***
С работы удалось вырваться пораньше. День был лёгким, пациенты не утомили. У меня было приподнятое настроение, и я подумывал провести вечер с Ритой. Мы давно не выбирались в люди. Хотелось порадовать жену и себя. Не скупясь на красивый жест, я купил роскошный букет и направился домой. В последнее время я стал внимательнее относиться к своему окружению. С чем были связаны такие перемены? Конечно же с Женей! Точнее, с его отсутствием в моей жизни. Любовь к Жене не прошла, но она преобразовалась в нечто другое. Все своё время и ресурсы я тратил на близких людей — подарки Ритке и сыновьям, помощь Свете с её журналистскими расследованиями и Дмитрий. Просто Дмитрий. Это увлечение помогало не сойти с ума и почувствовать себя живым. Наше общение было извращённой дружбой с флиртом, сумасшедшими поцелуями в гримёрке после спектаклей, разговорами обо всем и ни о чем. Дмитрий — взрыв эмоций. Я упивался его свободой и тянулся к нему, не боясь обжечься. С ним не было запретов. Ему не было страшно быть собой и меня прельщала эта уверенность. Но я не мог подпустить его близко. Призрачная тень Жени в моей жизни не давала окончательно забыться. Но Дмитрия все устраивало, он лишь хитро улыбался и говорил, что всему своё время. Он меня понимал, а я был благодарен. Ведь с Женей у нас никогда не получалось достигнуть взаимопонимания — это нас и уничтожило. Как только я вошёл в квартиру, я отбросил мысли о Жене и бросил будничное: «Я дома». Я неторопливо снял ботинки и прошёл в гостиную. От увиденного я замер на месте, со всей силы сжимая букет в руках: — Что здесь происходит? — я не повышал голос, но внутри меня начинала зарождаться злость. Я смотрел и не мог поверил глазам. Сыновья сидели на диване в платьях. Марк в Риткином, а Вася… Вася был одет в жёлтое детское платье. Ещё до трагедии я купил Жениной дочке подарок, но не успел подарить. Я не мог его отдать, а выбросить не поднималась рука. Кусок ткани стал страшным напоминанием, и я безжалостно спрятал его в дальний шкаф, с глаз долой, чтобы не видеть, чтобы не вспоминать. А сейчас, глядя на это платье, воспоминания и боль начали топить с новой силой. «Если бы Женина доченька была жива, все было хорошо» «Мы могли бы быть вместе и счастливы» — Пап… — Что вы устроили? — в голове звенело, все расплывалось. Взгляд цеплялся за жёлтую ткань, а сердце норовило выломать рёбра. — Я все объясню, — начал оправдываться Марк, но я не слышал. Его голос превратился в шум. В немом шоке я переводил взгляд с одного сына на другого, не зная что делать. Для Васи это была игра. Он сидел и улыбался, трогая детскими ручками жёлтую ткань. Сашино платье. — Мы с Марком играем, — беззаботно улыбнулся сын, — в девочек. Марк нашел платья и сказал, что мы можем их примерить. Скажи, красиво? — Красиво, — не думая кивнул я, переводя взгляд на Марка. Сын ерзал на диване, глядя себе под ноги. Он выглядел виноватым и испуганным. Платье Риты свисало на его щуплой подростковой фигуре, оголяя нескладные, тонкие руки и плечи. — Пап, я… — начал шептать Марк, но я ничего не хотел слышать. Я по-прежнему цеплялся взглядом за картину перед собой замечая новые детали: косметика, украшения и парфюмерия жены ворохом лежали на диване. Сыновья сидели в центре этого безобразия. Вася по-прежнему улыбался накрашенными губами, не понимая, что произошло. А Марк… Он всё понимал. Ему было тринадцать. Я сделал шаг к сыну, борясь с желанием его встряхнуть: — Вася, — я обращался к младшему, но смотрел на Марка, — сними это платье, умойся и иди к себе в комнату. — Но мы играем, — законючил сын, упрямо качая головой. — Живо, — отчеканил я. Сын что-то ответил, но я больше не слушал. Я бросил букет на диван, схватил Марка за руку и потащил его в детскую. — Пап, — он начал хныкать, но я пресёк его нытье подзатыльником. Я ударил не больно, скорее унизительно, и сразу же пожалел о своей импульсивности. Но эмоции взяли верх. Я хлопнул дверью и раздражённо уставился на сына: — Кто разрешил тебе рыскать по моим вещам?! Кто разрешил тебе брать вещи матери?! — Пап, я… Мы с Васей играли. — Не надо сюда прилететь Василия! — резко присек я, — он ещё маленький и ничего не понимает. А ты понимаешь! Что ты здесь устроил?! Что за игры с переодеваниями?! — Я же… — Замолчи! Марк затрясся. Внутри него нарастала истерика. Он обхватил себя руками и зло на меня посмотрел: — Почему ты всегда обвиняешь меня?! Васе ты не сказал ни слова! А он тоже играл! Ему тоже было весело! Ему, значит, можно, а мне нет?! — Во-первых, следи за тоном, — я понизил голос, пытаясь справиться с эмоциями, — во-вторых, ты взрослый, а он ребенок. — Ты меня просто не любишь! Не любишь! — по лицу Марка начали катиться слезы. Он вытирал их тыльной стороной ладони и трясся в истеричном припадке, — и чье это платье?! Чье оно?! У тебя ещё есть дети?! — Закрой рот! — рявкнул я, прикрывая глаза. Объяснять сыну про Женю я не собирался, как, впрочем, и оправдываться. Это платье причиняло боль. Оно было напоминанием о том страшном дне, когда все разрушилось. А Марк вытащил эти чувства наружу, делая мне больно. Сын не знал (я надеялся, и никогда не узнает), но мне было тяжело. Маленькое жёлтое платье Саши. Мой Женя. Наша потерянная любовь. — Не закрывай мне рот! — прокричал Марк. — Заткнись! — Ты всегда так говоришь! Я ничего не сделал! — Ничего не сделал?! — я потянул Марка за локоть к зеркалу, — посмотри на себя! На кого ты похож?! Ты в платье! У тебя на лице косметика! Почему мне должно быть за тебя стыдно?! Мы уже разговаривали с тобой насчёт твоих рисунков. Но теперь ты пошёл дальше! Решил не только рисовать, но и сам носить платья?! Поведение сына меня волновало. Я не понимал, почему ему нравится женская одежда. Это мне претило и вызывало опасение. Людям, которые отличаются — сложно. А если они не принимают себя, то делают несчастными не только себя, но и окружающих. Женя был таким, а я не хотел такую же судьбу сыну. Ненавидеть себя всю жизнь, страдать от своей непохожести и инаковости — мучительно. Я знал об этом как никто другой. Женя мучился сам и мучил меня. Я бы сделал все, чтобы Марка миновала такая участь. — Отстань от меня! — Марк вырвался из моей хватки, — какое тебе дело?! — Такое! — Тебе не нравятся платья?! Тогда зачем тебе то жёлтое?! Ты хотел девочку вместо меня, да?! — Марк захлебывался в истерике. Его голос срывался на высокой ноте и хрипел, — но я не девочка! — Успокойся! — слова про платья обожгли, я слегка ударил Марка по губам, заставляя его замолчать, — хватит! — Нет! Нет! Ты меня просто не любишь! — Марк прикасался к губам и плакал, — Васю любишь, а меня нет! Слова сына задели по больному. В голове прозвучал обвиняющий и осуждающий голос Жени: «Ты просто не любишь своих детей так, как я». Мне стало не по себе. Ведь я любил своих сыновей. Марк был не прав. Если сначала я не мог свыкнуться со своим отцовством, то потом я привык быть папой. Как бы там ни было, Марк был моим сыном, моим ребенком. Я любил его, несмотря ни на что. — Я люблю тебя, — искренне сказал я, пытаясь успокоить подростковую истерику. Но не помогло. — Ты меня бьешь! — Марк… Я… Клянусь, я не хотел трогать сына и пальцем. Но так получилось. Мне было жаль. Но я оправдывал себя тем, что слабый подзатыльник и шлепок по губам — это не бить. «Женя никогда не бил детей. Он хороший отец, а я плохой» — Не любишь! И мама тоже! И дело не в платьях! — Марк со всей силы дёрнул платье вниз, разрывая тонкую ткань. На пол посыпался бисер и несколько декоративных пуговиц. Сын пытался выпутаться из платьях, словно оно его душило и не давало дышать. Я хотел помочь, но нарвался на истеричное: «Не трогай меня!» Не зная, что делать, я вышел из комнаты, хлопая дверью. Марку нужно было время, чтобы успокоиться, а мне остыть. Я закрылся в своей спальне, слушая шаги в гостиной. Тихо всхлипывая, Марк убирался, расставляя по местам Риткину косметику и украшения. Я злился. Платья на мальчиках и мужчинах за пределами театра — это неправильно и странно. Эта мысль сиреной выла в голове, но я тут же себя одернул. Женя так же думал про нас, а я пытался его убедить, что любить это нормально. Сделав вдох, я взял себя в руки, мысленно пообещав, что не превращусь в подобие Жени. Он сделал нас несчастными, и я не мог позволить себе так обойтись с сыном. Мне нужно было поговорить, объяснять ему, почему я рассердился. Борясь с желанием проигнорировать проблему, я вышел из комнаты, застывая в проходе: — Убираешься? — тихо спросил я, чтобы не молчать. Марк ничего не ответил, делая вид, что меня здесь нет. Сделав вздох, я подошёл ближе, — Марк, посмотри на меня, пожалуйста. — Нет, — в интонации сына сквозила обида. Его глаза и нос покраснели от рыданий, а лицо опухло. — Пожалуйста, посмотри на меня, — я аккуратно положил руки на плечи сыну. Он замер, упрямо глядя себе под ноги, — я не должен был на тебя кричать, и прости, что поднял на тебя руку. Я волнуюсь за тебя, понимаешь? Ты знаешь, как отреагировала твоя учительница на твои рисунки? — Конечно нет, — съязвил Марк. Он был колючим, как любой подросток. Меня это выводило из себя, но я старался не заводиться. — Послушай меня, — я сцепил зубы, чтобы не сказать лишнего и не начать ссору снова, — люди многого не понимают. Я увидел тебя в платье и тоже не понял, но я твой отец, а если бы это был не я? — Я просто примерял! — Марк. Платья носит женщины. — Я не собираюсь носить платья! Я просто примерял! — Марк, — устало повторил я. — Ну, что? — запал сына сошел на нет. Он обмяк в моих руках и затих. — Ничего, — я прижал Марка к себе, оставляя поцелуй на макушке, — просто знай, что я люблю тебя. И если тебе иногда кажется, что нет… Это не так. — Пап, — Марк хныкнул, обнимая в ответ, а я гладил его по спине и успокаивал. Марк — мой сын. Я бы его ни за что не оставил и всегда бы помог. Сейчас мне было все равно на наше некровное родство. Чем старше я становился, тем сильнее убеждался, что можно любить и чужих детей. А его любовь к платьям пройдет. Я сделаю все, чтобы он вырос «нормальным», чтобы не страдал всю жизнь, как Женя. — Мама будет ругаться, — прошептал Марк. — Мы не скажем об этом маме, чтобы не расстраивать. Ты положил на место её косметику? — Да, но… Платье. Оно порвалось. — Ладно, я что-нибудь придумаю. Мужественно возьму вину на себя, — я улыбнулся, а Марк тихо засмеялся у меня в объятиях. Сын успокоился.***
Лето без Жени было непривычным. Жить без него было ново. Целый июнь я порывался собрать чемодан и, не оглядываясь, рвануть в деревню. Но смысла в этом не было. Женя дал мне понять, что между нами все кончено. Я это принял и смирился теперь уж окончательно. Ноющее чувство в груди отступило, и я смог двигаться дальше. У меня была полная жизнь с семьёй, друзьями и работой. У меня все было хорошо. И так или иначе, Женя оказался прав. Любовь, которая причиняет боль — мучение, от неё нужно избавляться, как от злокачественной опухоли. Такие чувства нужно вырезать под корень. Рита помогла мне это понять. Поздно ночью нам не спалось. Мы вспоминали прошлое, наше знакомство и далёкий сорок первый год: — Ты знаешь, что я тебя люблю, Лёш? — совершенно искренне спросила жена, — не так, как это бывает в книжках. Ты это знаешь. Но я люблю, и благодарна за то, что ты изменил мою жизнь. Если бы не ты, я осталась бы в деревне, а там… Кто его знает, шо было бы. Знакомое «шо» заставило улыбнуться. Жена давно отучилась так говорить, но эта особенность до сих пор оставалась чем-то родным, но давно забытым. — Знаю, Рит, — я оставил поцелуй на щеке жены, — я тоже тебя люблю. Любить Ритку было просто. Она была моим близким человеком, моей семьёй. Каждый раз, когда мне нужна была помощь или поддержка — Рита была рядом. Это чувство меня не разрушало, а давало силы жить и двигаться дальше. Разве это не настоящая любовь? А к Жене… Это было помешательство и болезнь. Он всю жизнь пытался меня в этом убедить, и я наконец-то это понял. С Дмитрием тоже было просто. Мы продолжали общение. Грани между нами стирались, исчезали условности и недосказанности. Я получал от него энергию и новый опыт.***
По привычке я ждал Дмитрия в машине рядом со служебным входом. Но в этот раз он не сел на пассажирское сидение, а постучал костяшками в окно: — Давно ждёшь? — Дмитрий наклонился, чтобы заглянуть мне в глаза. — Не очень, — я зацепился взглядом за его расстегнутую рубашку и выделяющиеся ключицы. Рядом с яремной впадиной висел массивный золотой кулон на толстой цепи. Мне захотелось провести по нему пальцем и потянуть на себя. Дмитрий пьянил. С каждым разом я все легче поддавался его обаянию и разрешал больше, — садись в машину. — А если не сяду? — Тогда я уеду. — И оставишь меня здесь одного? — Дмитрий театрально надул губы и вздохнул, — я думал, я тебе нравлюсь. — Нравишься, — я ответил быстрее, чем подумал. Хотелось продолжить этот ни к чему не обязывающий флирт и недосказанность. Но между нами её не осталось. Дмитрий расплылся в довольной улыбке и бросил самоуверенное: — Я знал, Алекс, — он назвал мое имя на английский манер, — я нравлюсь тебе уже давно, но ты такой нерешительный. Уже не знаю, что с тобой делать. — Нерешительный? — я хмыкнул, желая доказать обратное. Эта игра была стара, как мир, но я наивно разрешал себе поддаться. — Ага, — Дмитрий прикусил губу, открывая дверь машины, — лучше выходи ты. Хочу кое-что тебе показать. — Что? — вопрос застыл на моих губах. Я не дождался ответа, чувствуя, как Дмитрий берет меня за руку и тянет в сторону театра. Я забыл об осторожности, о том, что нас может кто-то увидеть. Я шел на поводу у этого мальчишки и ни о чём не жалел. «Может быть, в свое время я так же действовал на Женю?» — мысль вспыхнула в сознании, но я тут же её присек. Думать о Жене не хотелось. Пускай я по-прежнему его любил, но с меня хватит. У меня был Дмитрий. Я не пытался их сравнивать, и о замене не шло и речи. Женя — моя любовь, а Дмитрий — развлечение и приятная компания на вечер. И если любовь оставила на сердце раны, то развлечение их заливало быстрыми поцелуями в шею. Из мыслей меня выдернул голос Дмитрия, который впихнул меня в дверь: — Проходите, чувствуйте себя как дома, — он обвёл руками гримёрку, указывая на стул перед зеркалом, — присаживайтесь. В Вашем возрасте вредно долго стоять. — А в твоём? Или стоять на коленях не вредно? Шутки Дмитрия про возраст меня не задевали, ведь он всегда спешил меня убедить, что ему все нравится. Но я неосознанно стал задумываться о прожитых годах. Стареть не хотелось, поэтому я начал интересоваться молодежной модой. Хотелось хорошо выглядеть, и Дмитрий мне в этом помогал. Он советовал, что лучше носить: — Эта рубашка тебя освежает. — Ты уверен? — спрашивал я, крутя в руках шёлковую вещицу. — Даже не сомневайся! Сомнения отходили на второй план, когда я смотрел в зеркало. Улыбаясь своему отражению, я убеждался, что возраст — это всего лишь цифры. Главное — уверенность в себе и подходящая одежда. Желание выглядеть моложе подтолкнуло меня закрасить седину на висках и начать носить кольца. Новый стиль — новая жизнь. Мне нравились эти перемены. С ними я чувствовал себя увереннее. — Оу, — Дмитрий игриво прикрыл рот ладонью, — у кого-то сегодня хорошее настроение и острый язык? Или ты очень хочешь, чтобы я встал на колени? — Может быть, — я уселся на стул, наблюдая за Дмитрием через зеркало. Он стоял сзади, поглаживая меня по плечам. Руки с тонкими пальцами начали блуждать по спине, разглаживая рубашку. — Ну, если ты что-то хочешь, то можешь просто попросить, — Дмитрий наклонился, начиная шептать мне в ухо. Его дыхание оседало на коже, заставляя меня покрыться мурашками, — одна просьба, и я твой. По-моему, я тебе никогда не отказывал в удовольствии. — У тебя все очень просто. — Зато ты все усложняешь. Фраза Дмитрия застыла в воздухе. Когда-то я говорил то же самое Жене. А сейчас сам оказался на его месте. Я усложнял элементарное. И зачем? — Не хочу больше усложнять, — я выдохнул, чувствуя губы Дмитрия на шее. Он вылизывал кожу языком, оставляя небольшие укусы. — Тогда в чем дело? Ты не хочешь изменять жене? «Жене»< Верность человеку, который ушёл из моей жизни, меня пугала. Я до сих пор был ему предан. Мне было страшно признаться даже себе, но если бы Женя приехал, я бы его простил. Снова впустил в свою жизнь и шептал бы «люблю». Это было ненормально. Неправильно! Я хотел вытравить эти чувства и выбрал самый простой способ. Забыть человека помогает другой человек. — Я уже ей изменяю. — Надо же! — воскликнул Дмитрий, — а я наивно думал, что когда я беру у тебя в рот — это не считается. — Не говори, что тебе не нравится. — Даже не собираюсь. Дмитрий уселся на туалетный столик, призывно раздвигая ноги. Я не смог отвести взгляд от стройных ног в обтягивающих брюках. Внутри зарождалось возбуждение. Я хотел его. Хотел быстро, грубо и сейчас. — Ты напрашиваешься, — я подошёл к Дмитрию, устраиваясь между его ног. Я опустил руки ему на бедра и сжал. «Женя бы меня возненавидел. Он бы осуждал, но он сам меня оттолкнул. Я ему ничего не должен» — Знаю, — Дмитрий запрокинул голову, подставляя шею под поцелуи. Я прикусил нежную кожу, на языке остался вкус сладкого парфюма, — с тобой по-другому не получается. Так мы?.. — Да. «Жень, прости. Я люблю тебя, но мы больше не вместе» — Наконец-то, — Дмитрий довольно простонал, ерзая на столе, — в шкафчике все есть. Бери и пользуйся. — Я воспользуюсь тобой, — голос прозвучал низко и вульгарно. — О, — усмехнулся Дмитрий, — ну давай, давай. Инфаркт-то не схватит? Его рука легла на мой пах. Меня насквозь пробило током, и я отпустил себя и свои страхи. Дмитрий был податливым, громко отзываясь на каждое прикосновение. Я брал его жёстко и целиком. Мысли вытеснили похоть и возбуждение. Мне было жарко, мокро и липко. Я не боялся сделать что-то не так, а Дмитрий отдавался и просил больше. Это была не любовь — страсть. Но кто сказал, что для удовольствия нужно любить?***
С Дмитрием я забылся. Я позволил себе наслаждаться и не о чем не думать. Отпустив ситуацию, я смог дышать полной грудью. Я чувствовал себя свободным и счастливым. Но только я позволил себе расслабиться, как Женя снова ворвался в мою жизнь. Спустя долгое время на адрес больницы пришло письмо. «Скоро буду в Москве. Если хочешь, можем встретиться» Два сухих предложение заставили меня забыть обо всем. Женя снова занял все мои мысли и сердце.