***
Женя продолжал писать. Он издал еще один сборник. Павел Петрович качал головой. — Женя, Вы хотя бы спите? — Иногда, — отвечал он, переворачивая листок. Теперь Женя думал о том, чтобы написать роман. Не для продажи, не ради известности, не ради имени, вписанного в историю литературы, а потому что хотелось переварить, перемельчить эту боль еще раз. Он захотел написать роман о них с Алексеем. Конечно, один из персонажей был бы женщиной. Война должна была разлучить двух молодых влюбленных — юную девушку, еще вчерашнюю школьницу и учителя математики, который добровольцем уходит на фронт. Они клянутся в вечной любви, но война имеет на них свои планы. Герой пропадает без вести, а девушка выходит замуж за главного хулигана деревни по имени Марат. У них рождается две дочери, героиня работает медсестрой в больнице, и кажется, что счастлива. Но спустя много лет герой возвращается, они случайно встречаются в Ленинграде и былая любовь вспыхивает вновь. У нее — семья и дети, у него — ранения и болезнь, они не могут быть вместе, но договариваются встречаться один раз, летом, чтобы провести неделю вместе. Он не мог перестать думать об Алексее. Они не виделись, не общались, он не знал, что происходит в его жизни, но думал о нем каждый день. Женя понимал, что такая любовь не проходит, она исчезает только вместе с самим человеком. Пускай такая любовь мука, страдание, но если тебе выпал этот жребий — тебе придется нести его до конца. Он начал работать над романом. Утром — школа, вечером — пачки сигарет, портвейн и исписанные листы. Мыслями он уносился в далекий 1941 год, в начало весны, когда они только познакомились. Он писал по несколько часов, предаваясь воспоминаниям и задыхаясь от наплыва чувств. Он второй раз переживал всю свою жизнь. Героям он дал простые имена — Алена и Александр. Женя писал и писал, пару раз засыпая за столом с открытой бутылкой алкоголя. Пил он умеренно, а работал на износ. Алкоголь вдохновлял, расслаблял и заставлял вспоминать. Он вспоминал их клятвы, признания, поцелуи и ночи любви, а потом с жаром все это выплескивал на бумагу. Зимой Женя даже съездил в деревню. Прошелся там по знакомым улицам, зашел в школу. Директор умер ещё давным-давно, школой руководил незнакомый ему мужчина лет тридцати, который смотрел на Женю свысока. В школе ему задерживаться не захотелось. Он прошел к сараю, но зайти не посмел. Голова и так закружилась от волны воспоминаний. Промаявшись, Женя вернулся в Ленинград.***
Понемногу Женя становился известным. Это не заполняло дыры в его душе, но давало хотя бы немного держаться на плаву, брать передышку. Его рассказы печатали в газете, сборники покупались. Он устраивал встречи, где читал свои стихи. Иногда ему задавали вопросы из зала. Женя не любил их и по возможности старался отвечать кратко. — Евгений Александрович, скажите: Вы правда считаете, что любовь — это только страдания? Или это образ героя? — Если бы любовь была сказкой, думаете, я бы сидел здесь, с вами? Он говорил серьезно, сухо, затягиваясь сигаретой, но женщины в зале восторженно хлопали и записывали его ответы как цитаты. С критикой же дело обстояло иначе. В газетах про него писали, что он — «посредственность, марающая бумагу, с той лишь целью, чтобы вызывать слезы. Это не литература, а лук». Женю подобные нападки не волновали и не обижали — потерявший руку не будет горевать из-за царапины. И он продолжал писать, продолжал жить. Лишь иногда, раз в месяц, он покупал бутылку водки и шел на кладбище. Там он напивался до беспамятства, до слез, бормотал что-то невнятное и разговаривал сам с собой. И хотя могил было всего две, Женя оплакивал еще и свои чувства. Он писал письма Леше, а потом сжигал их. Он писал ему о том, как ему его не хватает, как он продолжает его любить, но что они не могут быть вместе. Эта любовь оказалась им не под силу, и так будет лучше, но он все еще помнит его, любит и скучает. Другие молодые поэты, еще вчерашние студенты, смотрели на Женю с обожанием в глазах и завистью в сердце. Некоторые недвусмысленно писали ему записки и письма, которые он рвал, не читая. В его жизни было место только одному мужчине, и неважно, как далеко он сейчас находится, чем занят и любит ли его еще. Женя со всеми оставался холоден и неприступен. И только внутри него горело сердце, с каждым днем все больше и больше истлевающее. Когда-нибудь, чувствовал Женя, от него останется только пепел.***
За два года творческого пути Женя стал довольно значительной фигурой. Работу в школе пришлось сократить до минимума — даже ученики уже знали о том, что он — писатель, и произносили это слово с благоговейным трепетом. В один из апрельских дней Женю в кабинет вызвала Антонина Ивановна. Они стали близки — часто втроем оставались в душном помещении библиотеки после творческих вечеров. Егор Львович стал его литературным агентом, а Антонина Ивановна всегда была рядом. Она каждый раз смеялась и просила, чтобы Женя ее называл просто по имени, но ему мешала разница в десять с лишним лет и нелюбовь к женщинам. Антонина Ивановна за это называла его джентльменом. — Евгений, как я рада, что Вы зашли. У меня для Вас хорошая новость, — женщина встала, покачиваясь на высоких каблуках, и подошла к Жене, — через неделю Вы едете в Москву. — Как это — в Москву? — Егор договорился о еще одном вечере для Вас. Будет центральный зал библиотеки, Вы представляете? В два раза больше народу, чем было до этого! — Но я не люблю Москву, — ответил Женя, бледнея. Первая мысль — Алексей. Он там. Это его город. — И что с того? Билеты уже поступили в продажу. Говорю Вам, за день их оторвут с руками. В Москве Вас любят и ждут. — Но... — Женя, — Антонина Ивановна подошла еще ближе, в нос ему ударили ее противные пыльные духи — от нее пахло как от старухи, — Вы нужны людям. Ваши стихи нужны. Поезжайте, почитайте. Еще пара лет — и Вы станете голосом современности. Женя промолчал. Антонина Ивановна, будто бы невзначай, положила руку ему на плечо. — Если хотите, я могу составить Вам компанию. Я хорошо знаю город, — она улыбнулась и стала выглядеть еще старше, — Вам не будет скучно со мной. Будем гулять всю ночь или. Или что-нибудь еще. Женя поджал губы, сделал шаг назад. Рука директрисы безвольно повисла в воздухе. — Благодарю, если я и поеду, то в одиночестве. — Как хотите, — женщина пожала плечами и отошла к окну, — а вот скажите, Вы правда так любите эту какую-то далекую женщину? Кто она? — Это лирический герой. Я не пишу про себя, — отчеканил Женя. Антонина Ивановна засмеялась. В кабинете в воздухе крутились пылинки, Жене нечем стало дышать. — Не говорите ерунду. Такие чувства выдумать нельзя. Так мне интересно, кто она? Помнится, Ваша жена была совсем уж не вдохновляющей, уж простите мне за такую грубость. Женя промолчал. Не хотел вступать в грубый спор. Но все в этой женщине было ему противно и мерзко — и ее грубая вульгарная манера разговаривать, и эти красные губы, и высокая прическа, и намеки при живом муже. Егора Львовича ему было жаль — он был хорошим человеком, не подозревающем о том, какой змеей являлась его жена. — В Москву я съезжу сам, благодарю, Антонина Ивановна, — ответил Женя с жестким подобием улыбки, — или попрошу составить мне компанию Вашего мужа. Женщина и бровью не повела. Посмотрелась в маленькое зеркало на столе, одернула блузку. — Ему до меня и дела нет, если Вы это имеете в виду. — Ну что Вы, — Женя слегка склонил голову, — я о подобном и не помышляю, — а потом кивнул и вышел из кабинета. Сердце его бешено стучало в горле. Москва.***
— Думаете, мне стоит его увидеть? — А ты разве этого не хочешь? Они сидели с Павлом Петровичем на его кухне и пили. Был включен лишь маленький торшерик, подсвечивающий кухню и стол. — Это все, что я всегда хотел. Но мы расстались. — Встретьтесь, как друзья, — Павел Петрович выпил, налил себе еще, — брось ерундой маяться, ты его любишь, он тебя любит. Что ты всю жизнь от него бегаешь? — Может, потому что я не хочу оказаться на виселице? — огрызнулся Женя, залпом опрокидывая в себя стопку. — А сейчас ты разве живешь? В прихожей кто-то зазвенел ключами. Женя прикусил язык. — Дед, я дома. — Проходи на кухню! — крикнул Павел Петрович, — только руки не забудь вымыть, оболтус. — Ща! Женя слегка улыбнулся. Вернулся Андрей — вечерами он пропадал в библиотеке, готовился к вступительным экзаменам. Он был высоким, рыжим и всегда улыбался. О таком сыне Женя мечтал и все бы за него отдал. — О, дядь Жень, здрасьте, — высокий юноша влетел в кухню, — а вы что тут, пьете? — Выпиваем, — ответил Павел Петрович, — тебе нельзя, ты будущий медик. — Какие вы скучные. Потому что старые, — ответил Андрей, хватая со стола кусок колбасы, — что вы тут обсуждаете? — Любовь, — ответил профессор, и внук довольно хмыкнул. — В вашем-то возрасте? — Не ерничай! — дед хлопнул внука по руке, когда тот снова потянулся к колбасе, — вот как поступишь, попомнишь мои слова! Я оглянуться не успею, как ты женишься. — Фу, — Андрей скривился, — не хочу жениться. Хочу быть как дядя Женя — одиноким и известным. Женя грустно улыбнулся, встал, засуетился. В этой семье он всегда чувствовал себя чужим, несмотря на гостеприимство и любовь, которым Павел Петрович и Андрей его окружали. Он всегда видел это как то, чего он оказался лишен. — Я пойду, пожалуй. — В Москву-то поедешь? — спросил Павел Петрович, хватая Женю за руку. — Поеду. — Добро. Напиши ему. Вдруг он тоже хочет тебя видеть? «После того, как мы не виделись два года? После того, что мы тогда друг другу наговорили? Да он, наверное, уже не помнит моего имени. У него жена, дети, работа. Где в этом списке место мне?» — Дай себе и ему еще один шанс. Женя посмотрел на старика полными грусти глазами. Андрей переминался с ноги на ногу и громко жевал бутерброд. — Вы о ком, а?***
Всю ночь Женя не спал. Он исписал сотню листов, пытаясь написать письмо, которое выразило бы все его чувства. Он пил и писал, а потом рвал все, что придумывал и начинал снова. В итоге, в шесть часов утра Женя вышел из дома и отправился на почту. Он отправил всего два сухих предложения. Все остальное он сжег.***
Они встретились на углу улицы, возле небольшого ресторанчика. Женя прибыл на целый час раньше, боялся, что опоздает, и все это время прохаживался возле витрины, напустив на себя серьезный вид. Он хотел курить, но сдерживался — боялся, что Леше не понравится запах никотина. Хотелось произвести впечатление. Они не виделись два года. Вся их жизнь — это только расставания и ожидания следующей встречи. Женя нервно сжимал руки в кулаки, оправлял на себе пальто, смахал невидимые пылинки. Он волновался. Леша прибыл минута в минуту. Он заметил его издалека. Он был пешком, появился из-за угла, и у Жени нервно подогнулись колени. Это был Леша. Его Леша. Он шел по улице уверенной походкой, в длинном светлом пальто, из-под воротника которого выглядывала голубая рубашка. Он осветлил волосы. Он улыбался. Он был рад увидеть Женю. — Ну, здравствуй. — Привет. Они стояли и смотрели друг на друга, будто и не было между ними этих лет, ссор и расстояний. Смутившись, оба не знали, что сказать дальше, как себя повести? Пожать руку? Обняться? Просто зайти вместе в ресторан? Мимо них шли люди, но никто не обращал внимания. Для всех они были лишь приятелями, решившими вместе поужинать. Женя слабо улыбнулся. — Спасибо, что согласился встретиться. — Пустяки, у меня был свободный вечер. Леша говорил спокойно и уверенно. Он выглядел моложе, чем был на самом деле — ему едва можно было дать больше тридцать лет. Волосы были красиво уложены, челка вилась мелкими кудрями. Он сменил стиль и даже парфюм. От него пахло чем-то молодым и свежим, немного резким и приторным. Совсем мальчишеский запах. — Ты... Ты очень хорошо выглядишь, — проговорил Женя, жадно впиваясь глазами в Алексея. Это был он и не он. Другой, обновленный, красивый. Недосягаемый. У Жени неприятно кольнуло в сердце, а потом оно забилось еще чаще. Он так постарался ради него?.. — Спасибо. Ты тоже хорошо выглядишь, — ответил Леша, чуть склоняя голову к плечу, — я правда рад тебя видеть. Ну что, пойдем? Они зашли в ресторан, заняли столик возле окна. Пока Алексей снимал пальто, Женя разглядывал его, пытаясь запомнить каждую деталь. Рубашка совсем новая, кажется, только утром с нее срезали бирку. Шелковая, тонкая, под ней угадываются контуры тела. Женя покраснел, пальцы замерли, не в силах расстегнуть пуговицы. Он подумал о том, что он сидит в каких-то паре сантиметров от Алексея, и ничего, ничего не может сделать. Не может взять его за руку, не может поцеловать, не может притянуть к себе и сказать, как он скучал. Потому что на них смотрели люди. Потому что между ними было все кончено. — Что ж, — Леша вальяжно раскинулся на стуле, проводя пальцем по строчкам меню, — так тебя можно поздравить? Творческий вечер в самом центре Москвы. Это похвально. Женя чуть сощурился. Леша говорил по-другому. Чуть сильнее тянул слова, поправлял волосы. В свете ламп ярко поблескивали несколько массивных колец. — Да, пожалуй, — уклончиво ответил Женя, — это случайность. — Ты хорошо пишешь. — Ты читал? — Нет, — ответил Леша, поднимая глаза от меню, — но я никогда в тебе не сомневался. Они оба замолчали. К столику подошел официант, Леша сделал заказ. — Ты не против, что я выбрал за тебя? Решил помочь с выбором. — Да, пожалуй, как тебе будет удобно. Женя смотрел на Лешу и будто не узнавал его. Другая одежда, другая манера разговаривать. Он, казалось, пытался выглядеть моложе. Женя на его фоне почувствовал себя древним стариком. — Ты изменился. — А, это? Ритка настояла, что мне пойдет другой цвет волос, — Леша засмеялся, — все-таки, мне уже не пятнадцать, приходится следить за собой чуть больше. — На твоем фоне я теперь чувствую себя гораздо старше, — сказал Женя, отпивая воды. В ресторане громко переговаривались другие люди, звонко стучали приборами за обедом. Леша откинулся на спинку стула: — Ну, это всего лишь внешние изменения. Если захочешь, ты тоже можешь покрасить волосы. Ты все еще... Красив. Женя покраснел. — А ты все еще не читаешь стихов. — Это правда, — Леша снова придвинулся к столу, — ну, расскажи что-нибудь о себе. Как твои дела? — Дела, — Женя запнулся, посмотрел на Алексея внимательно. Тот спокойно выдержал его взгляд, ни один мускул не дернулся на его лице, — неплохо. Справляюсь. — Помнится, наша последняя встреча прошла довольно... Эмоционально, — Леша начал крутить кольцо на пальце. От Жени не укрылось то, как бедно и блекло на фоне украшений выглядит обычное обручальное кольцо, — но ведь это теперь в прошлом? Просто встреча старых друзей? Они встретились глазами. На секунду Жене показалось, что Леша хочет услышать обратное. Чтобы он, Женя, сказал: нет, нет. Я приехал к тебе, потому что я не могу без тебя. Потому что все эти два года вдали от тебя были мукой, потому что я все еще люблю тебя, и если бы я только знал, куда я могу деться от этой любви к тебе, поверь, я бы сделал это. — Да, наверное. — Вот и славно. Как работа? — Хорошо, — сказал Женя, кивая, — как жена? Дети? — Растут, — Леша улыбнулся, — Марк продолжает создавать проблемы, но я справляюсь. — Я рад. Разговор не клеился. Официант принес блюда. Есть не хотелось. Женя стал вяло ковыряться в тарелке. — Так о чем ты пишешь? — первым спросил Леша, вдруг на миг скинув с себя напускную маску. Женя вздрогнул, сильнее сжал вилку в пальцах. — О нас. — О нас? — Леша приподнял брови, — это как? — Ты все прекрасно понял, — Женя отложил приборы в сторону, — я всегда писал только о тебе. Леша нахмурился, тоже отодвинул от себя тарелку. — Зачем ты приехал? — А зачем ты согласился встретиться? Они смотрели друг на друга, были на расстоянии вытянутой руки, но не слышали и не понимали. Леша облизал губы и сказал совсем тихо, превращаясь в того обычного Лешу, которого Женя знал всю свою жизнь. — Ты ведь сам предложил все закончить. Ты ушел. Я послушался и оставил тебя. — Я приехал не только к тебе, — ответил Женя, — я просто подумал, что тебе будет интересно... Послушать мое творчество. Знаю, ты не любитель, но... Я подумал, что это будет честно. Ведь все это — эти творческие вечера, публикации, сборники — все это есть у меня только благодаря тебе. Есть хоть какой-то смысл. Леша тяжело вздохнул. — Как ты жил эти два года? — Как? Никак, — Женя пожал плечами, — мне кажется, я и не живу вовсе. — Тяжело было? — По-всякому. — Мне жаль, — Леша поднял на Женю глаза, — правда, Жень. Мне жаль. Они снова замолчали. Есть не хотелось. Леша снова заговорил первым. — Если ты хочешь, я с радостью приду послушать твои стихи. — Буду рад, — Женя потянулся к сигаретам. Ему было не по себе. Вот они сидят, они, знакомые столько лет, пережившие войну, любовь, расставания, и говорят о незначащих вещах. Да что значат все стихи мира, если сейчас напротив него сидит Леша? — Я скучал, — тихо и честно ответил Женя. Он сжал сигарету в пальцах, опустил глаза на белоснежную скатерть. Через минуту, показавшуюся ему вечностью, он услышал тихий ответ Леши: — Я тоже. Пойдем отсюда? Расплатившись за обед, к которому они даже не притронулись, они оба вышли на улицу.***
Там, за пределами ресторана, даже дышалось легче и лучше. Женя снова закурил, наполняя легкие дымом. Леша стоял рядом, молчал, а потом потянулся к нему. — Дай мне. — Нет. — Женя Александрович, я взрослый, — ответил Леша, и у Жени забилось сердце так сильно, как никогда в жизни. Леша смутившись, улыбнулся. Весь налет пафосности слетел с него в один миг. — Держи. Женя протянул сигарету Леше. Тот быстро коснулся его руки, перехватил сигарету, и на секунду задержал свои пальцы на его ладони. — Ты все еще?.. — Леша зажал сигарету в губах и посмотрел на руки Жени. Старые порезы затянулись, кожа на них восстановилась. Женя одернул руку. — Это неважно. — Как скажешь, — Леша пожал плечами и отвернулся, — хочешь прогуляться? «С тобой я хочу все». — Давай.***
Они гуляли по Москве несколько часов. Жене было неуютно в этом городе, но он готов был терпеть его только ради Леши, который шел рядом, быстрым и уверенном шагом рассекая воздух. Он рассказывал истории с работы, рассказывал о Ритке, о Марке и о Василии. Женя рассказывал про творческие встречи, про стихи и книги. Они будто снова вернулись в прошлое, где не было ссор, непониманий и обид. Они шли и разговаривали, и никто на них не смотрел. — До нас тут никому нет дела, — сказал Леша, улыбаясь, — в этом преимущество большого города. — В деревне всем тоже было все равно. — Потому что всем и правда плевать, — ответил Леша, — понимаешь? Женя кивнул. Он не хотел поднимать старую тему. Они шли дальше, пока в поле зрения Жени не попала афиша театра. Вечером давали Островского, какое совпадение. На афише крупными буквами сияло имя главного ведущего артиста театра. «В роли Андрея Белугина — Дмитрий Пожарский». — В этом театре Ритка играет, — сказал Леша, подходя ближе к афише и вчитываясь. — Может, сходим? — Нет-нет, — Леша замахал руками, — ни в коем случае. Мне ее хватает и дома. Ты же знаешь, как я отношусь к театру. Да и этот спектакль... Скука смертная. Женя обернулся на Лешу, который снова нервно закурил. Было еще совсем не поздно, около пяти часов вечера, возле театра никого не было, но Леша заозирался, будто бы выглядывал кого-то знакомого. Женя снова обратил внимание на имя на афише. — Ты не ходишь на спектакли жены? — Очень редко, — Леша пожал плечами, — у меня нет на это время. — Но... — Какая встреча! Женя не успел договорить, потому как его фразу прервал другой голос. Он обернулся. Со стороны служебного выхода театра к ним направлялся высокий юноша, совсем молодой, в ярко-желтом жакете. На нем был грим, волосы были уложены в высокую прическу. Жене хватило и двух секунд, чтобы понять, что это был актер. — Здравствуй. — Вот уж не ожидал увидеть Вас здесь в такой час, Алекс... Иванович, — заговорил парень, жеманно прикладывая руки к груди. Он растягивал слова точно так же, как делал это Леша пару часов назад. Женя перевел взгляд с незнакомца на Алексея — тот стоял, убрав руки в карманы и покачиваясь на носках. Жене стало не по себе. — Проходил мимо со старым другом. — Ох уж эти старые друзья, — парень закатил накрашенные глаза, — что ж, если захотите и друга со мной познакомить, — он посмотрел на Женю, — то можете воспользоваться задним входом. Ну, Вы знаете. Леша закашлялся, прижимая руку к шее. Женя, ничего не понимающий, смотрел то на одного, то на другого. — Был рад повидаться! Маргарите Николаевне нижайший поклон, — и улыбнувшись еще раз неприятной, резкой улыбкой, молодой человек свернул за угол театра и растаял, как дым. После него остался шлейф приторных духов. — Кто это был? — Да так, — Леша нервно улыбнулся, — коллега Ритки. Они играют в одном спектакле. — И ты с ним знаком? — Женя вглядывался в лицо Леши, но тот уже снова поджигал сигарету, — он такой... Неприятный. — Он мне никто, не бери в голову. Видел пару раз и все, — Леша затянулся, а потом сделал шаг к Жене, обдавая его дымом, — ты хочешь поговорить о нем? — Нет, — сказал Женя, оглядываясь через плечо, но странный юноша уже пропал, — не хочу. — Ну и отлично, — Леша по-дружески взял Женю под руку, и у него по телу прошла волна возбуждения, — нам еще многое нужно обсудить.***
На следующий день Леша не просто сдержал обещание прийти на творческую встречу Жени — он принес ему цветы. — Кажется, это лишнее, — невнятно пробормотал Женя, сходя со сцены. Вечер прошел на ура, не было ни одного свободного места. После женщины выстраивались в очередь, чтобы Женя подписал им сборник. Леша дожидался его за кулисами, и по его лицу было непонятно, как он относится к тому, что услышал. Женя боялся забыть слова, боялся запнуться, боялся, что сядет голос. Полночи он выбирал стихи, которые мог бы прочитать перед Лешей и не покраснеть. Писать о любви — это одно. Говорить об этом вслух, со сцены, в лицо этой самой любви — это совсем другое. — Я просто подумал о том, что никогда не дарил тебе цветов, — Леша улыбнулся, — и решил исправить это. В этот вечер он был одет совсем обычно — белая рубашка, пиджак, брюки. Ничего кричащего, яркого, броского. Обыкновенный Леша. Самый любимый. Самый родной. — Как тебе выступление? — спросил Женя, прижимая цветы. Красные розы. Огромные, пышные, красивые. Леша поправил воротник рубашки и тихо ответил: — Мне жаль, что ты любишь меня так. Это больно. — Больно слышать такое? — Больно, что ты меня так любишь. — Я по-другому не умею, — ответил Женя. — Я знаю. Они вышли на крыльцо библиотеки. Был поздний вечер, Москва, любовь. Женя зарылся лицом в букет. — Тебя подвезти до гостиницы? — спросил Леша, — я сегодня на машине. — Да, пожалуй. Если тебе не сложно. Леша первым подошел к автомобилю. Они молча сели и молча доехали до гостиницы. Леша только сильно барабанил пальцами по рулю. Женя не говорил ни слова; не мог. Все слова остались там, в библиотечном зале, впитанными женщинами, которые даже не подозревали о том, что все это было написано о мужчине. — Когда ты возвращаешься в Ленинград? — тихо спросил Леша. — Завтра вечером. — Что ж, — Леша помялся, повернулся к Жене в темноте салона, — у тебя в номере не будет экземпляра твоей книжки? Я был бы не против получить автограф вне очереди. Он улыбнулся. У Жени остановилось сердце. — Найдется. Они так же молча вышли из машины и вошли в вестибюль гостиницы. У Жени подкашивались ноги, как у подростка. Стало жарко, нервно, душно. Ни портье, ни случайные посетители, читающие газеты в холле, не обратили на них внимания. Все так же не говоря ни слова они поднялись на второй этаж в номер Жени. Поворачивая ключ в замке, Женя едва не дышал. Леша стоял, привалившись спиной к двери, и теребил галстук. Как только дверь оказалась открытой, Женя нырнул в номер, как будто погрузился в ледяную воду. Леша закрыл за ними дверь. В темноте одинокого номера они стояли и смотрели друг на друга, как и много лет назад. Сарай превратился в гостиничный номер. Вместо досок и матраса — кровать. Леша сделал к нему шаг. И еще один. У Жени перехватило горло от его красоты. Он так его любил. — Если ты не хочешь, мы... — начал Женя, но Леша положил ему руки на плечи и едва слышно прошептал: — Поцелуй меня. Женя прикоснулся к Лешиным губам и — пропал. Он болезненно выдохнул, почти прорычал, и прижал его к себе с такой силой, что даже если бы от этого зависела его жизнь — он бы его не отпустил. Леша прижимался к нему всем телом, жадно целовал, хватал воздух губами, спускаясь с губ на линию челюсти и дальше к шее, ниже, расстегивая пуговицы на рубашке. Оба дышали тяжело и рвано, задыхаясь в одежде. — Мы никогда не сможем это прекратить, — зашептал Женя, целуя Лешу, перехватывая его руки, целуя запястья, потом снова губы, лицо, шею, — никогда, никогда. — Не прекращай. Пожалуйста, не прекращай. Они никогда еще не любили друг друга так. Так отчаянно, бешено, дико. Они брали друг друга, путаясь в складках простыней, соприкасаясь обнаженной кожей. Женя чувствовал себя так, словно его тело облили самым сладким медом, когда Леша прикасался к нему, тяжело дыша ему в шею. Женя растворялся в нем; в его мягком податливом теле, которое он знал наизусть. Он проводил руками по Лешиному телу, гладил, ласкал, целовал везде, где только мог прикоснуться. Он склонялся над его лицом, целуя в полуоткрытые губы, смешивая слюну, стоны, слова. — Мы никогда не сможем расстаться, — прерывисто говорил Леша, закатывая глаза, — это сильнее нас. Женя прижимался к Леше еще сильнее, желая стать с ним спаянным, он целовал впадинку на его шее, чувствуя как о губы бьется пульс. Любовь текла по нему снаружи и внутри. — Я люблю тебя. А потом Женя отдавался страстно и быстро. Застывшее тело снова стало живым. Оно чувствовало, билось, дрожало, впитывало и сотрясалось. Он подчинялся и отдавал, приглушенно стонал, чувствуя ладонь Леши на своих губах, он желал умереть в этот момент, раствориться, не существовать. Их тела так идеально подходили друг другу. Женя знал каждый сантиметр, каждую точку, каждый волос на теле Леши. Леша знал каждый шрам, каждый порез, каждую царапину. И даже те, которые были под кожей. Кожа к коже. Полное слияние. Руки на шее, бедрах, пояснице. Горячий язык, всасывающий, дразнящий, ласкающий ключицы и розоватые соски. Пальцы и губы в самых потаенных местах, где никто и никогда, ни разу, ни за что — только они. Любовь в каждом звуке, стоне, хриплом голосе. Искусанные пальцы, пересохшие губы, уставшее и мокрое тело. — Мы никогда не сможем расстаться. Никогда, слышишь? Эта не та любовь, через которую можно перешагнуть и забыть о ней. Она будет гнаться за нами всю жизнь, и мне уже все равно, я просто хочу любить тебя, и чтобы ты любил меня. Женя закрывал глаза, под которыми взрывались звезды. Голос Леши проникал в него, как и он сам. Женя чувствовал его каждой клеткой, каждым сантиметром. — Даже когда я умру, я буду любить тебя.***
Они провели вместе три дня. Три наполненных любовью дня, в которые Женя на одно мгновение даже разрешил себе побыть счастливым. Он просыпался и видел рядом с собой Алексея. Он засыпал подле него, утыкаясь носом ему в плечо, чувствуя тепло его кожи, гладкой, совсем как у мальчишки, и чувствовал, как вздымается грудь от тяжелого дыхания. — Я бы так всю жизнь с тобой провел, — говорил Леша, и голос его, сонный, уставший, но растянутый улыбкой, звучал искренне и неподдельно. Но все изменилось. Нет, никто не узнал про их связь. Днем и вечером Леша с Женей ходили по ресторанам, гуляли, и никто даже взгляда лишнего на них не бросал. Женя даже стал немного проникаться Москвой — неуловимой, быстрой, пыльной. На какое-то мгновение он даже отпустил свои страхи. Что, если все-таки Бог смилостивился над ним и даровал немного счастья? Хотя бы эти пару дней. Что, если перебраться в Москву и поселиться недалеко от Леши, видеться украдкой, ну, хотя бы раз в неделю, чтобы было о чем писать, о чем думать и мечтать? Леша был рядом все эти три дня. Улыбался, шутил, под столом быстро пожимал руку Жени, а ночью отдавался со страстью и пылом, будто разом скидывал десяток прожитых лет. Они не говорили о будущем, не ссорились, не упрекали друг друга прошлым. Леша был рядом; нежный, смеющийся и настоящий. Однако в то же время это будто бы был и не он. Женя, знавший его большую часть своей жизни, замечал мелкие детали, которые и при первой встрече так бросились ему в глаза. Другой стиль одежды. Какие-то модные словечки, молодежные, на которые Леша отмахивался и говорил, что подцепил их у Марка. — Они сейчас в школе разговаривают так, что не слова, а мусор. Вот и понабрался. Леша даже сменил парфюм. Теперь от его кожи пахло чем-то сладким, приторным, дешевым. Как будто женским, вульгарным. Женя спрашивал, что это за духи. — Да на день рождения коллеги подарили, — отвечал Леша, отмахиваясь, — жаль выбросить, дорогие, импортные. Леша начал красить волосы, сильно ухаживать за собой. Даже на ночь наносил на лицо крем. — Старею, что поделать. Старший сын подросток. Не успею оглянуться, как он закончит школу, женится и пойдут у меня внуки. Не смотри на меня так, Жень, — Леша подходил и целовал Женю в щеку, — да и потом, у меня жена — актриса. Ведущая артистка, между прочим! Я должен внешне ей соответствовать. Женя кивал, соглашаясь, но у него внутри росло беспокойство. К слову о театре. Женя все три дня уговаривал Лешу сходить с ним на какой-нибудь спектакль, но он каждый раз отказывался. — Хочешь на жену мою смотреть? — Было бы интересно. — Давай останемся в номере, — и Леша улыбался, снова как-то неестественно молодея, — я соскучился. И Женя сдавался.***
А на четвертый день случилось это. Они снова оказались в номере Жени. Леша снимал себе номер по соседству на несколько часов, а через минуту уже стучался в Женин номер, покрасневший и нетерпеливый. Стоило только ему закрыть за собой дверь, как он тут же припадал к Жениной шее губами и не мог оторваться. Они снова занялись любовью. Женя все бы отдал за эти моменты, всего себя, Родину бы отдал, но Леша изменился и в этом плане. Он стал более... Резким. Настойчивым. Привычная нежность сменилась напором. Жене нравилось, ему нравилось ощущать на себе вес Леши, его руки, тяжесть тела и близость. Но когда Леша замахнулся и ударил Женю по щеке — все изменилось. — Ты... Ты чего? Женя оторопело вжался спиной в горячую простынь. Леша застыл над ним. Щека горела, разбуженное тело требовало продолжения, но Женя заерзал, и Леша перекатился с него и лег рядом. — Прости. Прости, я... Я решил попробовать что-то новое, — промямлил Леша, проводя ладонью по лицу. Женя кивнул, не находя слов. — И ты решил меня... Ударить? — Это просто пощечина, — Леша пожал плечами, — от страсти, я... Я забылся. — Понятно, — Женя посмотрел в потолок. По нему бежала тонкая трещина. Не получив должного удовлетворения, Женя сжал зубы. — Продолжим? Или... — Леша оперся на локоть, — мне правда жаль. Я думал, тебе понравится. Женя встретился с Лешей глазами. За двадцать с лишним лет их жизни Женя никогда не говорил о своих желаниях вслух. Они были грязными, постыдными, тайными. И вся их близость происходила без лишних слов: они на каком-то интуитивном уровне чувствовали, как сделать друг другу хорошо. И Женя бы не сопротивлялся бОльшей страсти, отчаянию и грубости. Ему даже хотелось этого, хотелось полностью принадлежать, отдать контроль настолько, на сколько это было возможно, быть униженным, вдавленным в постель, трепещущим, открытым, но... Но это ему не понравилось. Леша как будто бы... Был не с ним. — Пожалуй, оставим на другой раз, — Женя скривил губы в неком подобии улыбки, — лучше давай сходим пообедать. — Хорошо, — Леша наклонился к Жене и быстро поцеловал его в лоб. От него сильно пахнуло другими духами. У Жени закружилась голова, — можно я тогда схожу первым в ванную? — Да, конечно, — Женя накинул на себя одеяло, — я подожду. Леша встал, не стесняясь наготы, прошел в ванную. Через минуту полилась вода. Женя, чувствуя ком в горле, откинул одеяло и быстро оделся. Прислушался к звукам за дверью. А потом быстро опустился на корточки к вороху одежды на полу. Пошарил по Лешиным брюкам, пиджаку, рубашке. В кармане последней нашлась сложенная квадратиком программка. Это был спектакль «Вишневый сад». Женя развернул помятую бумажку. Поверх указанных действующих лиц и задействованных актеров шла надпись размашистым почерком.«Алексею на память о долгих ночах в гримерке. С любовью, Дмитрий».
В ту минуту Женя как никогда близко был к инфаркту. Смяв бумагу в кулаке, он вышел из гостиничного номера, а глаза его застилала слепая ярость. За звуком льющейся воды Леша не услышал, как громко хлопнула дверь.***
Найти Дмитрия не составило труда. Не глядя по сторонам, слыша стук сердца в ушах, Женя добрался до театра. Увидел злополучную афишу, и все тело пронзила острая боль, такая, что он обмер, прижавшись рукой к стенду с объявлениями. Так значит он с ним? С этим?! Его Леша, его родной, самый близкий, его любовь всей жизни теперь с другим? И с кем?! С малолеткой актеришкой? Да как такое вообще может быть... Женя вбежал в здание театра, бросился к окошку администратора. Старая бабушка в вязаной шинели оторвалась от газеты. — Вам чего? — Я репортер, — быстро проговорил Женя, — Дмитрий Пожарский еще в театре? У нас сегодня запланировано интервью, а он опаздывает. У меня времени нет, я ради него приехал из Ленинграда. — Батюшки! Ну он, как обычно! Тут он, туточки! Только полчаса репетиция закончилась! Сейчас-сейчас! Женя сам едва не подпрыгивал от нетерпения. В груди все клокотало. Как он мог?! Как он мог?! Они не виделись два года, да, они расстались, но... Неужели ему женщин мало?! — Пройдемте за мной, — сказала бабушка, выходя из своей кабиночки и засеменила по коридору, — он, знаете, такой у нас. Всегда опаздывает, но зрители его любят, ой как любят, женщины все с ума сходят. «Кажется, не только женщины». Женя спешил быстрым шагом. Руки сжались в кулаки. Он ни о чем не думал. Только тупая боль разрывала изнутри. Внезапно ему вспомнилась Люба, в момент, когда у нее случился выкидыш. Когда Женя спросил ее, как она себя чувствует, Люба лишь слабо махнула рукой и пробормотала: — Так, будто из меня всю жизнь выдернули. Женя чувствовал себя так же. Вахтерша провела его до конца коридора. Она даже не спросила никакого удостоверения у Жени, ни паспорта, ничего. Когда потом ее к себе вызовет директор театра, она только разведет руками: — А я почем знаю? Мужик было видно хороший, интеллигентный. А этот Пожарский. Тфу! Все знают, как он баб е.т налево и направо, вот ему и прилетело. Поделом! — Благодарю. Времени осталось в обрез, — зачем-то сказал Женя, но вахтерша уже удалилась, читать газету или вязать. Женя досчитал до трех и рванул на себя дверь гримерки. Он был там. Сидел напротив зеркала в блестящей рубашке, полурастегнутой на груди и улыбался своему отражению. Женя покачнулся, поняв, что еще только вчера он снимал точно такую же рубашку с Леши. «Я убью его. Я просто его убью». — Кто Вы? Что вам тут надо? — Дмитрий повернулся на стуле, но Женя подлетел к нему и схватил за плечо. Вблизи он показался совсем молодым, от силы лет двадцать. Женя не видел ничего перед собой. Видел только эти строчки на программке, которую Леша носил с собой. Эти ночи здесь. Неужели. Да как же. — Только попробуй подойти к нему еще хоть раз, — прошипел Женя, — и я тебя убью. А потом, сошедший с ума от ярости, он избивал Дмитрия, и кровь из его разбитого лица капала на листы с текстом пьес. Женю никто не заметил, не увидел. Дмитрий не кричал, и почти не отбивался. Он картинно закрывал лицо белоснежными руками, пока Женя избивал его. Потом из последних сил остановился. Наклонился, схватив юношу за рыжие волосы, и прислушался — дышит, значит, не умер. Так его и оставил. Из театра он выходил никем не замеченный, пряча испачканный в крови рукав пальто в карман.***
Он нашел его в номере. Женя не помнил, как туда вернулся, что делал и почему не умер. Боль была такая тупая, ноющая, а воображение рисовало картинки, от которых Женю стошнило. Он заказал в номер две бутылки водки. Сел на пол, привалившись спиной к постели и начал пить, потому что алкоголь разбавлял воображение, делая картинки не такими яркими. Он плакал и пил. Теперь в его жизни не осталось ничего. «Он с другим. Он спит с другим. Он носит его одежду и пользуется дешевыми духами, которые стоят на полочке в гримерной. Он меня больше не любит. Не любит. Не любит». Он не знал, искал ли его Леша и куда он делся, когда вышел из ванной. Но на прикроватной тумбочке Женя увидел программку — она стояла, прислоненная к вазе с цветами. Леша понял, что его раскрыли.***
Он скорее почувствовал, чем заметил, что Леша вошел к нему в номер. Он медленно прикрыл за собой дверь, остановился по центру комнаты. Женя сидел на полу, не желая переселяться на постель — она теперь была для него заразной. — Ты что наделал?! Он лицом зарабатывает. Зачем ты?! Женя поднял голову. Леша стоял, сложив руки на груди. Он злился. Он злился на Женю. — Ты уверен, что лицом? Слово давались с трудом, потому что Женя был пьян. Он не хотел сидеть перед Лешей, не хватало еще только встать перед ним на колени, как он делал это прошлой ночью. От подобных мыслей его замутило. Он кое-как поднялся на ноги. — Прекрати. Ты не должен был этого делать. — Это ты прекрати! — Женя повысил голос. Снова взял бутылку и заметил, как Леша презрительно скривился, — ты ничего не хочешь мне объяснить? — Что мне тебе объяснять? — Леша расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Что? Ты серьезно? — Женя засмеялся, — ты мне изменял! Леша провел ладонью по лицу, так устало, что Жене даже стало его жаль. — Я не мог тебе изменять. Изменял я жене. — То есть я для тебя никто? — Ты знаешь, что это не так, — Леша попытался сделать к Жене шаг, но от отшатнулся. — Нет, не знаю. Теперь не знаю. Они оба замолчали. Бутылка водки жгла Жене руку. Хотелось раздавить ее, смешать кровь и спирт, запустить осколки прямо в вену и больше не думать, не чувствовать, не существовать. У всевышнего, кем бы он ни был, отличное чувство юмора. Леша прошел к окну, развернулся, посмотрел на Женю. Заговорил мягко, как с буйно помешанным. — Это ничего не значит. Жень, очнись. Мы видимся один раз в год. Твоими стараниями, между прочим. А последние два года... Мы расстались. Я думал, что все кончено. Ты решил все закончить. И сейчас ты хочешь указывать, как мне жить? Моя жена тебя не беспокоила. — Ты сам говорил, что из мужчин ты ни с кем не будешь! — воскликнул Женя, — женщины да, но... — Я вырос. Раньше я много чего говорил, — резко сказал Леша, как будто ударил. Женя задохнулся. — Вот значит как? Может, ты и из нашей любви вырос? — Я тебе ещё раз повторяю. Дмитрий ничего не значит для меня, — Леша пожал плечами, — я не люблю его. — А для меня значит, — Женя повернулся и взмахнул бутылкой. Пробка отлетела на постель. — Поэтому ты решил избить его? Уж лучше бы мне дал в рожу. Справедливее бы было, — Леша криво улыбнулся, — это ведь я изменщик. Вот только мы уже не вместе. И я мог бы быть с кем угодно. Женя покачал головой. Нет, нет, он не мог этого слышать. Он посмотрел на Лешу. — Ты сейчас серьезно? Леша равнодушно пожал плечами. Ему будто бы наскучил этот разговор. Он отошел от подоконника, снова заходил по номеру. — Жень, давай поговорим как взрослые люди. Я... — Леша запнулся, и Женя почувствовал, как ему будто всадили нож, — я люблю тебя. Он для меня ничего не значит. Почему ты все воспринимаешь всерьез? — Может, потому что ты решил трахать другого?! — Женя поднес бутылку к губам, сделал глоток. Хотелось запить эти ужасные слова. — И ты в лучших традициях своих бульварных книжонок решил избить моего любовника?! — Хватит! А мне надо было это терпеть? — Ты не имеешь права мне указывать. Давно его потерял. Мне жаль, что ты узнал это. Но отчитываться перед тобой я не собираюсь, — Леша решительно подошел к Жене, — еще раз повторяю, я люблю тебя. Ты знаешь это. Но не лезь в мою жизнь. Жене захотелось второй раз в жизни его ударить. Так же унизить, смешать с землей, сделать больно, растоптать. Но он сдержался. — То есть ты можешь прикрываться словами о любви ко мне, но при этом трахать какую-то малолетку? Опомнись. сколько ему лет?! Я бы посмотрел на тебя, если бы потом к твоему сыну лез взрослой мужик! — Это не твое дело. Извиняться и оправдываться я не собираюсь. Сам сказал, что я взрослый мужик. Жень, я всю жизнь живу без тебя, а потом ты заявляешься в Москву и пытаешься указывать, что мне делать? Ты серьезно? — Леша покачал головой, — так не бывает. — Потому что ты мне изменяешь! — надрывно произнес Женя, но Леша только отшатнулся. — Лет десять назад я бы все бросил ради тебя, но тебе это было не нужно. А сейчас ты пытаешься заявлять на меня права? Ты опять уедешь в своей Ленинград, а что я должен делать? Страдать по тебе всю жизнь и хранить тебе верность?! Женя схватился за голову. — Да что ты вообще знаешь о верности?! Я тебе сто раз объяснял, почему нельзя было все взять и бросить, почему ты такой тупой?! Леша открыл рот, потом закрыл, взмахнул руками, будто разрубая между ними то, что и так было тонко: — Знаешь что?! Я тут пытаюсь тебе все разжевать, чтобы не задеть и не обидеть, а ты! Тупые здесь только твои дурацкие стихи! Женя замер, смотря на Лешу с ненавистью. Впервые в жизни: — Дурацкие? — переспросил он. Он будто снова увидел Лешу, нескладного подростка, который пытается задеть, обидеть, вот только на этот раз он бил не просто словами. Он избивал. Беспощадно. Жестоко. — Да, отвратительные! Женя перевел дух. Подошел к Леше вплотную, хватая его за плечо. Леша вздрогнул, но не отшатнулся. Глаза его были пустыми. — А знаешь почему мои стихи отвратительные? — прошипел Женя ему прямо в ухо, опаляя кожу спиртным дыханием, — потому что они о тебе. Я посвящал тебе километры стихов, миллионы слов, а ты не заслужил даже гребанной точки. Леша оттолкнул Женю и отвернулся. — Ты пьян. — Он тебя никогда не полюбит, — выплюнул Женя, пропустив реплику мимо ушей. И засмеялся надрывным смехом от осознания того, что они даже сейчас говорят о разном. Язык, вроде, один, слова те же, буквы, а они не понимают друг друга. Леша никогда не мог понять его боль. Не мог, а может, просто не хотел. — Мне не нужна его любовь, — отчеканил Леша, снова поворачиваясь к Жене. Такое любимое лицо исказила гримаса муки. — А тебе ничья не нужна, — Женя развел руками, — никогда. — Твоя была нужна, — тихо сказал Леша, — но я вырос. Женя скривился, услышав эти слова. Он так и не выпускал бутылку из рук, утешая себя мыслью, что такое спасительное стекло рядом. — Что же ты тогда попросился ко мне в номер? Зачем снова все это начал? Зачем отдавался мне?! Или что, его не хватает? — Хотел сравнить и убедиться, что он лучше. Бутылка пролетела в паре сантиметров от лица Леши и разбилась, угодив в стену. Осколки посыпались в разные стороны. Леша не вскрикнул, не дернулся, не закрыл лицо руками. — Надо было целиться левее. — Если бы я хотел попасть в тебя, я бы не промахнулся. — Ты совсем сошел с ума, — Леша покачал головой, прижимая ладонь к щеке, которая лишь чудом уцелела. Женя тяжело дышал. Мысли в его голове путались, давили. Тело ощущалось открытой раной с содранной кожей. — Да, сошел с ума, потому что все еще люблю такого, как ты. Леша промолчал. Он стоял, смотрел на разбитую бутылку, на осколки, поджав губы. Женя указал рукой на дверь. Он больше не мог. Он разваливался на части. Больше не было никакого подспорья, ни единого костыля. Только боль, боль, боль. — Видеть тебя не желаю. Больше никогда, — прошептал Женя. — Ты мне это говоришь уже... Да я даже сосчитать не могу. Постоянно меня гонишь, а потом сам приползаешь, — Леша все еще стоял, не в силах сдвинуться с места. Он боялся. Боялся его, Женю, что тот его ударит или бросит снова бутылку. Он утер лоб рукой. — Больше не приползу, не переживай, — Женя кивнул на дверь, — дверь там. Уходи. Он говорил тихо, почти неслышно, голос продирался с болью, не давая сделать вдох. Леша кивнул, осторожно прошел мимо Жени. Когда он был уже в дверях, Женя, грустно посмотрев на букет роз, спросил, не оборачиваясь: — Мне ты этой ночью отдавался так же, как ему? — Нет, не так, — с грустной улыбкой ответил Леша, — потому что он на утро никогда от меня не уходил. Женя согнулся пополам от острой боли. Все, что они делали всю жизнь — это делали друг другу больно. Повернувшись к Леше, он сказал: — Смотрю, у вас с женой намного больше общего, чем я думал. Такая же неразборчивость в связях. — Жену мою оставь в покое. Она лучше тебя. Хотя бы потому, что всегда рядом, — отчеканил Леша, сжимая в ладони дверную ручку. Женя усмехнулся пьяной улыбкой: — И со сколькими еще она снова рядом? Леша цокнул, презрительно покачал головой: — Святой Женя как всегда лезет в чужую постель? Лучше бы следил за собой. Гляди и детей бы было больше. Женя резко крутанулся вокруг себя. Его будто в кипящую воду опустили. — Жень. Жень. Прости. Я... — Леша испуганно вскинул пальцы, прижал к губам, но роковые слова уже были произнесены и летели в тело Жени. Он из последних сил прошептал: — Ты даже не заслуживаешь, чтобы я тебя ударил. Убирайся. — Как скажешь.***
На следующую творческую встречу в Ленинграде Женя опоздал. Ввалился в зал, шатаясь, поднялся на сцену. На середине выступления забыл слова. Он был вусмерть пьяным. — Евгений! Что Вы себе позволяете? Вы почти сорвали выступление! — закричал на него Егор Львович в перерыве между блоками стихов, но Женя вяло отмахнулся. Его ждали читательницы. Перевернув книжку вверх ногами, Женя стал ее подписывать, теряя буквы из поля зрения. В зале поднялась рука, и Женя, не глядя, кивнув, давая разрешение задать вопрос: Женщина в красном платье поднялась со своего места и проникновенно, с жалостью, спросила: — Евгений Александрович, скажите, а где Вы получили этот шрам на щеке?..