан на столик перед Женей. Он проследил за моими действиями и взорвался: — Знаешь, куда засунь себе эту воду?! Я сказал, что мне нужно. Но ты же у нас любишь все делать по-своему. Да?! — Жень, — я пропустил его колкость мимо ушей. Состояние Жени было шатким. Его бросало из крайности в крайность, и я не собирался вестись на провокации, — тебе сейчас не нужно пить. Тем более ты вообще не пьешь. — Пью! И какое тебе до этого дело?! Ты решился заделаться моей нянькой? — Да, — отчеканил я, усаживаясь рядом с Женей, — я не дам тебе сделать ещё хуже. — Ещё хуже? — Женя разразился диким смехом. Он смеялся сквозь слезы, сотрясаясь всем телом, — хуже уже не будет. Не будет, понимаешь?! Моя Сашенька… Доченька… — Я рядом, — прошептал я, сдерживая слезы, — я могу тебе как-то помочь? Что мне сделать? — Помочь? Как ты собрался мне помогать?! Твои друзья врачи мне уже помогли. — Мне очень жаль, — я тяжело сглотнул, смахивая подступающие слезы и залпом выпил воду. — Мне тоже жаль, — ядовито отозвался Женя. Я понимал, что он злится не на меня, поэтому не принимал его комментарии на свой счёт. Пусть говорит, что хочет. Я был готов вытерпеть все, лишь бы Жене стало легче. Мы помолчали. А потом Женя встрепенулся и подарил мне жуткую улыбку: — Ты можешь. — Что? — не понял я. — Ты можешь мне помочь, — Женя задумался и добавил, — да, ты точно можешь помочь. В порыве отчаяния Женя вдруг резко навалился на меня и начал целовать. Его руки забрались под мою рубашку и сжали бока. От такого напора я растерялся, не в силах его остановить. — Давай, Лёш. Ты же хочешь. Ты всегда хочешь. А мне сейчас очень надо. Делай со мной все. Вообще всё. — Нет. — Да, — Женя мазнул языком по моей шее и начал растегивать ремень. Это была не любовь, а дикое желание заполнить внутреннюю пустоту. Я понимал его чувства, но не мог этого допустить. Это неправильно. Так нельзя. Он потом будет жалеть и винить себя. Если Женя сейчас не мог, то я был готов взять ответственность за нас двоих. — Хватит, — я попытался перехватить руки Жени, но он лишь сильнее стал напирать. Он забывался, вкладывая в свои прикосновения отчаяние и боль. Обычно нежный Женя сейчас был резким и грубым, — мы не будем сейчас… — Будем, — Женя глубоко поцеловал меня, прикусывая губу, — пожалуйста, сделай это со мной. Пожалуйста… — Нет. — Пожалуйста. Сделай мне больно. — Женя, хватит. Мы не будем. — Да черт тебя дери, Леша! — Так нельзя. — Нельзя? Ты говоришь мне, что делать нельзя?! Да ты мне всю жизнь жаловался, что я очень правильный, а тебе хочется свободы. Так вот твоя гребанная свобода! У меня теперь никого нет. Ни жены, ни дочери. Я остался один. Я теперь только твой. Ты же этого всегда хотел, да? Так все, твое желание исполнилось! Бери! — Я не хотел этого, — я аккуратно отстранился от Жени, усаживаясь на кресло рядом с диваном. Убеждать его было бесполезно, Женя был не в том состоянии. Единственное, что я мог сейчас сделать — быть рядом. И если Жене станет легче от гадостей в мой адрес, то я был готов слушать и проглатывать каждое оскорбление. — А чего же ты хотел?! — Женя забился в угол дивана и взъерошил волосы. — Быть с тобой, потому что я люблю тебя. — А я люблю… Любил мою дочь. Женя свернулся в клубок, отворачиваясь от меня. Я не стал надоедать разговорами, лишь принес плед из спальни Светы и укрыл его. Через пару часов Женя заснул, а я позволил себе задремать в кресле рядом.