***
Из школы он уволился. Антонина Ивановна молча подписала его заявление. Женя выпрямился, оглядел глазами кабинет. — Вы не мужчина, Островский, — процедила сквозь зубы директриса, — мне жаль Вас. Вы должны еще ползать на коленях, что мой муж, благородной души человек, не дал этому дела хода. И я! Могла ли я подумать, что беру на работу в школу содомита? Вы мне противны. И Вы ведь работали с детьми! А если бы кто-то пострадал из мальчиков? Не о них ли Вы писали свои гнусные стихи? Убирайтесь. Вы мне противны. Женя промолчал. Постоял с минуту в кабинете, потом склонил голову на бок, и без эмоций ответил: — Я, может быть, и содомит, но не лгун и не изменник. И лучше не быть мужчиной вовсе, чем быть мужчиной, решившим связать свою жизнь с такой женщиной, как Вы. Прощайте. Щелкнув каблуками, он вышел из кабинета. Вслед ему понеслась ругань и оскорбления. Женя вышел на крыльцо приюта. Он отдал этой работе двадцать лет жизни. На его глазах сотни воспитанников выросли и покинули стены этого неуютного здания. Он огляделся, обвел печальным взглядом лужайку с ржавыми качелями и скрипучими лавочками. Не оглядываясь, вышел за ворота школы. И больше туда не возвращался.***
Он снова вернулся к бутылке. Павел Петрович молча сидел с ним на кухне. Старик стал совсем плох; шалило сердце, болела голова. Женя не работал, а деньги утекали сквозь пальцы. Роман, который он писал три года, и который мог бы его прокормить, Егор Львович отказался ему возвращать. — Вы в своем уме? Я не пропущу в печать эту мерзость. — Там написано о любви между мужчиной и женщиной, — сказал Женя. Ему было стыдно и противно обивать порог кабинета литературного агента, но делать было нечего. Этот роман — все, что у него осталось. — Убирайтесь вон, — был ответ, — между строчками все ясно. Вы писали о мужчине. — Там нет и намека! — закричал Женя, но Егор Львович указал ему пальцем на дверь. — Убирайтесь. Свой роман Вы обратно не получите. — Я обращусь в милицию, — слабо сказал Женя. Стены маленького кабинета стали на него давить. Егор Львович нахально рассмеялся. — Боюсь, Вас там встретят с распростертыми объятиями. Я напишу тогда про Вас статью, где расскажу Вашу тайну. И соберу доказательства. И Вы отправитесь в тюрьму. Вы этого хотите? Пошел вон! Женя вышел с пустыми руками. Роман был утерян, как и вся его жизнь.***
Он пил. Покупал дешевый алкоголь и напивался каждый вечер. Иногда пил на улице, пока его не прогоняли милиционеры. Женя возвращался в свою запустевшую, пропахшую табаком и одиночеством, квартиру, и засыпал в коридоре, на полу, не раздевшись. Ему снилась война. Во сне он кричал, плакал и звал Лешу. Но когда просыпался — снова оказывался один. Он лежал до утра, смотря на страшные тени на потолке, курил дешевые сигареты, а утром отправлялся шататься по городу. Здоровье его ухудшалось. Левый глаз полностью потерял зрение. Женю мучили кошмары или бессонница. Он потерял в весе. Волосы его стали почти седыми, хотя ему не было ещё и пятидесяти. А в один из дней, когда он пришел в гости к Павлу Петровичу, случилось несчастье. Старый профессор скончался во сне. Женя обнаружил его труп на диване, под клетчатым пледом. Старик отошел мирно, с книгой в руках. Женя начал давиться рыданиями. Когда приехал Андрей, Женя даже не смог найти нужных слов. Последний важный человек в его жизни покинул его. — Вам бы пить перестать, — жестко сказал Андрей, когда прошли похороны. Женя их не помнил; был пьяным в стельку. Андрей, в ту пору бывший студентом второго курса медицинского института, устало повернулся к нему и вздохнул. — Евгений Александрович, дело не мое, конечно, но Вы так скоро за дедом отправитесь. Возьмите себя в руки. — Не тебе меня учить, — огрызнулся Женя. Он провел ладонью по лицу, кожу кольнула щетина, — у меня ничего не осталось. — Тогда ложитесь и помирайте. Я не могу каждый день мотаться сюда из Москвы и следить за Вами, — Андрей прошел в комнату, хлопнул дверцей шкафа, — мне не до этого, у меня учеба. Вы посмотрите на себя, — парень скривился, — это Вы за моим дедом ухаживать должны были, а не он за Вами. Постыдились бы. Женя покраснел и отвернулся. Андрей собрал кое-какие вещи, покидал в спортивную сумку. — Вы мне в детстве героем казались. Сильный, умный, все на свете знали. И что теперь? Понимаю, Вам плохо. Всем не легко. Но Вы могли бы... — Да замолчи ты уже, — осадил его Женя, — много бы ты понимал. Еще вчера под стол пешком ходил. — Ну, конечно, — Андрей скривил губы и встряхнул рыжими волосами, — а Вам бы только страдать. Что толку с Вами говорить? Все равно не поймёте. Если бы не Ваш алкоголизм и не образ жизни, дед бы, может, еще жив был. Сопли вам вытирал, будто ему заняться было больше нечем... Женя попятился в коридор. Слова Андрея, которого он помнил ещё младенцем, резанули, как нож. Молодой человек застегнул спортивную сумку, накинул ее на плечо. Он возмужал, стал шире в плечах. Синяя куртка едва сходилась на груди. — Мне пора. — Андрей, — слабо позвал его Женя, но парень покачал головой. — У меня поезд скоро. Не могу опоздать. До свидания. Андрей кивнул, вышел из квартиры. Женя остался совсем один. Он опустился на продавленный диван. Ему захотелось умереть.***
Он стал продавать вещи из квартиры. Он не мог найти работу. В школы его не брали — знали, читали все эти газетные сплетни и вежливо отказывали. В одной из школ, молодой директор лет двадцати пяти, полный, краснощекий, развел руками и сказал: — Мы пенсионеров не берем, простите, Евгений Александрович. Женя вышел на улицу, поймал свое отражение в витрине магазина. Он все еще был красив, но очень, очень стар. Прожитые годы и несчастья отразились на его лице. Он закурил на улице, потом медленно побрел в сторону парка. Единственным доступным развлечением для Жени стали прогулки. Там он садился на скамейку и подолгу смотрел на играющих детей. Сердце его болело. Он хотел сходить к врачу, но каждый раз откладывал поход. Не хотел слышать свой приговор. Женя снова пришел в парк и сел на свою любимую скамейку. В парке он не курил — стеснялся. Ему нравилось смотреть на бегающих и радостных детишек, но часто к глазам подступали слезы. Левым глазом Женя не видел вовсе — когда он закрывал и правый, он видел только темноту. Всякий раз, когда он видел детей, к горлу подкатывал комок. «Я мог бы быть счастлив. Я заслужил страдания. Если бы я не встретил Лешу, все было бы по-другому. Это не любовь, а наказание, и я несу его всю свою жизнь. Я бы отдал все за возможность еще хотя бы день побыть отцом» — Дяденька, Вы плачете? Женя повернулся. Перед ним стояла девочка лет семи, в красном платье в клеточку. Длинные темные волосы ее были заплетены в две толстые косы и скручены узлами на голове. У Жени заколотилось сердце. — Нет, нет, что ты. — А почему Вы тут один? — девочка принялась скакать на одной ножке. Вечернее солнце склонилось за кроны деревьев, и Женя сощурился. — Я... Я гуляю. — У Вас тут есть дети? — девочка заозиралась, — я гуляю с мамой, она воооон там. — Нет, у меня нет детей, — ответил Женя чужим голосом. — Жалко, — девочка пожала плечами, — нам Вас жалко. Вы всегда такой грустный тут сидите. Как Вас зовут? — Евгений, — ответил Женя, грустно смотря на девочку. Его Сашенька могла бы быть такой же. Могла бы. — А меня 'аша, — девочка снова принялась скакать. Она немного шепелявила, крупные зубы нуждались в пластинке. — Как? — Женя побледнел, прослушав первую букву имени. Ему стало душно и плохо. Он прижался спиной к щербатой скамейке. — Ма-ша, — по слогам повторила девочка и громче, чем до этого. Наверное, она решила, что он глухой. Детям Женя казался стариком. — Маша. Красивое имя, — Женя быстро утер слезу, — кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — Не знаю, — девочка наклонилась, быстро подняла с асфальта маленький камешек, — артисткой, наверное. — У тебя получится, — Женя грустно улыбнулся. — У меня красивое платье? — девочка закружилась вокруг Жени, — мне привез его папа. Смотрите, какие рукавчики! Она подлетела к Жене и протянула ему руку. Он задрожал, горло сдавил спазм. Он протянул пораненную руку к рукаву. Девочка увидела порезанную ладонь и вскрикнула, дернулась. — Мама! Через мгновение возле Жени появилась женщина. Она была высокая и худая, как палка, с высокой прической и круглыми очками на носу. — Вы что творите?! Вы что делаете?! К ребенку пристаете?! — Что Вы, — Женя вскочил со скамейки, — я и не думал, я... — Я видела, как Вы ее трогали! Извращенец! — заголосила женщина. Маша спряталась за маму, смотря огромными глазами на руки Жени. Он поспешно завел их за спину, — я Вас давно приметила. Сидите тут, в одиночку, на детей смотрите! А ну я Вас сейчас! И женщина со всей силы замахнулась на Женю сумкой. Он отпрянул, не ожидая, заслонил голову. — А ну пошел прочь! Бездомный! Извращенец! Ты... Ты... Чтобы я тебя тут не видела! На детей он пялится, ишь ты! Пошел прочь, пока я милицию не вызвала! Женя быстро побрел в сторону выхода из парка. Не оглядываясь, он услышал, как девочка тихо сказала маме: — Он меня не трогал. Он был очень грустным и плакал. Я подошла к нему и хотела дать конфетку.***
С каждым днем Женя чувствовал себя все хуже и хуже. Болело сердце, а легкие сдавливало каждый раз, когда он брался за сигарету. Пару раз он харкал кровью в раковину. Он знал, что ему осталось немного. Он перестал писать стихи. Подводя итог своей жизни, он невесело улыбался. Он прошел войну. Видел смерти, трупы, кровь и боль. Он потерял жену, ребенка, работу, свое имя и себя. Он потерял любовь; запретную, душившую, неправильную. Вся его жизнь была неправильной историей, которую нельзя было допустить, и теперь история заканчивалась. Женя умирал в своей пустой квартире в самом печальном и холодном городе России. Жизнь его подходила к концу. Легкие горели огнем, по утрам он едва мог проснуться и подняться с постели. Иногда прогуливаясь вечерами, он с удивлением обнаруживал, что женщины все еще оборачиваются на него. Однажды Женя услышал, как две молодые девушки в очереди в магазине переговаривались между собой: — Он такой грустный. Но посмотри, какие глаза! А какие волосы! Белые, как снег, но он такой красивый. Даже шрам на лице его ничуточки не портит. — Да, повезло, наверное, его жене! Такие мужчины с годами становятся только лучше. Женя покачал головой. Он взял бутылку водки и грустно поклонился молодым девушкам. Они замолчали, увидев его взгляд. «Ну и что дала мне эта красота, кроме страданий?», — подумал он, выходя на улицу. Был август. Утром Женя увидел на кафеле раковины кровь, когда после утренней затяжки его затошнило и вырвало. Смерть подступала. Но он не думал о ней. С мыслями о смерти он примирился еще давно, когда она каждый день ложилась с ним в холодную постель на войне. Он думал о Леше. Несмотря на всю боль, расстояния, расставания он не переставал любить его. Женя усмехнулся: его убивал не алкоголь, не туберкулез, не одиночество. Его убивала любовь. Однажды любовь и Леша спасли его. Мысли о нем хранили его от гибели, когда он спал на холодной земле, когда смотрел в глаза смерти, когда закрывал глаза умершим товарищам. Сейчас эта любовь его убивала. Вся его жизнь, полная лишений, страданий, отказов и боли, была связана только с Алексеем. Он и был его жизнью. Они не виделись пять лет. Пять долгих лет, за которые Женя успел стать известным и успел все потерять. Пять долгих лет, что он жил один, не позволяя себе коснуться другого мужчины или женщины. Он был верен ему всю жизнь. Женя простил его за все слова, за все поступки, за измену, за все-все. Все, что у Жени было, и все, чего не было — всем этим он был обязан Алексею.***
Он надел свой лучший костюм и пальто, хотя август был теплым. Он отстоял очередь на вокзале и купил билет в Москву. Никто на него не смотрел. Он был один. Надвинув шляпу на глаза, он сложил билет и медленно прошел в вагон. Он хотел в последний раз увидеть Лешу. Последний раз.***
Москва встретила его гомоном и толпой людей. Женя хотел поехать в больницу, но передумал. Там, при коллегах и пациентах, он даже не станет с ним разговаривать. Даже увидев его состояние, он не простит его, не обнимет. Женя стоял у вокзала. Он помнил дом Леши, но не помнил подъезда или квартиры. Будет ли он дома к вечеру? В Москве ли он? Женя не знал. Но он был готов ждать Лешу столько, сколько понадобится. Он взял такси, назвал адрес дома. Москва была ему чужой и неприветливой. Легкие горели, хотелось курить. Расплачиваясь с таксистом, Женя попытался сунуть деньги так, чтобы водитель не увидел его рук. На ладонях кожа была вся изрезана. Он вышел из машины и остановился возле кирпичного дома. Глазами-окнами постройка смотрела на Женю. Он мог только гадать, в каком конкретном подъезде живет Леша. Женя глянул на часы — пять вечера. Во сколько он возвращается с работы? Захочет ли он поговорить с ним? Захочет ли он смотреть ему в глаза? Он ведь, наверное, уже и думать о нем забыл. Он счастлив? Женя сел на лавочку возле подъезда и закурил. Двор был тихим и спокойным. Последние солнечные лучи отбрасывали ленивые тени на стену дома. Где-то кричал ребенок. Из окна первого этажа играло радио. Бездомная кошка с одним ухом вылезла из кустов, подошла к Жене и потерлась о его ноги. Он ждал. — Извините, у Вас сигарет не будет? Женя поднял голову. Он так задумался, что не заметил, как к нему подошел молодой человек. Присмотревшись, Женя заметил, что это был скорее подросток, чем юноша. На вид ему было не больше шестнадцати лет. Высокий, худой, с копной черных кудрявых волос, он явно возвращался с учебы. На худом теле болталась белая рубашка, заляпанная пятнами краски, и тяжелый свитер, явно с чужого плеча. Школьные брюки отглажены, а ботинки начищены. — Извините, сигареты не будет? — повторил подросток, склоняя голову. Что-то в его лице показалось Жене знакомым. Он прищурился, вгляделся в лицо мальчишки. Большие испуганные глаза, острые скулы, нервные, рваные движения. Женя ахнул, привставая со скамейки. — Марк? Юноша заморгал, сделал шаг назад. Руки с тонкими длинными пальцами метнулись, спрятались в карманы. Он ссутулился, испугался. — Мы знакомы?..