Мой шип терновника

Сережа чувствовал, как Птица ломает прутья выстроенной клетки, как рвется наружу, желая вцепиться в горло Рубинштейну. Но и сам Сережа хотел этого не меньше, он мечтал об этом, видел во снах как перерезает глотку этому монстру. Как алая кровь окрашивает его руки, а он смеется, понимая, что наконец-то свободен. Свободен от самого главного страха. — Я хочу его услышать, разве приговоренному не положено последнее желание? — усмехнулся Рубинштейн. — Если умирать, то от его руки. — Боюсь, что могу предложить только свою, — ответил Сергей и улыбнулся, удобно устраиваясь на стуле напротив Рубинштейна. — Знакомая картина? — Только тогда пленником был не я, — ответил Рубинштейн, — и приходил я не к тебе. Хотя… ты мало чем отличаешься от него, просто скрываешься лучше. Сергей помнил, как в тюрьме практически не выходил наружу, запертый Птицей в самые глубины сознания. Он и сам не понимал когда позволил ему полностью захватить разум, лишь ощущал, что так правильно. Свирепость Птицы была отличным защитным механизмом от окружившей его действительности. Сергей привык действовать тонко и деликатно, расправляться с грязью изящным движением руки. Наблюдать, как гниль дохнет через экран монитора. Птица, не боявшийся пачкать руки и перегрызать глотки для общения с зеками был идеален. Сергей же испытывал к ним отвращение, казалось, что его вырвет если он только к ним прикоснется. — Твои таблетки не лечили. — Сергей не спрашивал, ведь и так знал ответ. — Смотря что назвать лечением. Он лучшая версия тебя. Птица внутри взвыл. Его чувства острым нервным импульсом прошлись по Сергею. Птица ненавидел Рубинштейна так же страстно, как и Сергей, но и любил его на самом деле не меньше, ведь понимал, что именно Рубинштейн подарил ему долгожданную свободу, в то время, как Олег и Сергей снова загнали в цепи и кандалы. Но сейчас прутья ломались, оковы спадали. Рубинштейн был тем, кто лучше всего подпитывал Птицу. И Сережа чувствовал, что теряет контроль. Выпусти, выпусти, выпусти. Сергей сжал кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони. Победная улыбка Рубинштейна злила, но при этом Сергей чувствовал, что не может сопротивляться. Слова застревали в горле, а чужие чувства брали верх. Не чужие — твои. Они твои. Твои. Я — часть тебя. — Лучшая часть, — повторил Рубинштейн слова Птицы. — Сереж. — Рука Олега легла на плечо возвращая в реальность. Нет. Вопль Птицы заставил Сережу согнуться пополам, желая выблевать его, выпустить наружу. Казалось, что он скручивает внутренности, лишая воли. — Выпусти его, я же вижу, что он хочет на свободу. Он сильнее тебя, — шептал Рубинштейн. — Сережа, не слушай, я с тобой. — Олег опустился рядом и крепко сжал ладонь Сережи в своей. — Он не сумеет одержать верх. Убить. Убить. Убить. — Он делает тебя слабым. Сергей не понимал говорит это Рубинштейн или Птица, скребущийся изнутри, желая вырваться на волю. — Он снова бросит, а я никогда. Птица. Рубинштейн. Олег. Все смазывалось в одну вереницу чувств и эмоций. Я всегда буду рядом. Лицо Птицы с яркими желтыми глазами сменилось лицом восьмилетнего Олега, протягивающего поломанные карандаши и помятую тетрадь. Я всегда буду рядом. Олег улыбался на выпускном, когда они танцевали в тени деревьев под окнами актового зала, чтобы их не заметили. Я всегда буду рядом. Первый поцелуй в классе информатики. Первое признание на берегу Финского. Первый секс в запертой комнате детского дома, со страхом, что застукают. Я всегда буду рядом. Тепло кожаной куртки на плечах. Запах табака. Нежные руки, что заплетают косички. Теплое дыхание с запахом ментола на щеке. Я всегда буду рядом. Алая кровь, стекающая по рукам, пачкающая рукава белого пиджака. Алая кровь, ставящая точку. Нож, в дрожащих пальцах. Я всегда буду рядом. Затихающий шепот в голове…