Бесит.

Тепло… Не жарко и не холодно, так… уютно? Розария нежится под солнцем на крыше торгового квартала. Черепицы домов нагрело солнце, как и городские дорожки, по которым разносились голоса зазывал, топот и смех детей, а также всякие сплетни горожан. Розария, подставляя солнцу своё бледное лицо, с насмешкой вспоминала, как раньше удирала сюда с церковных занятий и лёгкими штрихами записывала все эти лозунги в тетрадь с надписью «Церковь Фавония». Учёба прошла, а привычки остались. Вот только вместо тетради у неё под боком сидело нечто живое и мягкое. Тихое ровное дыхание щекотало ухо Розарии, а мягкие хвостики касались шеи Монахини. С каких пор Барбара появилась здесь вместо привычной тишины? С того времени, как в лесу Розария позволила себе прижать к себе кого-то… Спустя столько времени. Розария работала по ночам: она допрашивала подозрительных людей, убирала ненужных, точно и чётко следила за миром в Мондштадте. Для неё всегда было легче перерезать кому-нибудь горло, чем спеть в хоре… Убить кого-нибудь, как того старого льва. Легче, чем обнять рыдающего и молиться с ним богу. Бегут лишь предатели, лишь трусы. Поэтому она отвергла путь молитвы и стала палачом. «Кому-то нужно делать грязную работу», — вот, что всегда думала Розария. Она всегда была саркастичной и похуистичной сестрой, любящей вино и сигареты, болтающейся с Кэйей в таверне время от времени. И только ночью она становилась серьёзна, хладнокровно разбираясь с очередной грязью под воротами Мондштадта. Третьего ей не дано — а третье… Это нежность. Розария посмотрела на Барбару и коснулась коготком носика звёздочки. Та немного нахмурила носик и, промурчав что-то, уткнулась монашке в шею. Розарии оставалось лишь хмыкнуть. Нет, она не стала добрее или теплее, она всё ещё не верила в бога, не ходила на молитвы и хладнокровно убивала врагов, но… Это долгожданное «но», которое уже почти не бесит… С того случая в лесу прошла неделя, и всё это время Барбара тихо ходит за ней. Иногда молчит, иногда плачет… Гладит фотографию с сестрой, рассказывает, что хочет стать лучше, чтобы помочь, взвалить на себя хоть часть её проблем. Рассказывает, что она поёт людям, чтобы помогать им, но видя, как улыбки сползают с их лиц, как только она заканчивала песню, сердце Барбары разрывалось. Она готова была рвать связки, чтобы сохранить их… Но… Она винила себя — она идол, она должна, нет, обязана облегчать боль людей, но… не может. И она бранила себя, наказывая за то, что такая бесполезная, обещая каждому шраму, что будет лучше. Розария на такие откровения не говорила ничего, иногда она просто смотрела в пустоту, иногда слегка ухмылялась, а иногда… Иногда Розария подходила к дрожащей Барбаре, снимала с неё чепец, закатывала рукава и замораживала порезы… Розария помнила, как тяжело быть одной — её похитили. Она выросла с бандитами и, видя Барбару такой слабой, вспоминала, что бегут только предатели, и искренне уважала стойкую девушку, которая хоть и калечила себя, но старалась помогать. Она замораживала бурную реку Барбары, когда та была готова выйти из берегов и иссякнуть полностью. Она стала айсбергом, уберегающей звёздочку от кораблей… И сейчас, чувствуя тепло Барбары на плече, что так доверительно спала, утыкаясь носом монашке в шею, после ночей кошмаров, Розария чувствовала себя уютно. Розария легко провела рукой по волосам Барбары. Ей нравилось пропускать их между пальцами, причёсывать ногтями, наводить беспорядок в этой идеальной «церкви». Это странное чувство, но Розария поняла — она хочет во что бы то ни было защищать Барбару так же, как и Мондштадт, потому что впервые её сердце потеплело от близости с кем-то. Кто сидит рядом и греет её плечо, давая понять, что она не просто безвольная защитница города…

…а такой же житель Мондштадта.

***

— Мх… Сколько времени? — Барбара открыла глаза, немного щурясь. — Не волнуйся, ты не пропустила вечернюю службу, — Розария смотрела в глаза Барбаре, что приходила в себя на её коленях, где так уютно спала. Монашка подметила вспыхнувший румянец, округлившиеся глаза и дёрганную попытку подняться. — П-прости я… — Цыц, не поднимайся, а то у меня ноги замёрзнуть могут. К тому же, я нашла себе очень увлекательное занятие — раскручивать твои хвостики. Барбара посмотрела на Розарию в недоумении, пока не почувствовала новое прикосновение к коже головы, ласкающие, немного массирующие и чуть скрябущиеся из-за украшений. Барбара нервно выдохнула и повернула голову в сторону ворот Мондштадта, куда смотрела и Розария. Звёздочке было на удивление тепло и комфортно с такой-то холодной личностью. Ей было спокойно, словно все её проблемы замерли, замёрзли, застыли во льду… Она могла дышать спокойней, словно чувствуя себя защищённой. Она не слабая, она умеет постоять за себя, но это щемящее чувство лёгкой поддержки давало успокоение. Две девушки долго сидели на крыше, иногда переговариваясь о том, что стоит сделать с разбойником — вылечить и отпустить или убить. Они не спорили, а просто говорили, смотря на закат.

Барбара в первые опоздала на вечернюю службу.