Остался только пепел

      Женя мне снился. Он убегал от меня во снах, а я никогда не мог его догнать. Когда я просыпался, он растворялся с лучами солнца, а я даже в реальности оставался один. Нам не суждено было быть вместе. Я смирился и жил. Но я видел Женю в прохожих, замечал его черты в Марке и не мог вытравить из себя воспоминания о нашей любви.       Утро выходного дня началось рано. Дети спали, а я побрёл на кухню. Ритка сидела за столом, попивая кофе и просматривала газету. — Доброе утро, — сонно буркнул я, усаживаясь на стул и пододвигая к себе чашку. Резкий запах кофе бодрил, но я чувствовал, как слипаются глаза. — Доброе, доброе, — ответила Ритка, делая большой глоток. Жена не открывалась от газеты, жадно цепляясь за строчки. Уголки её губ поползли вверх и она довольно хмыкнула, — Леш, ты даже не представляешь, про кого здесь пишут. Я всё утро зачитываюсь. Уже наизусть выучила. — И про кого же? — А ты угадай, — не унималась Рита. — Не хочу, — горячий напиток обжёг рот. По внутренностям начало расходиться тепло и бодрость. Мне не было дела до газетных сплетен, поэтому я только отмахнулся, — мне неинтересны интервью с твоими коллегами и их пьяные драки. — Что-что, а про пьяные драки ты в точку, — Ритка сложила газету и пренебрежительно бросила её на стол, — но там написано не про моих коллег, а про твоих старых друзей. — Что? — То, — Ритка кивнула в сторону газеты, — посмотри, что он творит. Совсем сбрендил. Был больным, а с возрастом ещё хуже стало. И возомнил же о себе! — Да о чем бы вообще? — О ком. — Что? — я был сонным и слабо осозновал, что происходит. Понимая, что жена ничего не скажет, я потянулся за газетой. На пальцах ощущалась шероховатая поверхность бумаги, а в нос ударил запах свежей типографии. — Читай-читай про своего дружка. Тоже мне! Поэт сраный. Ни таланта, ни… Ни. Да и чёрт с ним! Но такого даже я об Островском не думала...       Я уже не слушал жену, жадно глотая мелкие строчки. Текст смешивался в кляксу, неразборчивое пятно, вызывая дрожь по телу и рябь в глазах. Отдельные фразы пламенем вспыхивали в сознании, прожигая меня. Мне не хватало воздуха. Меня бросило в жар, на лбу появилась испарина.       «Евгений Островский»       «Пьяный дебошир»       «Драка»       «Поэт-пьяница или герой-любовник?»       «Травмы»       «Скандальный автор»       «Алкоголь равно вдохновение?» — Женя, — его имя сорвалось с губ, царапая горло. Я отбросил в сторону газету, пытаясь справиться с эмоциями. У меня не получалось. Загнанные в угол сознания переживания и чувства вырывались наружу. Женя. Мой Женя.       «Как же он там без меня?»       «Я очень скучаю»       Недавно выпитый глоток кофе подходил к горлу. Меня начало тошнить. Я вспомнил, как мы расстались и сколько гадостей наговорили друг другу.       Все должно было быть не так. — Ага, Женя. Евгений Александрович. Тьфу ты! Ты гляди, известным стал. Но все такой же, — Ритка покрутила чашку на столе. Неприятный звук керамики о стол резанул слух, и я поморщился, — такой же ненормальный! — Хватит! — рявкнул я, пытаясь прийти в себя. Слушать грязь про Женю не хотелось. Я вообще не хотел о нем слышать и пытался забыть. Но вспоминалась каждая мелочь про него, про нас: яблоки, книги, шелест простыней и запах ночного воздуха. Женя был везде. Он был внутри меня.       Не справляясь с порывом, я снова схватил газету и уставился в текст, прыгая по строчкам. Я всматривался в буквы, в надежде на то, что мне показалось. Но статья не менялась. Она отпечаталась на бумаге, на моей коже, проникая в тело. — Черт! — выругался я, отшвыривая газету. — Так и я о том же. Наш Евгений Александрович совсем тю-тю. — Рита! — А шо я? Что я не так говорю? — Да ничего ты не говоришь! — я смотрел на Ритку, но видел уставшее и избитое лицо Жени. Мне было больно, ведь мы сами все испортили. Я, Женя. Мы уничтожили нашу любовь, оставляя после неё пепел. И если я продолжал жить, то Женя пошёл по пути саморазрушения. Мне хотелось рвануть в Ленинград, найти его, встряхнуть и прокричать: «Что ты, мать твою, творишь?!». Но я не знал, где искать. И мы сделали выбор. Нас больше ничего не связывало. Мы не вместе. Нас больше нет. — Да что ты так кипятишься, а? — Ритка лениво поправила бигуди, — ну драка и драка. Может, хоть нормальным мужиком станет, если начал кулаками махать. Хотя до нормального мужика там раком до колхоза. — А ты у нас разбираешься в нормальных мужиках, да? — съязвил я — Я же тебя выбрала, значит, разбираюсь. — Ну-ну. — Да шо? — хихикнула жена.       Я зло посмотрел на Ритку. Ссориться не хотелось. Эта статья высосала из меня всю энергию, хотя было раннее утро. Я устало потёр глаза, залпом допивая кофе: — Закроем тему, ладно? — сквозь зубы прошипел я. Утреннее умиротворение было испорчено. Сонливость прошла, уступая место раздражительности. Я сдерживался из последних сил, чтобы не разорвать эту газету на куски и больше никогда не видеть этой журналистской грязи про Женю. Он этого не заслужил. — Да закрыли, чего уж, — несколько минут Ритка помолчала, а потом снова принялась за старое. Она говорила, говорила и говорила. Жена швырялась в меня воспоминаниями о Жене. Мне становилось дурно от её обид и издевок. — Ну сколько можно?! Ты можешь замолчать?! — я стукнул кулаком по столу и вскочил с места. — Да что с тобой сегодня? Не с той ноги что ли встал или вчера ночью меня не долюбил? Я тебе, между прочим, сказать кое-что хотела. А ты…       Ритка только открыла рот, как я её резко перебил, не желая слушать: — Ты уже сказала всё, что хотела, — я схватил эту дряную газету и вылетел из кухни. Быть дома не хотелось. Я начал собраться под недовольное бурчание жены. Мысли о Жени меня уничтожали. Я думал, думал и думал. Вшивая статья перевернула весь мой мир. Хотя дело не в статье. Это Женя. Он всегда так на меня действовал. Я просто не мог без него. Потому что любил. Потому что он слишком много для меня значил. Я бы хотел помочь. Но Жене никогда не была нужна моя помощь. Ему не нужен был я.       Через несколько минут я вышел из дома. И если бы я не отмахнулся от жены, то услышал бы наспех брошенное вслед: — Лёш, скоро ты снова станешь отцом.       Но я уже бежал по пустынным улицам. Утро встретило меня прохладой и тишиной. Но сегодня я не хотел быть один.

***

      Я пришёл к Свете. Мой настойчивый стук в дверь разбудил подругу, заставляя её встать с кровати. — Лёш, ты совсем с ума сошел, — растрёпанная Света стояла в коридоре в одной рубашке и зевала, — ты вообще смотрел на время? Ещё несусветная рань. Я вообще-то спала. Ты знаешь во сколько я вчера легла?       Я перебил недовольную речь подруги быстрой и резкой фразой: — Мне нужно было уйти из дома. — А… — протянула подруга, пытаясь пригладить растрёпанные волосы, — ну, тогда проходи.       Я бросил быстрое «спасибо», наблюдая, как Света мне махнула, мол, чувствуй себя как дома, и поплелась в спальню. Я пошел следом. Подруга, ничуть не стесняясь, запрыгнула в постель и закуталась в одеяло. — Ну? Что у тебя случилось? — Да ничего, — решил отмолчаться я, рассматривая комнату. На трюмо стоял огромный букет роз и открытка, — это ещё от кого? Новый поклонник? — Да ну его, — Света потянулась за спичками и сигаретами на тумбочке, — поклонник, кавалер, воздыхатель. Называй как хочешь. Мне плевать. Он только и может, что таскать мне веники. Это уже четвертый букет за пару недель. — Ты ему нравишься. — Да а толку-то? — подруга чиркнула спичками, подкуривая сигарету и делая затяжку, — он мне не нравится. Я уже устала ему говорить, чтобы он перестал таскать мне эти букеты. Но нет же. Этот дурак чуть ли не бьёт себя в грудь и кричит, что добьется меня. — О, — я засмеялся, — кажется, кто-то серьезно настроен. — Этот кто-то — моя головная боль, — Света стряхнула пепел в пепельницу и похлопала по кровати, приглашая меня присесть, — не стой столбом и падай. — Я в уличной одежде. — Лёш, мы не в твоём гинекологическом кресле. У меня в постели не стерильно. Во всех смыслах слова, — Света засмеялась, — ладно, я шучу. Но ты правда не стой. Я потом поменяю постельное.       Я уселся рядом с подругой, отбирая у неё сигарету и пуская по лёгким дым. Хотелось расслабиться, ведь это утро выбило меня из привычного образа жизни.       Мы молчали, и мысли о Жене снова начали меня донимать. Чтобы отвлечься, я решил затеять разговор с подругой, которая лежала в обнимку с подушкой и курила. — Так кто он? — Кто? — переспросила Света. — Твой поклонник. — А, ой, — подруга пренебрежительно закатила глаза, — журналист из конкурирующего издательства. Ничего серьезного. Скоро он отстанет, когда поймет, что ему ничего не светит. — Так может нужно обратить на него внимание? — аккуратно поинтересовался я, — он, кажется, серьезно настроен. — Пф, — Света фыркнула, но промолчала.       В личную жизнь подруги я не лез. Света иногда делилась общими подробностями, вскользь упоминая мужчин. Но она никогда не вдавалась в детали, а я не расспрашивал. Ведь я, как никто знал, что в дела сердечные лучше не лезть. Кто знает, какую любовь хранит чужое сердце? — Но цветы красивые, — между прочим добавил я. — И мне нужно выйти за него замуж только из-за красивых цветов? — Света тяжело вздохнула, отбрасывая в сторону одеяло и потягиваясь на кровати, — Лёш, ну что ты несёшь? И ты туда же, да? Мне коллеги уже все уши прожужжали, что мне пора замуж. Что я уже старая дева и такими темпами вообще никогда не рожу. А мне оно и не надо. Не моё это. — Ты мне это говоришь, потому что хочешь услышать мнение врача? Могу провести осмотр прямо сейчас, — я улёгся на подушку, пододвигаясь к подруге. — Да иди ты к черту! — Света пихнула меня в бок, — фу. Мне только в кошмаре может присниться, что я пойду к тебе на приём. — Ну, может, не ко мне, а к моим студентам. — В смысле? — удивилась подруга. — В прямом. Мне предложили читать лекции в университете. — О, Царевич. Ну ты даёшь. — Да. — Смотри, чтобы какой-нибудь студент не подсунул тебе крысу, — Света разразилась хохотом, а я состроил недовольное лицо. — Вот ты злопамятная су... — Эй, заткнись, — подруга слегка стукнула меня по губам, — а если серьезно, то я горжусь тобой. Ты молодец. — Скажешь это, когда мои студенты станут хорошими врачами. — Договорились, — мы пожали друг другу руки, закрепляя сделку. — Но, Свет, клянусь, некоторые из них безнадежны. Я вообще не понимаю, почему они пошли в гинекологию, если не могут отличить кл… — Уверена, что это студенты мужского пола, — хихикнула Света, — знаю я таких. — А может твой кавалер с цветами не такой? — я кивнул в сторону вазы. — Лёш, ну хватит. — А что? Выскочешь замуж, а он все к твоим ногам. — Царевич… — Будешь ходить по самым дорогим ресторанам в мехах, шелках. — Прекрати, ладно? — подруга обхватила себя руками и закусила губу. Она только что смеялась, а сейчас поникла и начала дрожать. — Что уже произошло? — Ничего, просто я… Я… — Эй, ты чего? Свет, ну что я, дурак, не так сказал? — я взял подругу за руку, пытаясь поддержать, — если не хочешь можешь не говорить, но я здесь, слышишь?       Света молчала, что-то обдумывая. На её лице менялись эмоции. Я видел в её глазах страх, сожаление и боль. — Я просто не хочу быть, как моя мать. — Твоя мать? — глупо повторил я, пытаясь вспомнить хоть что-то. Но после войны Света ни разу не говорила о матери, всячески избегая этой темы. — Да. Моя мать.       Я молчал, давая подруге выбор: рассказать или нет. Мне не хотелось давить, поэтому я лишь ласково поглаживал подругу по руке, давай понять, что я рядом. — Я никогда никому не рассказывала, — начала Света, — но здесь и нечего рассказывать. Такое лучше держать при себе. Да и кому какое дело. Каждый крутится, вертится как может, да? — Да, — кивнул я, — ты вообще о чём? Я не понимаю. — В общем, — подруга поджала ноги под себя и удобнее уселась на кровати. Она избегала моего взгляда, глядя сквозь букет, — моя мать спуталась с немцем. Как ты понимаешь, расчет был не на любовь, а на выгоду. Отец погиб, защищая нас от этих… Этих. А моя мать пошла другим путем. Зачем бороться, если можно просто расставить ноги? Это же так по-женски! Мне ещё тогда было противно, но я ничего не могла сделать.       А мать была только и рада, что у нас есть лучшая еда, одежда и мы в безопасности. Когда другие умирали, моя мать трахалась с врагом. И самое ужасное, что Фридрих её по-настоящему полюбил. Да, может, и она его. Я уже не знаю. После войны они укатили в Германию. А мне... А я не знаю, Лёш. Это противно. Все эти женские ужимки и хитрости, чтобы нравиться мужчинам. Чтобы продать себя побогаче. Я так не хочу. А эти цветы... Не знаю. Фридрих тоже так ухаживал за матерью и… — Но твой поклонник не Фридрих, — резонно заметил. — Твою мать, Лёш. Конечно, он не Фридрих, он Коля, но методы у него такие же, — Света нервно взмахнула руками, — а я не хочу быть, как моя мать. — И ты принимаешь его ухаживания? — я решил перетянуть тему на настоящее с прошлого. Откровение Светы про мать я решил не комментировать, но был благодарен, что подруга доверилась и поделилась. — Не выбросить букет в урну — это принимать ухаживания? Если так, то да. Принимаю. Но я ему прямо говорю, что у нас ничего не получится. Но до этого дурака все не доходит. — Свет… — Да все, — подруга снова потянулась к сигаретам, но пачка оказалась пустой. — Ты уже взрослая женщина и ты точно не такая, как твоя мать. Живи как хочешь, — я постарался дать подруге хороший совет, которому пытался следовать сам. Но для того, чтобы жить, как я хотел… Мне не хватало Жени. Но я смирился. — Ладно, я не хочу об этом говорить, — Света причесала волосы пальцами и хитро улыбнулась, — вообще-то я рассчитывала на то, что сегодня изливать душу будешь ты. Что уже случилось? Ты же не просто так припёрся ко мне с утра пораньше. — Да с Риткой поссорился. — Не ври, Царевич, — Света покачала головой, — ссоры с Марго на тебя так не действуют. Здесь что-то серьезное. Но что? — Умоляю, прекращай этот допрос. Тебе не хватает только блокнота и карандаша. И ты вылитый мент или журналюга. — С ментом ты, конечно, загнул. Но насчёт журналюги... Я она и есть, Царевич. — Как я мог забыть? — я потер виски. Мысли начали возвращаться к статье о Жене. Мне хотелось поделиться со Светой, но я не знал, как ей всё объяснить.       Женя — сокровенная тайна, которую я хранил всю жизнь. Но, может… Может было пора кому-то рассказать и отпустить эту боль?       Мне было страшно, поэтому я начал издалека, готовый в любой момент закрыть тему на железный засов и никогда больше не открывать. — Сегодня в газете прочитал про одного знакомого. — Про кого? — бесцеремонно спросила подруга. — Свет, дело же не в этом… — Я тебя спрашиваю, про кого, Царевич? — Света пытливо на меня смотрела, не оставляя ни единого шанса отвертеться от ответа. На секунду я уже пожалел, что затеял этот разговор. — Про Островского. — Ты знаешь Островского? Откуда? — подруга аж подпрыгнула на кровати и начала сыпать вопрос за вопросом. Откуда, где, как? Я терялся от её напора, но продолжал отвечать. Слово за словом я выкладывал Свете свою жизнь, избегая главного секрета. Но когда Света бесцеремонно спросила, кто он мне, я замолчал.       «Женя — моё всё», — кричал внутренний голос, но я не мог признаться. Я сросся с этим секретом и признаться — значит оторвать его от себя с мясом и кровью. Больно, но правильно?       Может, если я расскажу, то освобожусь от этого? — Так вы с ним друзья? — не унималась Света, — почему ты раньше мне о нем не рассказывал? — Я… — Царевич, ты чего? Я же не кусаюсь.       Перед глазами пронеслась вся жизнь с Женей. Наши разговоры, поцелуи, объятия, ссоры.       Я сделал глубокий вдох. Ладони вспотели, сердце выламывало ребра. Но я решил. Либо сейчас, либо никогда: — Я люблю его, Свет.       Одна фраза потянула за собой рассказ о всей моей жизни. Мне было нечего скрывать. Я делился с подругой всем, выливая на неё давно подгнившее откровение. Я плевался прошлым, выкладывая всё как есть. Женя, Ритка, Дмитрий. Без секретов, без лжи. Перед Светой я обнажил всего себя. Разрешил подруге залезть под кожу и расковырять сердце.       Новая пачка сигарет, которую Света принесла из кухни, закончилась вместе с моими словами. Мы сидели в задымленной комнате и молчали.       Казалось, я разучился говорить, но всё-таки выдавал из себя тихое: — Осуждаешь? — Нет, Лёш. Я просто не понимаю, как ты мог так долго молчать. Да я бы в жизни не догадалась, что ты из этих. Да ещё и с Островским, — Света присвистнула, а я засмеялся. Напряжение спало. Подруга меня приняла, — если насчет Островского у меня были такие мысли… — Да ну, — не поверил я. — Да. Можно только почитать его стихи и все понять. Он пишет про запретную любовь. А тут два варианта. Либо он любит замужнюю дамочку, либо мужчину. — Я не читаю его стихи. — Ты вообще ничего не читаешь, кроме самих медицинских справочников, дурень. Нет, ну это же одуреть можно.       Подруга удивлено хлопала глазами, не зная, что сказать. Но я не видел на её лице отвращения. Мне действительно стало легче. Этот секрет перестал меня душить и мучить. — Урвал себе такого мужика. И как ты это сделал, Царевич? — Я тебе все рассказал. — Да я же не об этом, — Света подорвалась с кровати и начала расхаживать по команде, шлепая босыми ногами, — я просто не понимаю, как? Тебе было пятнадцать. А ты, уж прости, не был красавцем. — Эй, вообще-то ты была в меня влюблена. — Это я, — улыбнулась Света, — я сама была малолеткой. Но Островский? Как, Лёш? — Если бы я знал. — И как он в этом деле? — бесцеремонный вопрос Светы поставил меня в тупик. Но подруга и не думала смущать и бесстыдно играла бровями, — ну, расскажи, а? Я только что узнала, что мой друг спит с мужчиной. Конечно, мне интересно. Если бы была моя воля, я бы вообще не спала с мужчинами. Женщины лучше. — Так может? — я подмигнул и улыбнулся, — предложи Ритке, вдруг она не будет против. — Фу, Царевич. Прекрати. Женщины прекрасны, но я не хочу с ними спать. А вот ты хорошо устроился. И с теми, и с теми. — Да, я такой! — шутливо ответил я. — Такой-сякой. Ты тему не переводи. Как тебе Островский в этом деле, м? — Я не буду говорить. — Да почему?! — возмутилась Света, усаживаясь рядом со мной. — Не хочу, чтобы ты завидовала. — Да брось! Мне можно рассказать.       Я прикрыл глаза, вспоминая Женю. Он был лучшим, самым любимым. Его поцелуи, его тихий шепот и нежные прикосновения. Я плавился рядом с ним, отдавая всего себя. Мы делили стоны, ласки, нашу любовь.       «Но это в прошлом», — резко оборвал себя я. — Свет, ну что ты хочешь услышать? Мне всегда было с ним хорошо. Я люблю его. — И он тебя. Ты же и есть та таинственная муза Евгения Островского. — К сожалению. Для него, — я поджал губы, ведь знал, что Женя бы отдал все, чтобы не любить меня и быть нормальным. — С ума сойти! — Света хлопнула в ладоши, разгоняя тишину. — Да. Иногда сам не верю. — Но ты, конечно, удивил. Ты и Островский… Ты поэтому теперь с Дмитрием? Потому что он такой же. — Нет, ты что? С Дмитрием как-то закрутилось. Мне просто хотелось отвлечься. — Он и рядом с Островским не стоял, где твои глаза, Царевич? — Я и не искал замену, Свет. Я же все тебе рассказал. — Да, — подруга грустно вздохнула, — мне жаль, что вы расстались. — Да. Мы всю жизнь расстаёмся и сходимся, — я сцепил зубы, чтобы не завопить. Каждое наше расставание оставляло на мне отпечаток. Я становился черствее и черствее. От подростка Лёши не осталось и следа. Если раньше я был готов ради Жени на все, то сейчас я старался мыслить критично. Жене не нужны мои жертвы. Жене нужны только его страдания и боль. Он выбирал их, а не меня. — Леш, может, вам стоит нормально поговорить? Он сейчас очень плох. Ты же сам читал, что он творит… — С меня хватит, — резко оборвал я, — мне хватило последнего раза. И заметь, ты сама сказала, что он перегнул. Да и я не знаю, где его искать. Женя же все решил. Он у нас всегда все сам решает. — А ты и рад? Не собираешься за него бороться? — Свет, это ты мне рассказываешь про это сказочное «бороться за любовь»? Ты сама мне постоянно говорила, что не веришь в такую ерунду. Любовь для романтиков и пьяниц. Это же твои слова. А я не подхожу ни под одну категорию. — И ты вот так хочешь его отпустить? — Света прищурилась, склонив голову на бок, — ты же любишь его. — Я боролся за него двадцать лет. И это он меня отпустил и все закончил. — Какие вы дураки, — подвела итог подруга. — Даже не буду спорить.       Да, мы были дураками. Несчастными дураками. Но нам хватило ума все закончить. Так было лучше, пытался убедить себя я. Но никогда не верил в этот бред.