...И солнце взойдёт над нами

      Прошло несколько дней после того, как было отбито гиеновое воинство Амбы. Прайд медленно приходил в себя. Всё ещё оплакивались потерянные близкие, всё ещё некоторых мучила бессонница после пережитого кошмара. По ночам некоторые львицы вскакивали и выбегали наружу: поглядеть, всё ли спокойно. После того, как один раз так выбежала сама Киара, Кову пришлось попросить гепардов создать ночные патрули вокруг Скалы. Днём Король, разминая восстанавливавшиеся мышцы, неустанно охранял свой дом сам. Королевские дела, такие как разбор тяжб между подданными, были пока отложены. Слишком сложно было пока после пережитого вернуться к простой обыденной жизни. Иногда Кианге казалось, что к ней не удастся вернуться уже никогда. Казалось, всю жизнь их теперь будет мучить это эхо войны, эти боль и страх, ночные кошмары и бессонные ночи, печально устремивший взгляд на звёзды или просто в пасмурное небо Самавати...       Частенько Кианга вместе с отцом выходила на патрулирование территории. Находиться в пещере, где ей всё ещё по углам мерещились безжизненные тела Марариби и Джубы, было почти невыносимо. Тогда, неторопливо шагая по мокрой от дождя траве, отец и дочь тихо разговаривали.       Киангу не отпускали невесёлые думы. Но она не знала, как рассказать о них отцу. Однако совесть грызла её, и в один из дней, не выдержав, она тихо спросила:       – Пап?       – М? – отозвался погружённый в свои размышления Король.       – Я... Я очень плохо поступила, что сбежала с Екундой на вершину?       Кову остановился и внимательно посмотрел на дочь.       – Нет, – тихо сказал он. – Нет, ты поступила совсем не плохо.       – Но я бросила прайд... Я струсила, стремясь спасти собственную шкуру... Оставив своих подданных... Какая же из меня королева?       Кову снова зашагал вперёд. Львице показалось, что он прячет добрую улыбку.       – Но ведь ты спасала и свою подругу, разве нет? – мягко сказал он. – И ты спасла её.       – Её спас Самавати, – буркнула львица. – Так же как и меня.       Кову помолчал, аккуратно переставляя лапы. Он знал: Кианга не в курсе, что Хила со слов Екунды пересказала ему всё, что случилось на вершине. Сама Кианга, жалея нервы родителей, скрыла от них, как намеревалась сигануть вниз. И Кову не стал говорить ей об этом. Когда-нибудь она сама поймёт, какой храбрый и самоотверженный поступок совершила. А может, когда-нибудь потом он сам скажет дочери, как гордится ей.       – Тебя, если ты помнишь, вообще не должно было быть на Скале. Когда ты король или королева, иногда лучше сберечь свою жизнь. У прайда должен быть лидер, – мягко заметил он.       – Но ведь ты же остался...       – Я остался, потому что того требовал мой долг. Я всё-таки лев. Я лев, который умеет сражаться и должен был сражаться во главе своих львиц, которые умеют сражаться. Я должен был защитить в первую очередь твою маму и тебя, – и он потянулся обнять её, но она отстранилась. Кову удивлённо посмотрел на неё. В её глазах стояли слёзы.       – Я поступила как последняя эгоистка... – тихо сказала она. – Все мы... Кроме тебя, пап... Мама, дедушка с бабушкой, я сама... На правах королевской семьи мы покинули поле боя, чтобы выжить. А все остальные? Может, они не хотели погибать? Может, они тоже хотели бы сбежать?       – Дочь... – Кову удивлённо смотрел на неё. Кианга отвернулась, пряча глаза.       – Дочь, – повторил Король. – Тогда скажи мне, почему ты не ушла со Скалы вместе с мамой? Почему спряталась, чтобы тебя не увели?       Кианга шмыгнула носом.       – Я не могла так подло бросить своих друзей...       – Вот видишь, – отозвался лев. – Не умея сражаться, рискуя собой, ты осталась рядом с теми, кого не смогла бросить перед лицом смерти. Так о каком эгоизме ты говоришь?       Львица снова шмыгнула.       – А остальные, – продолжал Кову. – Если помнишь, запасной спуск был открыт. За Киарой, Симбой и Налой мог уйти любой. Но не ушёл никто, как и ты. Не ушёл не потому, что я приказал, а потому, что остался, чтобы защитить их, защитить ушедших с ними львят, защитить своих близких, свой дом. Потому что мы один прайд. Мы одна семья, ты же знаешь...       Кианга молчала, распинывая траву так, чтобы капельки дождя скатывались на землю.       – Вот именно. Семья, – мрачно заметила она. – Знаешь, о чём я подумала, пап?       – О чём?       – Когда приходит смертельная опасность, все стремятся только к одному – выжить. Всё, что имело какую-то ценность, теряет её, кроме одного – собственной жизни...       – Прямо-таки всё?       – Ну хорошо, пусть не всё... Могут остаться узы привязанности и любви. Родители будут спасать своих детей, дети – родителей, братья – сестёр, любимые друг друга... Но это будут те, в ком привязанность сильнее страха за свою жизнь. А вот настоящая нравственность теряется перед страхом... Та, когда ты можешь отдать жизнь за незнакомого тебе льва... Та, когда ты готов пожертвовать собой просто потому, что можешь помочь этим кому-то другому, кто тебе, по сути, никто...       – Ты не права, дочь, – покачал головой Кову. – Такие случаи в истории тоже бывали.       – Да, но они единичны. Такие становятся героями, и о них слагают легенды... А большинство, получается, эгоистично?       – Да что ж ты прицепилась-то к этому эгоизму, – шутливо проворчал лев, но, заметив выражение лица дочери, вновь посерьёзнел. – Эх, дочь, дочь... А разве не нравственно защищать тех, кто тебе дорог? Разве не альтруистично и самоотверженно? Герои на то и герои, чтобы быть в единичных экземплярах. А на свой маленький героизм способен каждый. И ты стала героиней, когда предпочла голос своей совести бегству.       – А мама? Дедушка с бабушкой?       – Не забывай, что они спасали львят. По твоей терминологии, чужих детей, – чуть улыбнулся Король. Кианга озадаченно умолкла. Да, с этой точки зрения это уже не выглядело трусливым побегом со Скалы... Приходилось признать, что либо её собственная логика где-то дала сбой, либо... её отец прав.       – Значит, все мы поступили нравственно в этой битве? – тихо спросила она.       – Значит, да, – кивнул Король. – На то мы и прайд потомков Великих Королей. Хороши бы мы были, если бы все сбежали, м? – улыбнулся дочери Кову. – И не забывай, что на помощь нам пришли друзья из соседних прайдов. Ладно Мхиту с семьёй, но их львицы? Самоотверженно сражались за чужих, как ты говоришь, им львов. И кому-то и из них, и из нас пришлось погибнуть, чтобы выжили остальные. Ну, и разве это не твоя истинная нравственность?       – Ладно, – улыбнулась Кианга. – Убедил. И всё-таки знаешь, кто был самым-самым героем?       – Твой папа? – прищурившись, весело спросил Кову. Кианга засмеялась.       – Это вообще без обсуждений, – хихикнула она и прижалась к гриве отца, заглядывая ему в глаза и скользнув взглядом по старому, едва заметному шраму, пересекавшему левый глаз, рядом с которым появилась свежая царапина. – А ещё, знаешь, настоящей героиней была бабушка Вата... Ну, Мбайя. Она ведь, чуть не погибнув, получается, пожертвовала собой и, пожалуй, своими детьми ради чужих...       Обняв дочь лапой, Кову вздохнул.       – С этой львицей всё не так просто, милая, – серьёзно сказал он.       – Но... вы ведь не казните её? – задержав дыхание, шёпотом выдавила львица.       – Что? О, нет, конечно, нет. Мы ведь только что решили, что мы нравственный прайд? – отшутился Король. Признаться, он уже устал говорить с собственной дочерью на столь серьёзные темы, на которые он говорил, пожалуй, только с Симбой. И откуда в ней только все эти мысли? Другие вон дети как дети, гуляют парочками по саванне, целуются по вечерам... А она... Следит за своим вернувшимся Самавати с выступа по ночам и о чём-то всё думает, думает... Эх, говорил ведь он Киаре, что не пойдёт ребёнку на пользу общение в таких количествах с Рафики.       – Ну пап, – пытливо заглянула Кианга ему в зрачки, хотя и в глубине её глаз тоже притаилась улыбка.       – Всё будет хорошо, милая, – улыбнулся Кову. – В любом случае это не наше с тобой дело. Она виновна перед Симбой и Налой, перед ними она и будет отвечать. И я уверен, что твои дед и бабушка не поступят плохо.       – Не поступят, – кивнула принцесса и снова потёрлась о гриву отца. – Спасибо тебе, папа. За всё спасибо... И... извини, что спряталась, чтобы меня не увели, – хихикнула она и вдруг резко бросилась вперёд: – Догоняй!       Кову усмехнулся. Вот такая дочь ему уже нравилась больше.       – Ух-х, догоню-догоню! – с напускной грозностью зарычал он, бросаясь следом.       Яркое солнце щедро заливало светом поляну, на которой друг напротив друга, приняв боевые стойки, замерли два юных льва. В предвкушении первой охоты и, возможно, первых схваток с себе подобными они тренировались драться. Оба уже порядком извалялись в пыли, но не растеряли боевого задора.       – Ну, давай, – подзадорил друга тот, что был чуть покрупнее, тряхнув чёрной, почти матовой, с едва заметным коричневым отливом гривой. Второй, тёмно-рыжий лев, зарычал, и движением головы откинув назад мешающие рыже-коричневые пряди с лица, бросился вперёд.       Первый ждал этого. Приняв вес наскочившего на него друга, он опрокинулся назад, упал на спину и отправил его в полёт через свою голову, придав ускорения задними лапами. Второй выставил было передние лапы навстречу земле, но инерция не дала ему приземлиться, и, неловко кувыркнувшись через голову, он упал.       – А этот приём называется «Симба сбрасывает Шрама с вершины Прайдрока», – хвастливо сообщил первый, уже вскочивший на ноги. – Видишь, я не зря брал у Кову уроки. Ну, и кто теперь из нас слабак?       Синие глаза полыхнули огнём. Рыча, второй лев вскочил и снова яростно бросился в атаку, лупя противника по морде подушечками лап, имитируя, как выцарапывает ему глаза. Однако неожиданная подсечка задних лап, на которых приходился весь вес тела, вдруг выбила из-под него почву. Противник быстро пролетел вверх, к небу, а в следующий миг синеглазый уже обнаружил, что лежит в траве. Навалившись сверху, черногривый придавил его к земле всем своим весом, и поставив одну лапу ему на горло, второй со звуком «Пыньк!» коснулся его носа.       – Ты убит, – сообщил он.       – Так нечестно, Фур! – завопил поверженный, отчаянно извиваясь под лапами друга. – Мы договорились побеждать по очереди!       – Мы ведь хотим научиться хорошо сражаться, а не играем, кто кого сильнее, Джуба! – покачал головой второй, наконец отпуская друга. – Знаешь, в чём твоя грубейшая ошибка? Когда ты яростен, ты слишком мало внимания уделяешь защите, Джу. Ты вообще уделяешь ей мало внимания, но когда в тебе бушуют эмоции, так забываешь о ней окончательно. Слишком яростно нападаешь, забывая про оборону. Если на тебя, рассерженного, допустим, кинусь не я один, а сразу два льва, второй легко перегрызёт тебе горло, пока ты со своей злостью атакуешь первого.       – И что мне теперь, вообще эмоций не испытывать? – огрызнулся синеглазый, отряхиваясь от пыли и запутавшихся в гриве травинок.       – Вовсе нет, – Фуруфу обошёл его и встал прям перед ним. – Просто не позволяй им в битве брать верх и помни про защиту. Давай попробуем ещё раз.       Джуба встал было в боевую стойку, как вдруг...       – Милый, пора вставать, уже утро, – голосом Бариди сказал он. Уставившись на друга, Фур недоумённо встряхнул головой и... проснулся.       – Уф... – фокусируясь на янтарных глазах нависшей над ним львицы, выдохнул он. – Это снова был сон...       Бариди посмотрела на него с тревогой. Её постоянно мучили кошмары.       – Что приснилось? – испуганно спросила она. Фур встал и оглядел пещеру. Скользнул взглядом по Мхиту, Кусини, устроившимся возле неподвижной Мбайи, отвернувшемуся к стене в противоположном углу от них одинокому Самавати, по пустому месту, где раньше обычно спал Джуба...       – Прошлое, – вздохнул он.       Бариди поняла его. Она и сама, каждый раз просыпаясь, с замиранием сердца осматривала пещеру, надеясь, что всё это было лишь сном. Но... натыкалась взглядом на Мбайю. Натыкалась и понимала: жизнь всего прайда круто изменилась.       – Пойдём на выступ Дружбы, – направляясь к выходу и потягиваясь на ходу, позвал Фур. Львица медленно двинулась за ним.       Начерченные на сером камне скалы фигурки шести львят теперь для выросших друзей были слишком низко. Чтобы разглядеть их хорошенько, нужно было прилечь. Фуруфу так и сделал, ласково опустив лапу на изображение, появившееся здесь самым первым, начерченное его, Фуруфу, маленьким когтем – изображение Джубы...       Услышав, как тяжело вздохнул её возлюбленный, Бариди прилегла рядом и прижалась к нему.       – Ты не виноват, – покачала головой она.       – Ты думаешь? – грустно отозвался лев. – Я ведь старался держаться рядом с ним. Особенно после того, как пробился наверх Ват... Я видел, что он разъярён и опять начинает забывать про оборону... Но когда... – он запнулся, – когда ты отбежала к Сафи (тут вздохнула уже юная львица), я кинулся за тобой, и в этот момент на него, наверное, бросилось слишком много... Получается, я выбрал тебя... А он погиб.       – Ты не виноват, – склонив голову ему на плечо, нежно повторили львица. – Во всём виноваты Амба и эта Мбайя. Мы бились отчаянно и сделали всё что смогли, ты же знаешь. Ты ведь видел, какое это было несметное войско... Чудо ещё, что почти все уцелели... Что уцелели мы с тобой, – скрывая набежавшие при воспоминании о матери слёзы, она потёрлась носом о его щёку. Фуруфу вздохнул.       – По крайней мере, теперь он там, где не будет переживать обо всём, что связано с его матерью, – горько сказал он. – Только представь, каково было бы ему смотреть в глаза прайду... Вату... Тебе.       – Но...       – Да, он бы не был виноват, знаю. Но я бы на его месте чувствовал себя виноватым всё равно.       – Это потому, что ты у меня слишком совестливый, – улыбнулась Бариди и тут же посерьёзнела.       – Фур, – тихо позвала она. – Давай уйдём.       – Куда? – не понял лев.       – Совсем. Уйдём из прайда.       Фуруфу внимательно посмотрел в глаза возлюбленной.       – Прямо сейчас? – попытался улыбнуться он.       – Чем быстрее, тем лучше, – не обратила ни малейшего внимания на его улыбку львица. – Я не могу больше находиться в этом прайде, приютившем убийцу.       Теперь лев отвёл взгляд, оглядывая укутанную туманом саванну. Он чувствовал себя виноватым перед любимой, что его мать осталась жива, а её – нет... Знал, что это неправильно и он не виноват, но избавиться от чувства вины не мог всё равно. Во всяком случае, пока. Бедная Бариди... Возможно, он просто не может понять, что она сейчас чувствует.       – Но она же помогла Симбе...       – Она убийца, Фур. Она привела клан! А они носятся вокруг неё, как возле новорождённого львёнка! Мванга таскает ей воду в скорлупе! Я тоже была ранена! Почему же мне он воду не таскал?       Фуруфу покосился на затянувшуюся, но ещё ярко алевшую рану подруги. Как выяснилось, она оказалась неглубокой и с самого начала не угрожала жизни молодой львицы. Но она грозила навеки остаться на её груди большим рваным шрамом. Таким же, как и на их душах...       – Мне так хотелось придушить её ночью поначалу, – опустив голову и перейдя на шёпот, призналась львица. – Никто бы даже и не заметил, все решили бы, что она умерла от раны... Ночами я лежала и долго-долго смотрела на неё, надеясь, что она вот-вот перестанет дышать. Но она дышала... Однажды я даже встала и подошла к ней. Она спала, как и все. Но... я не смогла. Я не хотела хоть в чём-либо становиться похожей на неё, – с отвращением выдохнула львица. Фур с облегчением вздохнул.       – И хорошо, что ты не сделала этого, любимая. Ты такая чистая и невинная... Не очерняй свою душу такими мыслями. Мы уйдём, я обещаю тебе. Уйдём туда, где ничто не будет напоминать нам обо всём этом. Начнём новую жизнь. Только ты и я.       – Обещаешь? – прижавшись лбом к его лбу, тихо спросила она.       – Обещаю, – улыбнулся лев.       Мбайя поправлялась медленно. Иногда Мхиту приходил к ней, подменяя уходивших на охоту или по делам детей, и внимательно рассматривал её, сидя рядом. Думал. Вспоминал всё то, что она говорила ему, когда он наткнулся на неё на Кладбище слонов. С тех пор он не слышал её голоса и почти забыл его. Мбайя молчала.       Иногда Мхиту выходил побродить вокруг Скалы с Самавати. Тот замкнулся в себе, стал угрюм и избегал любого общества. Только его, Мхиту, да ещё Аджа он терпел, но и с ними по большей части хранил ледяное молчание.       Конечно, Мхиту был очень привязан к внуку, и ему больно было видеть, как он страдает, потеряв горячо любимую мать. Но его напрягало, что внук отстранился от семьи. Он и близко не подходил к углу, где лежала Мбайя и обычно сидели возле неё Матлай и Кусини. Даже попытки Аджуади растормошить его не увенчались успехом, и тот в итоге отстал от кузена, посоветовав то же и Мхиту.       – Он очень переживает, дед, неужели не видишь? Пусть он побудет наедине с собой какое-то время, – чуть раздражённо сказал Адж ему. Он торопился к Екунде, которой пообещал сегодня совместную охоту. Вздохнув, Мхиту отпустил второго внука.       И всё же состояние Вата не давало Мхиту покоя. Он долго размышлял, подбирая слова для разговора, и в один из вечеров всё же решился.       По своему обычаю вечером Ват спустился в саванну и сел, уставившись в небо. Мхиту неторопливо подошёл к нему и сел рядом. Ват покосился на него, но промолчал.       – Помнишь, как мы когда-то так же ночью разговаривали с тобой в Ночь равноденствия, когда ты был маленьким? – ласково спросил старый лев. Ват мрачно кивнул. Повисла пауза.       – Ты не хочешь навестить бабушку? – спустя пару минут снова попробовал завести беседу Мхиту. Он боялся, что внук опять промолчит, но тот всё же заговорил.       – Нет, – едва скрывая злость в голосе, отозвался Ват. – Не хочу.       – Весь в свою мать, – проворчал Мхиту себе под нос, вспомнивший, как, по рассказам Кусини, Мара как могла открещивалась от матери. Ох уж эти принципиальные дети...       – А как мне ещё быть, дед? – внезапно продолжил Самавати. Похоже, он здорово намолчался за эти дни, и теперь его наконец прорвало. Мхиту молча слушал. Этого он и добивался. – Да, пусть сейчас она для прайда внезапно стала хорошей, спасительницей Симбы с львятами, но я помню, кто она! Или ты резко забыл, что она натворила?!       «Он винит её в смерти Мары, – с внезапной ясностью понял Мхиту. – Единственную, кому он ещё не отомстил и вряд ли сможет...»       Это было так. Добрый, нравственный, как и его мать, Ват терзался муками совести за жизнь Амбы ровно до того момента, когда увидел тело Марариби. Теперь он не жалел о содеянном чуть ли не до злорадства. Это пугало Мхиту. Немного успокаивало лишь то, что собственной бабушке юный лев всё же мстить не собирался. И то, как подозревал Мхиту, лишь потому, что непосредственно в битве против прайда она не участвовала.       – Ты злишься, – заметил Мхиту. – Неужели ты не рад, что хотя бы сам выжил?       Самавати помолчал.       – Когда мы с мамой бежали на Скалу, где вот-вот должна была начаться битва, у меня было предчувствие, что я погибну. Я даже был в этом практически уверен. Потому я попрощался с ней на границе и попросил у неё прощения за всё... Хоть это я успел. Я шёл навстречу смерти... Шёл с внутренним содроганием, но как к неизбежности. Зачем мне было жить? Глупый, бесполезный лев, не сумевший устроить свою жизнь, причинивший боль и сломавший жизнь своей любимой львице, внук убийцы...       – Любимой львице? – удивлённо переспросил Мхиту. Самавати промолчал, отвернувшись. Старый лев посмотрел на него. Потом, поняв, что на эту тему внук больше ничего не скажет, перевёл взгляд на горизонт.       – Внук убийцы... – повторил он. – Эх, Ват. По сравнению со мной ты герой, каких ещё поискать. А это клеймо... Тебе не кажется, что ты им унижаешь свою мать? Своего дядю, например?       Ват угрюмо молчал.       – Зря ты думаешь, что плох... Погляди на меня. Я трус... – тихо признался старый лев. – Я редкостный, эгоистичный трус. Я никогда не искал ни своих мать и сестру, ни свою старшую дочь, ни свою жену... Если бы Мванга не позвал меня, я никогда бы не пришёл сюда и не увидел больше маму и Налу. Если бы Кусини не пришла сама с маленьким Аджем, я бы так ничего и не знал об их судьбе. Если бы Мбайя сейчас не вернулась сама, я так и жил бы, может быть, лишь изредка вспоминая о ней. Думаешь, это лучше, чем быть внуком львицы, в далёкой юности совершившей преступление?       Ват открыл было рот, но тут же закрыл обратно. И всё так же угрюмо уставился на свои лапы.       – И на месте Мары я никогда бы не поступил так, как она, не побежал бы за тобой... Эта храбрость в ней от неё, от Мбайи. Так же как и душевная сила, и много что ещё... И в тебе они тоже от неё.       Ват угрюмо засопел. Поняв, что внук предпочёл разговору с ним гневный внутренний монолог, Мхиту вздохнул.       – Ты юн и горяч, Ват. Ты легко судишь и рубишь с плеча, не колеблясь делаешь то, что велит тебе твоё сердце или твоя дурость, может быть. Вот твой побег, например. Захотел – и сбежал... Ладно, ладно, – перехватив злой взгляд внука, проворчал он. – Молчу. Но... она тогда была такой же. Она была совсем юна.       – Уж не утверждаешь ли ты, что оправдываешь её? – наконец разлепив рот, отшатнулся Самавати. Мхиту задумчиво посмотрел на него.       – Нет, не оправдываю. Просто ты ещё молод. Когда ты будешь в моём возрасте и обернёшься на свою жизнь, ты увидишь, как часто тебя вели эмоции, порывы, зачастую противоречащие голосу разума, а то и закона... Ну что ты так смотришь на меня? Даже не утверждай, что тебе никогда не хотелось нарушить какой-нибудь закон, хотя бы просто чтобы бросить вызов скучных тухлым взрослым и их тупым порядкам!       Ват невесело хмыкнул.       – В юности тебе кажется, что ты таким и останешься, – продолжал Мхиту. – Но молодость пройдёт, ты угаснешь, станешь таким же занудой, как я, – усмехнулся старый лев. – Думаешь, я был таким всегда? О-о-о, видел бы ты меня во времена моей первой охоты, – и лев довольно улыбнулся своим воспоминаниям.       – И к чему ты это? – приподнял одну бровь молодой лев.       – К тому, что, как сказала мне Нала, все львы меняются, внук. Кто-то быстрее, кто-то медленнее, кто-то в хорошую сторону, кто-то в плохую, но меняются все. Течение жизни шлифует нас, как вода податливые скалы, меняя их очертания под себя. Мы становимся мудрее, начинаем больше осознавать – это неизбежно. И просто пойми, что когда ты сейчас винишь свою бабушку, ты винишь не её нынешнюю – ты винишь её прошлую. А это примерно то же самое, как винить тебя сейчас за то, что в детстве ты чуть не отгрыз мне кисточку хвоста, – улыбнулся старик.       – Ты серьёзно? – вскинул брови Ват. – Ты всерьёз сравниваешь это с тем, что совершила она?!       – Ты прав, не самое удачное сравнение, – опустил уши Мхиту. – Но не забывай, что она в придачу ко всему выполняла приказ...       – Замечательно! – вскинулся молодой лев. – Отличная логика, дед! По ней и гиены, убившие маму, молодцы, ведь они тоже просто исполняли приказ!       Поняв, что сказал, молодой лев вздрогнул и умолк. Мхиту сдержался, лишь нервно ударив по земле хвостом, и с болью посмотрел на отвернувшегося внука. Похоже, он опасался не зря. Похоже, в душе юного льва пылает настоящий пожар боли, ненависти, жажды отмщения...       – Все мы подчиняемся чьим-то приказам, чьей-то воле, – помолчав, осторожно сказал он. – Да хотя бы и своего короля... Мбайе просто не повезло, что ей приказы отдавала Зира. У каждого из нас есть определённый долг.       Ват шмыгнул носом.       – Где-то есть грань между долгом и совестью, дед, – спустя минуту послышался его сиплый голос. – И мама учила меня, что в первую очередь всегда нужно оставаться львом. Слушать совесть...       – А где же теперь твоя совесть, когда ты сам стал убийцей, прикончив сестру своей бабушки? – превозмогая себя, тихо спросил Мхиту. Он готов был к тому, что сейчас его внук возненавидит его до конца своих дней. Но ему нужно было, пусть через боль, погасить огонь мести в его душе... Нужно было, чтобы он остался таким же, каким и был, не скатившись во зло... Хотя бы ради памяти Марариби.       И это сработало. Ват замер, забыв, казалось, даже дышать. Мхиту тяжело вздохнул. Воцарилась тишина.       – Прости, – наконец шепнул старый лев. – Я надеюсь, ты понял, зачем я это сказал.       Ват сдавленно всхлипнул.       – Я не прошу тебя прощать Мбайю, Амбу или гиен... Но я прошу тебя не копить в себе ненависть и жажду мести. Помнишь, что ты говорил в самом начале нашего разговора? Как предчувствовал, что погибнешь? А может быть, твоя мать погибла неспроста? Может, она обменяла свою жизнь на твою? Думаешь, она была бы рада видеть тебя тем, во что ты превращаешься?       Ват глубоко вдохнул, задерживая дыхание. И без деда он был в этом уверен и потому знал – он был прав...       – А Мбайя... – старый лев вздохнул. – Ну... Тебе она бабушка, а не жена, – наконец проронил он. – Ты не выбирал её. Ты не виноват ни в чём...       Самавати быстро покосился на него.       – Ты считаешь, что ты виноват? – осенило его. Не отвечая, Мхиту грузно поднялся.       – Идём спать, – без эмоций сказал он и медленно двинулся к Скале. В голове Самавати вихрем пронеслась цепочка: виноват, что женился на Мбайе – виноват, что привёл сюда – виноват, что погибла Марариби... Добавить к этому ещё вину, пусть и косвенную, за сына Симбы и Налы и за то, в каком состоянии Мбайя и он сам, Самавати, теперь... Выдохнув, юный лев быстро обернулся на деда. Тот, не оглядываясь, продолжал удаляться, шурша травой. И тогда сердце юного льва пронзила острая игла любви и жалости, заглушая пылавшее в душе пламя.       – Ты тоже ни в чём не виноват, дед! – крикнул он ему вслед. – Я люблю тебя!       Мхиту замер. Чуть-чуть постоял, покачиваясь. Медленно обернулся.       – И я люблю тебя, милый, – негромко сказал он, но Ват услышал. Долго-долго он смотрел, как большое тело старого льва скрывается в траве, а затем тяжело вздохнул. Его взгляд непроизвольно упал на главный выступ Скалы. В неверном свете луны на самом его краю виднелся силуэт львицы. На миг льву показалось, что это его мать. От неожиданности он зажмурился, усмиряя скакнувшее сердце, разрываясь между здравым смыслом и страхом, что это ему лишь привиделось. А когда вновь открыл глаза, силуэт уже исчез.       «Показалось», – огорчённо вздохнул лев.       «Уф, чуть не заметил», – как ящерица распластавшись на скале и восстанавливая сбитое внезапным испугом дыхание, подумала Кианга. Выждав немного для верности, львица осторожно подняла голову и окинула взглядом саванну. Самавати сидел там же, задрав голову к небу.       «Завтра я точно спущусь к нему, – мысленно решила принцесса. – Хватит уже трусить... Пора уже на что-то решаться, как-то двигаться с этой мёртвой точки. Или ты до конца дней собираешься следить за ним со Скалы, трусиха?» – обругала она себя и тоже посмотрела на звёзды, будто ища в них знак, чтобы решиться. Будто посмеиваясь над ней, они весело подмигивали ей с небес. Вздохнув, Кианга уже опускала голову, когда краем глаза заметила росчерк метеора. Она быстро обернулась в ту сторону, но там уже ничего не было. Небеса уже снова безмолвствовали.       «Ладно, будем считать это знаком, – мысленно вздохнула принцесса. – Завтра...»       На следующее утро первой, кого, выйдя из пещеры, увидела Кианга, была Киара. Любуясь столь редким сейчас, в сезон дождей, ясным и тихим рассветом, Королева сидела на выступе. Её глаза лучились тихой радостью.       Подойдя к матери, Кианга присела рядом и устремила на неё недоверчивый взгляд. От неё не укрылся свет, лившийся из счастливых карих глаз Киары. Глянув на дочь, та улыбнулась ей, а потом внезапно обняла и ласково лизнула за ухом.       – Ты чего это, мам? – удивлённо спросила юная львица. Она видела, что мать тоже тяжело отходила от пережитого, и не могла не удивиться столь разительной перемене.       – Ничего, милая, – всё так же ласково улыбнулась Королева. – Просто я наконец поняла, что жизнь продолжается. И всё наладится, вот увидишь.       Кианга покосилась на мать с опасением. На миг ей стало страшно, что та внезапно лишилась рассудка. Принцесса слышала о львах, от сильных потрясений сходивших с ума. Те тоже вдруг становились бесконечно счастливыми, идиотски хихикая, начинали носиться за бабочками, пока окончательно не забывали, как их зовут и какого чёрта они вообще забыли в этом мире. И тогда они тихо исчезали. Больше никто и никогда их не видел...       – О, нет, – поймав испуганный взгляд дочери, засмеялась Королева. – Твоя мать не сбрендила, милая. Просто скоро случится нечто хорошее. Я знаю это.       – Я знаю, что тебе пришлось многое пережить, – помолчав, вздохнула она. – Я ведь тоже в твоём возрасте пережила войну и потому прекрасно понимаю тебя. Но ведь ты помнишь, как мы были счастливы до всего этого? Помнишь?       Кианга кивнула. Да, она помнила своё безоблачное детство. Свою юность, когда всё так солнечно и прекрасно было вокруг... Она снова недоверчиво посмотрела на мать.       – Всё это вернётся, солнышко, – ободряюще улыбнулась ей та. – Вот увидишь. А пока начни сама восстанавливать свою жизнь. Поговори с Ватом, например. Я ведь знаю, что ты давно этого хочешь... Думаю, он уже готов.       Теперь во взгляде принцессы на мать плеснулось настоящее изумление. «А вот и знак», – быстро пронеслось в её голове. Снова тепло засмеявшись, Киара коснулась носом лба дочери.       «Вечером расскажу Кову о том, что он скоро снова станет папой», – радостно подумала она.       «Вечером точно поговорю с Ватом», – решила Кианга. И, переглянувшись, львицы улыбнулись друг другу. Отведя взгляд, Кианга посмотрела на медленно заливавшее саванну светом горячее оранжевое солнце, которое пока не торопились проглотить тучи. Вспомнила, как ласково прижимаются друг к другу Бариди с Фуром. Вспомнила, как счастливо смеются, гуляя по саванне, Екунда и Аджуади...       «Всё будет хорошо», – поняла вдруг она.       «Всё будет хорошо», – тихо прошелестел ей на ухо ветер.       «Всё будет хорошо», – сказало, как показалось принцессе, само небо.       И Кианга улыбнулась ему.