Beyond the Power of Reason / За гранью разумного

      Сначала им по дороге попадались просто дома, а потом — дома с большой буквы. Или это особняки. Или что? Где вообще пролегает грань между домом и особняком? И в чём разница между особняком и поместьем?       Эмма покачала головой и вышла из машины. Всё это не имеет значения. Важно лишь то, что дом большой и красивый. Эмма сюда определённо не вписывалась. Она решила припарковаться чуть дальше по улице, чтобы скрыть Мэри-Маргарет от посторонних глаз, но даже на расстоянии дом казался ей огромным и внушительным.       — Поверить не могу, что ты просто высадишь меня и уедешь, — проворчал Генри. Он хмуро смотрел на неё с пассажирского сиденья, крепко вцепившись в рюкзак на коленях.       — Пацан… — присев на корточки перед открытой дверцей, заговорила Эмма так спокойно, как только могла. — Я должна доставить тебя домой. Твои, наверное, испереживались совсем.       — Мы с мамой живём вдвоём, — парировал Генри.       Эмма тяжело вздохнула и провела дрожащими пальцами по волосам.       — Ну, значит, твоя мама. Готова поспорить, она очень переживает.       — Если бы. Она только притворяется.       — Генри, — встряла в разговор Мэри-Маргарет, — мы никогда тебя не бросим. Но я ничего не знаю ни об этом городе, ни о проклятии в целом. Нам потребуется время, чтобы узнать, как его разрушить, и выяснить все её слабости.       Генри оживился и, чуть не повиснув на ремне безопасности, оглянулся на женщину, ставшую за короткое время его кумиром. Какая-то часть Эммы ненавидела её за это.       — Вам нужен свой человек внутри.       Эмма застонала, когда её мать серьёзно кивнула, потому что сама она считала, что поощрять болезненные фантазии нездорово. И это однозначно не очень благоприятно отразится на его отношениях с приёмной матерью.       — Ребята… — попыталась она, но её будто не слышали.       — У неё есть доступ к магии в этом мире?       — Не знаю. Не замечал.       Магия. Вонючая магия. Эмма потратила долгие годы на это дерьмище. Как почувствовать магию, как подготовиться к встрече с ней, как противостоять ей.       Ярость зародилась где-то в животе и расцвела в груди. Эмма сжала челюсти и до боли вцепилась пальцами в холодный ржавый край дверцы.       — Довольно! — рявкнула она. — Выходи из машины!       Мать и… её сын вздрогнули от неожиданности. Они впились в неё одинаковыми взглядами, полными подозрения и негодования.       — Выходи, я сказала.       Эмма на мгновение закрыла глаза, в то время как Генри неохотно выбирался из машины. Она глубоко вздохнула.       Вдох — носом, выдох — ртом.       Вдох — носом, выдох — ртом.       Как показывал доктор Дженкинс много лет назад. Забавно, а ведь всего несколько часов назад она думала, что всё кончено. Всего несколько часов она всё решила для себя и была полна решимости жить дальше. Похоже, все эти маленькие рекомендации из блокнота врача на самом деле хрень собачья, толку от них абсолютно никакого. С её стороны было глупо думать иначе.       Когда Эмма заставила себя открыть глаза, она увидела испуганного и разочарованного ребёнка, и её живот скрутило тугим узлом сожаления.       — Генри… — произнесла она нежным голосом. — Прости. Я не должна была срываться на тебе. — Он кивнул, но движения его оставались скованными и немного нерешительными. Эмма вздохнула. — Разве ты не устал? Не хочешь увидеть маму? Уверена, она обрадуется, что ты дома.       — Я тебе сказал, — не сдавался Генри, — она — зло. Она только притворяется, что любит меня.       — Пацан… — Эмма отчаянно хотела верить в лучшее и всеми силами пыталась побороть растущее беспокойство. — Уверена, это не правда.       Не может быть правдой. Почему она отказалась от Генри? Потому что действовала в его интересах. Её боль взамен на его благополучие. Не может быть, чтобы всё было напрасно.       Эмма просто отказывалась в это верить.       — Давай, пошли, я провожу тебя.       Эмма хотела захлопнуть дверцу, но не успела, бледные пальцы сомкнулись на её запястье.       — Эмма.       Она вырвала руку из хватки матери.       — Я же сказала тебе не выходить из машины, — прошипела сердито. — Вернусь через несколько минут.       — Подожди, Эмма, — в отчаянии воскликнула Мэри-Маргарет, — пожалуйста. Ты должна быть осторожна. Надо подготовиться, прежде чем что-либо предпринимать. Что бы ты ни делала, ни в коем случае не говори ей, кто ты на самом деле. И ни слова обо мне.       Эмма почувствовала, как её вновь накрывает волна неконтролируемой ярости, и она отрывисто засмеялась.       — Ну да… — выдохнула почти истерически. — Я и не собиралась. Поверь мне, — и с глухим стуком захлопнула дверцу.       Эмма быстро зашагала в направлении дома, радуясь, что Генри безропотно последовал за ней. На его лице читалось недовольство, а шаги были тяжёлыми и неуклюжими, но он хотя бы не спорил. Они почти дошли до белоснежного дома, когда дверь распахнулась, и Эмма увидела перед собой размытое ничего. Ничего, а, возможно, всё.       Мать Генри буквально вылетела на крыльцо. Вихрем. Неистовым, взволнованным, и хотя Эмма не знала, злая эта женщина или нет, она нутром чувствовала, что её страдания были вполне реальны. Они были искренними. Человечными. Эмма чувствовала их каждой клеточкой своего существа.       Почему-то её страдания болью отзывались в душе, и когда Генри, вырвавшись из объятий приёмной матери, бросился в дом, они же окончательно выбили у Эммы почву из-под ног. Она запнулась под весом обычного «Привет». А потом женщина наконец-то подняла на неё взгляд, признав её присутствие, и она мысленно перенеслась на годы назад.       Они с матерью жались друг к другу на жёсткой койке, кутаясь в шерстяное одеяло, неприятно царапавшее кожу, окружённые храпом незнакомцев.       — Я бы не назвала это любовью с первого взгляда. Это не так происходит. В этом мире люди говорят так об истинной любви, но в нашем мире истинная любовь другая. Это нечто большее. Это — судьба, а не влюблённость. Встретив твоего отца, я не знала, что полюбила его. Нет. Не знала, что он будет моей судьбой, моим будущим. Но я уже тогда чувствовала, что он важен. Что он невероятен. А любовь? Она пришла позже. Но что это за чувство? Что в твоей жизни вот-вот начнётся что-то важное. Оно стремительное и мощное. Всеохватывающее. Я не знала, что это любовь, но я знала, что она существует, и, должна сказать, я ничего подобного не испытывала в своей жизни. Однажды, Эмма, когда мы вернёмся домой, я знаю, ты найдёшь своего человека и поймёшь, что я имею в виду.       На одно мгновение, когда Эмма встретила взгляд этой женщины, в её голове промелькнула извращённая и совершенно иррациональная мысль, что сбывается одна из безумных фантазий матери.       И как только это произошло, Эмма уцепилась за неё и запихала подальше вглубь сознания. Прошло чуть больше двадцати лет с того рокового момента, когда она в последний раз повелась на идиотские идеи матери. Эмма не хотела наступать на те же грабли.       Женщина была красивой. Даже великолепной. Когда Эмма шла сюда, она и подумать не могла, что встретит человека, который вызовет такое сильное и мгновенное влечение. Она была до бесконечности ошеломлена этим чувством.       Да.       Вот и всё.       Всё остальное всего лишь излишне драматические размышления, спровоцированные внезапным возвращением матери. Она расстроилась, ожесточилась и переутомилась. Ничего больше.       Конец истории.       Вдох — носом, выдох — ртом. И Эмма вернула самообладание, нашла в себе силы принять предложение женщины выпить стакан сидра со свойственной ей непринуждённостью.       — Есть что-нибудь покрепче?       Эмма нервно ёрзала на дорогом диване, всё никак не могла устроиться, и до побелевших костяшек сжимала стакан. Диван под ней заскрипел. Она вздрогнула. Всё вокруг было аккуратным, новеньким и сверкающим, и в мозгу крутилась гаденькая мысль, что она обесценивает всё это великолепие одним своим присутствием. Побойтесь бога, маленькой, неряшливой сиротке Эмме не место в таком дворце.       Интересно, каково Генри было расти в роскошном особняке? Мог он носиться по лестнице, прыгать на диване и растаскивать грязь по холлу?       Эмма снова поёрзала, на этот раз чуть сильнее, прицениваясь к диванным подушкам. Они были не очень-то упругими. По таким особо не попрыгаешь…       Нахмурившись, Эмма отпила немного сидра. Он оказался сильным, но зашёл хорошо. В юности, когда Эмма только вышла из тюрьмы, ей нравилось представлять, как её сын прыгает на диване в каком-нибудь уютном доме. Умом она понимала, что это глупо и в принципе неважно, но в то время ей казалось иначе.       В холле мать Генри разговаривала с полицейским, и Эмма изо всех старалась не подслушивать, но это было сложно. Когда женщина назвала его шерифом, Эмма невольно улыбнулась. Под чутким руководством Генри они выехали прямо на Миффлин-стрит, было уже поздно, и она толком ничего не разглядела в темноте. Но по тому, что она слышала о городке, он ей пока нравился. Славный, причудливый.       — Спокойной ночи, мадам мэр.       Мэр? Твою мать. Ребёнок ни словом не обмолвился об этом. Что ж, рассудила Эмма, это объясняет, откуда такой домище. Господи, ей и раньше было не по себе, но теперь…       — Простите, что заставила вас ждать, — шериф, очевидно, ушёл, раз мэр вошла в кабинет и села напротив неё. Откинулась на спинку кресла, скрестила ноги в лодыжках, вся такая хладнокровная и уверенная в себе. В руке она сжимала стакан сидра, но держалась расслабленно, да и в целом не выглядело, чтобы собиралась пить. Без сомнений это было скорее для галочки.       — Ой, да не переживайте… — Эмма моргнула и ещё немного поёрзала, мысленно взмолившись, чтобы не выглядела такой идиоткой, какой себя чувствовала. В таком изысканном месте и в обществе такой женщины это было бы неудивительно.       Побарабанив пальцами по стакану, мать Генри поджала губы. Эмма искренне старалась не ловить каждое её движение. Но чувство, охватившее в тот момент, когда мать Генри встретила её взгляд, не исчезало. Напротив. Эмму магнитом тянуло к этой женщине. Отчаянно хотелось сесть к ней поближе. Тёплое, тягучее и щемящее чувство.       Что с ней не так? Эмме никогда, даже в юности, не было свойственно слепое обожание. Идиотизм. Раньше она не испытывала такого… Внезапного. Мощного. Всеохватывающего. В голове вновь пронеслись слова Мэри-Маргарет, и Эмма отчаянно попыталась отмахнуться от них.       Важная.       Женщина перед ней, Эмма чувствовала это, была очень важной.       Чтоб тебя, да она попала по полной. С чего бы вдруг?       — Полагаю, мне следует извиниться за… — заговорила мать Генри, но запнулась, когда Эмма подняла голову.       Она, казалось, застыла под пристальным взглядом Эммы. В её тёмных глазах промелькнуло странное мучительное выражение, она беззвучно сглотнула, осторожно и едва заметно. Эмма знала, что должна перестать пялиться, но ничего не могла с собой поделать. Это было выше её сил.       Диван протестующе скрипнул, когда Эмма, не до конца отдавая себе отчёт в том, что делает, слегка наклонилась вперёд. Она хотела придвинуться. Она нуждалась в этой близости. Она хотела… прикоснуться.       Эмма безумно хотела, но не понимала, откуда взялось это пульсирующее и почти непреодолимое желание. Воздух, раскалённый донельзя и тяжёлый, чем-то неумолимо напоминал тёплое одеяло, уютное и ласкающее, удерживающее их обеих рядом. Близость казалась необходимой. И естественной. Как будто так было предрешено. Как будто так было всегда. Как будто так будет всегда.       Не успела эта мысль толком сформироваться в голове, как крошечный момент на двоих был разрушен. Мать Генри расправила плечи, кашлянула и заговорила:       — Мне очень жаль, что мой сын ворвался в вашу жизнь.       Эмма откинулась на спинку дивана, пригубила сидр, чтобы не отвечать. Всё равно не смогла бы подобрать слов, даже если бы захотела. Она не знала, что происходит и почему, но чувствовала, что должна фальшиво улыбаться и попытаться слинять при первой возможности.       — Боюсь, с того момента, как он узнал об усыновлении, с ним стало справляться несколько… — она тяжело вздохнула. — Сложнее.       Конечно. Как иначе? Ребёнок выяснил, что вся его жизнь в каком-то плане обман. Он чувствовал себя преданным, несчастным, и, разумеется, придумал дурацкую историю, в которой его мать выступала в роли злодейки. Его биологическая мать априори становилась героиней.       Эмма почувствовала облегчение. Освежающее и успокаивающее.       Всё это всего лишь безумное совпадение в её и без того безумной жизни. Мать со своими психическими расстройствами вообще ни при чём. Она не передавала ничего Генри, не разрушала его жизнь, как разрушила жизнь родной дочери.       — Понимаю, — Эмма изо всех сил старалась держаться отстранённо, чтобы ненароком не показать, что ей стало легче дышать. В этом разговоре не было ничего забавного, чтобы улыбаться, но она не хотела показаться угрюмой или расстроенной. — Детям бывает непросто принять действительность.       Мать Генри ответила улыбкой, но натянутой и, возможно, немного лукавой. Эмме стало не по себе, но она подавила это чувство. Собеседнице наверняка тоже неловко, как и Эмме, так что она списала реакцию на обычное смущение. Она ничего не знала об этой женщине, да и обстоятельства, при которых они познакомились, были далеки от идеальных. Нет никаких причин сомневаться в её искренности.       Разве что одно «но», в тёмных глазах появилось опасное выражение.       — Когда я усыновила Генри, мне сказали, что биологическая мать не хотела, чтобы её нашли.       Вот оно что. Ладно. Это многое объясняет.       — Вам правильно сказали.       — А отец? — губы матери Генри сжались в тонкую линию. — Стоит ли мне беспокоиться на его счёт?       — Нет, — усмехнувшись, Эмма подавила желание закатить глаза. Учитывая её везучесть, она бы ни капли не удивилась, если бы в следующее мгновение пропащий папаша Генри открыл дверь с ноги. — Он даже не знает.       Ещё один кивок, сдержанный и строгий, а потом:       — Стоит ли мне беспокоиться на ваш счёт, мисс…       — Свон, — представилась Эмма. — И нет. Я здесь не для того… — она запнулась и опустила глаза. Какое-то время разглядывала янтарную жидкость в стакане. — Надеюсь, вы понимаете, что я не хочу создавать вам проблемы. Я просто хотела проследить, чтобы Генри благополучно добрался домой, а теперь я возвращаюсь в Бостон. Я не хочу ничего усложнять. Ни для одной из нас. Обещаю, сегодня же вечером…       — Дышите, — произнесла мать Генри успокаивающе, и её голос, низкий и бархатный, мёдом разлился в душе Эммы.       Матери Генри явно было весело, она чувствовала это, но никак не могла понять, смеются вместе с ней или над ней.       — Простите, — улыбнулась Эмма, может быть, даже покраснела. — Вы просто супер пугающая. — У неё внутри что-то оборвалось. Снова это влечение. — Не в плохом смысле, вы очень добры ко мне, просто вы очень… — красивая, очаровательная, поразительная. — Собранная.       Эмма выпила ещё немного сидра, на этот раз, чтобы заткнуться. Вроде бы в тёмных глазах опять промелькнула смешинка, но вот призрачная ухмылка, тронувшая пухлые губы, точно привиделась. Она просто выдаёт желаемое за действительное.       — Как бы там ни было, сегодняшний вечер доставил немало неудобств нам обеим, короче, наверное, мне пора… — Эмма махнула рукой на открытую дверь, и мать Генри коротко кивнула.       Вот теперь она точно почувствовала облегчение. И увидела. Плечи матери Генри расслабились, губы дрогнули в улыбке. Она очевидно ждала окончания разговора не меньше Эммы.       Мать Генри…       — Чёр… Простите, — Эмма поморщилась, когда они одновременно встали со своих мест. — Вырвалось, простите. Чувствую себя ужасным человеком, но… — её охватило смущение. — Кажется, я не услышала вашего имени?       Мать Генри склонила голову, несколько секунд разглядывала Эмму, будто изучала, а затем насмешливо хмыкнула:       — Реджина.       Эмма почувствовала, как холод наполнил её, и застыла изваянием.