Мэри-Маргарет Бланшар, женщина, убеждённая, что она — сказочная принцесса Белоснежка, сидела на барном стуле подле кухонного острова в квартире Эммы Свон и сжимала в ладонях чашку чая.
— Ты поменяла фамилию на Свон, — по интонации, с которой были произнесены эти слова, Эмма сразу смекнула, что мать сдерживается, чтобы не начать бросаться обвинениями.
— Это фамилия моей первой приёмной матери, — Эмма покосилась на пустующий стул рядом с Мэри-Маргарет, но предпочла остаться по другую сторону кухонного острова. Даже на таком расстоянии ей казалось, что они слишком близко друг к другу. — У меня было ощущение, что я начинаю жизнь с чистого листа, и я начала представляться всем Свон. Официально поменяла сразу, как только это стало возможно.
— Она хорошо к тебе относилась, — это был вопрос, замаскированный под утверждение, указывающий на то, как отчаянно Мэри-Маргарет хочет верить в собственные слова.
Что ж, по крайней мере, она чувствует себя немного виноватой. Может быть…
— Сносно, — согласилась Эмма. — Бывало и похлеще. — Она с осторожным интересом наблюдала за тем, как поменялось вечно блаженное выражение лица Мэри-Маргарет. Взгляд потускнел и стал печальным. Она уставилась на ароматную горячую жидкость в чашке.
Эмма шумно сглотнула и облизала пересохшие губы.
— Как тебя зовут, мам? — предприняла она ещё одну попытку.
И Мэри-Маргарет гордо подняла голову. Посмотрела на дочь с нежностью, любовью и таким доверием, что сердце сжалось в болезненных тисках. На один короткий момент Эмма на самом деле впервые за многие годы позволила себе надеяться на что-то хорошее, но проклятая реальность ударила её наотмашь.
— Белоснежка.
У Эммы внутри что-то надломилось. Её захлестнула раскалённая добела ярость. Довольно печали. Она больше не станет тратить время на эмоции. Нет. В душе осталась одна лишь противная обжигающая горечь.
— Нет, хрен тебе! — Эмма ударила ладонью по столешнице. Мэри-Маргарет вздрогнула и притянула чашку к себе. — Что с тобой не так?!
— Я не стану врать тебе о том, кем я являюсь на самом деле, Эмма. Кем мы являемся, — Мэри-Маргарет чувствовала себя виноватой, да, Эмма чувствовала это. Но в зелёных глазах горело яростное неповиновение. Эмма хорошо помнила, какой твердолобой могла быть мать, когда речь заходила об её убеждениях. Она верила слепо, верила страстно, что в один прекрасный день станет королевой.
— Господи… — нахмурившись, Эмма оттолкнулась от кухонного острова и покачала головой. — Ума не приложу, как тебе удалось обвести всех вокруг пальца, прикинуться здравомыслящим человеком…
— Я сказала им, что меня зовут Мэри-Маргарет, и…
Эмма испустила короткий смешок.
— Твоя фальшивая личность, с которой тебя выплюнуло на Землю из дупла волшебного дерева, — она провела дрожащими пальцами по волосам и принялась мерить шагами кухню. — Да, мама, я помню. Поверь мне.
— В нашей реальности это был шкаф.
Эмма осеклась на вдохе. Остановилась и посмотрела на мать. Она выглядела такой… старой. Маленькой и несчастной, раздавленной своей борьбой с ветряными мельницами. Мать коротко постриглась, слишком коротко, или это сделали в больнице? Она буквально тонула в огромном свитере, наверняка подаренном кем-то, а не выбранном самостоятельно. Внимательнее вглядевшись в цветочный принт, Эмма вспомнила, что видела его раньше. Внезапно стало жарко и душно. Она покачала головой.
— Ладно, хорошо, не начинай. Я… На секунду я подумала, что смогу, но нет. Ничего не получится. Можешь уйти? — она махнула на арку между кухней и гостиной. Эмма не плакала. В глазах не стояли слёзы. Она сдерживалась. — Ты… Просто выметайся отсюда.
— Эмма… — Белоснежка — нет — Мэри-Маргарет вздохнула. Она выглядела разочарованной, как если бы её единственная дочь на самом деле была кем-то большим, чем невинным ребёнком, чью жизнь в своё время полностью уничтожили идиотские фантазии.
— Нет! — закричала Эмма. Возможно, она всё-таки расплачется. Возможно, слёзы уже текли по её щекам, потому что за все эти годы она не научилась быть сильной, несмотря на то, как отчаянно в этом нуждалась. — Ты знаешь, что ты со мной сделала? Ты понимаешь, как хреново мне было? Понимаешь?!
Мэри-Маргарет уставилась на неё с открытым ртом. В её глазах тоже стояли слёзы.
— Эмма… — заговорила она вновь мягче и нежнее, но Эмма ничего не желала слышать.
— Нет! — она дрожащим пальцем указала на дверь. — Не надо было тебе возвращаться. Не так. Ты не можешь сделать это со мной снова.
— Пожалуйста, малышка. Прошу.
— Не смей меня так называть. Ты лишилась этого права.
Но мать не отступала, не сдавалась. Впрочем, Эмма и не ждала другого, от кого-то же она унаследовала своё упрямство.
— Эмма, малышка, они забрали тебя, но я никогда не переставала бороться. Ни на минуту. Ни на секунду, — мать покачала головой. Голос её звучал решительно, хотя губы у неё дрожали. — Я потратила годы, чтобы заставить этих невежественных дураков поверить, что перед ними Мэри-Маргарет Бланшар…
— Ты и есть Мэри-Маргарет! — воскликнула Эмма со сдавленным смешком. — Всегда была. И всегда будешь. Ты…
— Нет! — барный стул с грохотом упал на пол. — Из меня такая же Бланшар, как из тебя Свон. Ты принцесса. Принадлежишь королевской семье. — Мэри-Маргарет обошла кухонный остров, вторгаясь в личное пространство дочери, вынуждая отступить на шаг. — Только посмотри на себя… — пропела дрогнувшим голосом. Бережливо-нежно провела пальцами по щекам. — Посмотри, какой красавицей ты стала.
Эмма дёрнулась.
— Не трогай меня, — выдавила она и зажмурилась. В прикосновениях наполненных почти забытой за долгие годы материнской нежностью, было поистине что-то подавляющее. — Пожалуйста, убери руки.
— Моя малышка… — мягко прошептала Мэри-Маргарет. — Ты так долго была сильной, боролась с трудностями в одиночку.
Как ни старалась Эмма оставаться хладнокровной, но не могла сдержать эмоций. Из груди вырвалось сдавленное рыдание. И Эмма бросилась в материнские объятия. Несмотря на внешнюю хрупкость, Мэри-Маргарет крепко-крепко обняла её и начала укачивать как ребёнка.
— Теперь я здесь… — ворковала она. — Я с тобой. Всё хорошо, малышка. Я рядом. Всё хорошо.
Эмма расплакалась сильнее, потому что мать была рядом и в то же самое время её здесь не было. Всё происходящее было в корне неправильно. Эмма давно выросла, теперь она знала, что её мать глубоко больная женщина, и прекрасно понимала последствия. Как бы не развивалась ситуация дальше, она не принесёт ничего, кроме новой невыносимой боли.
В дверь постучали.
Эмма резко высвободилась. Тяжело вздохнула, вытерла глаза и быстро взяла себя в руки. С годами она хорошо научилась скрывать свои эмоции от окружающих.
— Не двигайся, — выдохнула она, подняв указательный палец вверх. — Даже не думай, слышишь? Помалкивай и сиди здесь, — она попятилась в сторону смежной гостиной. — Сиди здесь.
Мэри-Маргарет торжественно кивнула, тоже вытерла слёзы, и Эмма, развернувшись на каблуках, поспешила к двери. Успокоить внутреннее беспокойство оказалось в разы сложнее, особенно, если вспомнить, кто поджидал за дверью в последний раз. Эмма успокаивала себя мыслью, что кем бы ни был незваный гость, после матери он едва ли сможет преподнести ей неприятный сюрприз. Она ещё раз глубоко вздохнула и рывком распахнула дверь.
— Привет! — на пороге стоял мальчишка лет десяти и смотрел на неё огромными сияющими глазами.
Эмма нахмурилась.
— Здравствуй, — Эмма оглянулась через плечо. Мать подняла барный стул и теперь, восседая за кухонным островом, с достойным королевы изяществом потягивала чай. — Послушай, сейчас не лучшее время, — она сосредоточилась на юном госте. — Мне не надо печенье или что ты там продаёшь.
Мальчишка нахмурился и сморщил нос.
— Я не из волчат. Я даже не в униформе. — Он покачал головой. — Забудь. Ты Эмма Свон?
— Да, слушай, пацан. Говорю же, сейчас не время, — она попыталась закрыть дверь, но мальчишка бросился вперёд и помешал ей сделать это.
— Подожди. Да? Ты она? Эмма Свон?
Эмма глубоко вздохнула.
— Да. Да, это я.
Он внимательно оглядел её с ног до головы, будто сканировал, и Эмма поёрзала, почувствовав себя крайне неуютно, как вдруг детская мордашка расплылась в широкой улыбке.
— Клёво! — просиял он. — А я Генри. Твой сын.
***
— У тебя есть сын?
Эмма боялась даже вздохнуть. Она широко распахнутыми глазами смотрела, как ребёнок, называющий себя её сыном, взобрался на барный стул. Он бесцеремонно протиснулся мимо неё в квартиру, а теперь сидел на её кухне и, вежливо улыбаясь, протягивал руку её матери.
— Генри Миллс, — представился он, когда та ответила на его рукопожатие.
Он настоящий. Из плоти и крови. Человек мыслящий и чувствующий. Со своими амбициями и эмоциями. Его зовут Генри.
Генри. И он прямо перед ней.
На расстоянии всего нескольких шагов. Он больше никогда не будет простой датой в календаре и поводом напиться до беспамятства.
С этой самой минуты он —
Генри — живой.
Мэри-Маргарет выглядела ошеломлённой, но вместе с тем очарованной.
— Белоснежка.
Генри открыл рот, помолчал немного, а затем поражённо выдохнул.
— Я знал!
— Знал?
— Конечно! — с жаром выпалил Генри. Как само собой разумеющееся. Даже в своих самых извращённых фантазиях Эмма не могла представить такого. — Я знаю обо всём.
О, нет.
— О проклятии.
Нет.
— О волшебном шкафе.
Нет.
— И… — театральное молчание и последовавший за ним не менее театральный шёпот: — О Злой королеве.
— Нет! — на сей раз Эмма выкрикнула слово вслух. Оно эхом разнеслось по крошечной кухне.
— Эмма, — произнесла Мэри-Маргарет строго, — ты не говорила, что у тебя есть сын.
— Потому что у меня нет сына, — парировала Эмма сердито. Она не контролировала ситуацию, и это выводило её из себя. Побуждало защищаться. Привычная реальность развалилась на части, и она не чувствовала себя даже в половину такой сильной, какой притворялась перед окружающими.
— Нет, есть! — лицо Генри исказила гримаса нарастающего раздражения.
Эмма почувствовала, как что-то внутри неё смягчилось при виде разочарования в его взгляде. Сколько раз она наблюдала такое же выражение в зеркале? Как часто в прошлом позволяла разочарованию съедать себя изнутри?
— Технически…
— Технически как раз и есть… — проворчал Генри, прежде чем обратить всё своё внимание на Мэри-Маргарет. — Она оставила меня сразу после рождения, — по крайней мере, в его голосе не чувствовалось горечи, и это радовало. Он говорил быстро и просто, как будто рассказывал всем известную историю или зачитывал сказку вслух. — И вскоре меня усыновила Злая королева.
О, чёртова королева. Снова. Здорово.
— Она назвала тебя в честь своего отца! — драматически воскликнула Мэри-Маргарет, даже рот ладонью зажала.
— Впервые слышу, — пожал плечами Генри. — Я никогда его не встречал.
— Это генетическое, да? — спросила Эмма, словно эти двое могли как-то объяснить своё безумное поведение, свидетельницей которого ей посчастливилось стать. — Конкретное заболевание, которое передаётся по наследству?
К счастью, оно пропустило одно поколение.
Эмма почувствовала, что с каждой секундой она нравится Генри всё меньше и меньше.
— Это правда, — заявил он мрачно.
— Это судьба, — добавила «Белоснежка» с широко открытыми глазами.
— Нет, — прорычала Эмма, услышав нотки надежды в голосе матери. — Ни за что. Мы не станем это обсуждать. Никогда больше.
Мэри-Маргарет даже не взглянула на неё.
— Генри, а где ты живёшь?
— В штате Мэн.
— Мэн… — Мэри-Маргарет задумчиво кивнула. — Нас как раз там выбросило. Логично. Я искала, но…
— По-моему, город спрятан от посторонних, — заговорщически поделился с ней Генри. — К нам никто не приезжает.
— Да, это логично. Без магии не обошлось, — она нахмурилась. — Мы посторонние. Мы сможем попасть в него?
— Теперь сможете, — Генри ослепительно улыбался, и если бы не все эти бредни, Эмма нашла бы толику счастья в том, что подарила планете такого очаровательного паренька. — У вас есть я.
Мэри-Маргарет улыбнулась, и в её глазах вспыхнул голодный огонёк, должно быть, представила, что сказочная судьба взывает к ней.
— Похоже, ты наш герой, Генри.
***
Время было поздним, путь — неблизким, и вскоре в машине воцарилась тишина. Сидевшая на заднем сиденье Мэри-Маргарет рассеянно смотрела в окно. Наверняка снова потерялась в своих сказочных фантазиях о мести.
Эмма не хотела тащить её с собой, но и бросить не могла. Как пить дать она сбежала бы из квартиры и отправилась прямиком в загадочный городок. Так Эмма, по крайней мере, могла следить за матерью, пока не вернёт Генри в целости и сохранности приёмной семье.
А потом что? Обратно в сумасшедший дом? После недолгих раздумий Эмма решила разбираться с проблемами по мере поступления. В ней по-прежнему жила частичка маленькой девочки, наивно верящая, что её мать ещё можно спасти.
Эмма сдержала рвущийся из груди смех. Она предположила, что идиотские мысли лезут в голову из-за того, что с пелёнок ей вдалбливали, что она рождена героической спасительницей. У неё не было ни малейшего шанса вырасти нормальным человеком. Кто бы сомневался, что она постоянно будет ошибаться.
Эмма украдкой взглянула на Генри. Он тоже не сводил глаз с мелькающих за окном пейзажей. В истории о Злой королеве нет ни грамма правды, но в душе всё равно нарастала тревога. У ребёнка, который снова и снова называет родителя злым, наверное, жизнь не сахар. Пусть внешне Генри выглядел абсолютно здоровым, Эмма не понаслышке знала, что насилие бывает не только физическим.
Она кашлянула, прочищая горло, и осведомилась:
— Она хорошо к тебе относится?
Генри поморщился.
— Что?
— Твоя мама, — Эмма отбивала пальцами по рулю ритм незатейливой песенки.
— Наверное, — пожал плечами Генри. — Только она злая.
Эмма глубоко вздохнула и попросила у всевышнего, в которого не верила, немного терпения.
— Ну, конечно… — ей стало душно. Тошно. Невыносимо. Она приоткрыла окно — самую малость — чтобы впустить в салон свежий воздух. — Я хотела спросить о другом, вот смотри, у тебя хорошая жизнь? — она сомневалась, что дети в этом возрасте способны понимать, в чём вообще проявляется хорошая жизнь.
Генри задумчиво поджал губы.
— Например?
— Ты нормально питаешься? — подсказала Эмма. — Как дела в школе?
— Не знаю. У меня высший балл по всем предметам, ну и всё такое.
— Хорошо, — кивнула Эмма. — Это хорошо.
Генри снова пожал плечами. Эмма подавила тяжёлый вздох. Она неплохо ладила с детьми, но, очевидно, эта способность не распространялась на родного сына, которого бросила на произвол судьбы сразу после его рождения. Вечер выдался напряжённым, неловким и крайне неприятным.
Эмма встречала дни рождения в семейных домах, в паршивых приютах и в грязных барах, но, похоже, двадцать восьмой станет худшим за всю её жизнь.
