***
Эмма с трудом разлепила веки и уставилась в потолок. Голова гудела после очередного кошмара, всё тело невыносимо болело, особенно внизу живота. Сначала она даже не поняла, в чём же дело. Пару минут она лежала в постели, пытаясь вспомнить подробности вчерашнего вечера, но потом вдруг резко приняла сидячее положение. Её пробил холодный пот, по коже побежали мурашки. Перед глазами, лихорадочно сменяя друг друга, стали проноситься воспоминания. Сначала Норман гладил её, потом помог ей развязать корсет и снять платье. Потом целовал её, оставлял свои метки… Кусочек за кусочком, Эмма медленно, но верно собирала этот незамысловатый пазл. Она постепенно складывала все части вместе, как мозаику, и чем больше она вспоминала, тем отвратительнее ей становилось на душе. Ей хотелось разрыдаться от осознания того, какие ужасные вещи ей приходилось делать вчера. Но окончательно её добил последний фрагмент, тот самый, где Норман в неё вошёл. В тот момент, когда перед глазами ярко вспыхнула эта картина, Эмма вздрогнула и рухнула обратно на кровать. У неё внутри как будто опустело, мир вокруг стал серым, тусклым, бесцветным. Она даже забыла о ноющей боли внизу живота. Это всё теперь бессмысленно и неважно. Ведь он её изнасиловал. Мысль об этом приводила её одновременно в ужас и отчаяние. Пускай она и готовилась к этому, ей всё равно было невыносимо плохо от осознания того, что её девственность забрал именно он. Тот, из-за кого её жизнь теперь целиком и полностью разрушена. Тот, кого она ненавидела всеми фибрами души. Каждый раз, когда она вспоминала о том, что он делал с ней вчера вечером, ей хотелось реветь. Громко, надрывно, так, чтобы услышал каждый в этом грёбаном мире. Но сил на слёзы у неё попросту не осталось, и потому она лишь тихо всхлипывала, обнимая себя руками и мелко дрожа. Любое, даже самое малейшее движение отдавалось острой болью во всём теле, но она уже не обращала на неё никакого внимания. Она была слишком погружена в свои мысли. Всё, о чём она могла думать, — это только тот проклятый вечер, когда её жизнь разделилась на «до» и «после». — Ну почему… Почему это всё происходит со мной… — Эмма уткнулась носом в подушку и зарылась пальцами в волосы. Из-за того, что она перевернулась, несколько рыжих прядей прилипли к её лицу, но она даже не думала их убирать. — Ненавижу… Как же я всё это ненавижу… Она и сама не знала, сколько так пролежала, прежде чем наконец-то подняться. На самом деле, меньше всего сейчас ей хотелось вставать. Напротив, она просто мечтала остаться в постели, завернуться в одеяло, словно гусеница в кокон, и не выходить из комнаты целый день. Но также она понимала, что её наверняка уже ждут. Она вспомнила об этом, когда наконец осознала, что находится в комнате совсем одна. Обычно, когда она просыпалась, Норман ещё лежал с ней рядом. Он гладил или обнимал её, иногда перебирал её волосы пальцами. Но сегодня его с ней не было, а это означало лишь одно: он ждал её в столовой. Он всегда уходил туда, если хотел дать ей поспать подольше. Видимо, в свете последних событий он всё же решил над ней сжалиться, джентльмен хренов. Что ж, хоть что-то хорошее за последнее время. Сделав над собой усилие, Эмма всё-таки медленно сползла с кровати. Ноги плохо держали её, и потому она старалась не дёргаться лишний раз, чтобы случайно не упасть. Осторожно, пытаясь не делать резких движений, выпрямившись, она осмотрелась в поисках своего платья. Его она нигде не нашла, но зато заметила заботливо сложенную на тумбочке одежду. Видимо, её оставил Норман. Эмме такая заботливость с его стороны показалась даже слишком странной и подозрительной. Обычно он за ней так не ухаживал, и потому ей приходилось делать всё самой. А тут он и будить её не стал, хотя сегодня далеко не выходной, и одежду оставил. Не просто так всё это. Эмма знала, что Норман любил поиграть, и потому относилась к каждому его жесту доброй воли с осторожностью. Однако, несмотря на все свои подозрения, вещи она всё-таки взяла. Всё же ей нужно было идти в ванную, а потому времени на раздумья не оставалось. Надо как можно скорее закончить со всем и спуститься в столовую, пока он не начал злиться. До ванной комнаты она добралась быстро. Ей повезло, что она была соединена с её спальней, и потому идти до неё долго не пришлось. Там она разложила вещи и включила горячую воду. Когда полная ванна набралась, она выключила кран и забралась внутрь. Первые несколько секунд после того, как она оказалась в горячей воде, по её телу бегали приятные мурашки. Наверное, именно за эти незабываемые ощущения она и любила принимать ванну по утрам. Она всегда расслаблялась, лёжа в тёплой воде и чувствуя, как волосы, плавающие вокруг неё, щекочут кожу. Вот и сейчас, растянувшись в ванне и блаженно прикрыв глаза, она просто лежала и наслаждалась. В такие моменты, как сейчас, она могла забыть совершенно обо всём на свете. О Нормане, о смерти родителей и младшей сестры, о том, что её жизнь — сущий Ад. Она могла просто чувствовать приятное, ставшее уже родным тепло воды и не думать ни о чём. Могла хотя бы ненадолго представить, что в её жизни всё хорошо. В какой-то момент она даже зажмурилась и, задержав дыхание, с головой погрузилась в воду. Она всегда так делала, когда принимала ванну: это хорошо помогало абстрагироваться от всего, что происходило вокруг. Однако просидела она так недолго. Момент блаженства закончился, буквально оборвался, толком не успев начаться, тогда, когда раздался громкий, настойчивый стук в дверь. — Эмма, выходи скорее. Завтрак уже готов и скоро остынет, если ты не поторопишься, — послышался голос Нормана из коридора. Вода заглушала все посторонние звуки, однако Эмма всё же смогла разобрать то, что он сказал. Ей пришлось вынырнуть. — Сейчас, дай мне ещё пару минут, — отдышавшись, громко, чтобы он точно услышал, сказала она. Норман ничего ей не ответил, лишь молча направился обратно в столовую. Таким образом он ясно дал ей понять: у неё есть не более пяти минут. Эмма прекрасно знала этот его жест, а потому решила не искушать судьбу. Тяжело вздохнув, она чуть приподнялась на локтях и стала аккуратно вылезать из ванны. После прихода Нормана её настроение заметно ухудшилось, ведь она надеялась хотя бы немного побыть одна, полежать в тёплой воде и просто расслабиться. Ей было так хорошо те несколько минут, что она провела в полнейшем одиночестве, и потому сейчас ей особенно не хотелось отсюда уходить. Но она понимала, что если ослушается его, то ей будет плохо. Поэтому, как бы ей ни хотелось остаться здесь, пришлось вылезти из ванны и начать собираться. Пока она одевалась, то смотрела на своё отражение в зеркале. Выглядела она, мягко говоря, неважно: опухшее лицо, красные от слёз глаза, потухший взгляд. Но больше всего внимания привлекали именно красные следы на шее, плечах и ключицах. Они особенно яркими пятнами выделялись на бледной коже, и потому их было хорошо заметно. Норман специально оставил их на самом видном месте, чтобы теперь каждый в школе знал, кому она принадлежит. Когда Эмма смотрела на эти уродливые метки, ей становилось противно. Ей хотелось избавиться от них, стереть их с кожи, но она понимала, что так только сделает себе больно. Ещё хуже ей становилось от осознания того, что их, скорее всего, увидит Рэй, когда они снова встретятся в школе. Она боялась даже представить, как он на это отреагирует. Когда она думала об этом, то её невольно начинало трясти. Рэй был единственным дорогим и близким человеком, который у неё остался, и потому ей не хотелось его терять. Не хотелось, чтобы он в ней разочаровался. А он точно разочаруется, если узнает, что она больше не та Эмма Скайлер, которая способна за себя постоять. Что от той бойкой девчонки, которая всегда была душой компании, теперь не осталось ничего. «Наверняка он сразу же всё поймёт, когда их увидит… — подумала про себя Эмма, касаясь подушечками пальцев одного из укусов. — Вот же чёрт…» От бессилия она до боли закусила губу и ударила кулаком в стену. В костяшках неприятно заныло, из-за чего она зажмурилась и тихо заскулила. — Эмма, — послышался несколько раздражённый голос Нормана с первого этажа. Он раздался так внезапно, что Эмма даже вздрогнула. — У-уже иду! — крикнула она, став суетливо собираться. Быстро натянув оставшуюся одежду и спустив воду в ванне, она вышла в коридор и спешно направилась в столовую.***
После завтрака Норман повёл её смотреть на сов. Эмма сначала хотела отказаться, однако он быстро напомнил ей, что она сама согласилась на это вчера, поэтому ей просто пришлось пойти с ним. Пока они шли к комнате с совами, она молчала. Просто разглядывала подол своего платья, размышляя о чём-то своём. Норман активно рассказывал что-то всю дорогу, но она слушала его вполуха: была слишком увлечена своими мыслями. Лишь изредка она кивала ему, если он что-то у неё спрашивал. Ей не особо хотелось слушать о совах, как и смотреть на них, но для Нормана она усиленно делала вид, что ей крайне интересно. А он, увлечённый рассказом о своих птичках, даже и не замечал, что ей всё равно. Это было ей даже на руку: так она могла спокойно подумать о том, что ей делать с его метками. Вот она и думала. Перебирала в голове множество различных вариантов того, что же скажет Рэю, если он всё-таки увидит их. Ей не хотелось, чтобы их отношения испортились из-за этого, поэтому она тщательно подбирала ответ. Она понимала, что спрятать их не получится, поэтому старалась выбрать максимально правдоподобное оправдание. Сделать это оказалось даже сложнее, чем она предполагала. Учитывая, что она не умела врать. Особенно Рэю. Но она всё равно не оставляла попыток. За завтраком она немного успокоилась и решила, что не позволит Норману забрать у неё хотя бы этот лучик солнца, а потому даже не собиралась отступать. Так и прошёл весь их недолгий путь. Эмма за это время так и не смогла определиться с ответом, поэтому, в конце концов, решила отложить его на потом. Тем более, что Норман завёл её в комнату с совами, где было на удивление красиво. Ей даже стало интересно, и потому она начала с любопытством разглядывать птиц, сидящих на подоконниках, специальных веточках и жёрдочках. Её удивляло такое огромное количество сов, ведь содержать их, наверное, очень сложно и дорого. Он, конечно, рассказывал, что их у него много, но она даже не думала, что настолько. Однако они ей определённо понравились. Белые, серые, чёрные и рыжие, они привлекали к себе внимание, и потому ей хотелось разглядеть их всех получше. Она осторожно, стараясь не напугать их, ходила между жёрдочками и разглядывала каждую птичку. Иногда она легонько прикасалась к их крылышкам, гладила и проводила ладонью по перьям. Уделяя внимание совам, она успокаивалась и расслаблялась, постепенно забывала обо всём плохом. Она даже начинала жалеть, что не заходила в эту комнату раньше. Ведь здесь так много милых и красивых птичек, которых Норман разрешал гладить и тискать. Она ходила так ещё какое-то время, прежде чем заметила сову, отличающуюся от всех остальных. Она сидела отдельно, у самого окна. Она была абсолютно белоснежная, маленькая и очень хрупкая. Эмму эта птица особенно заинтересовала, и потому она подошла к ней поближе. Норман, заметив это, усмехнулся и подошёл следом. — А это моя любимица, Минерва, — объяснил он и вытянул руку, после чего сова вспорхнула на неё. — Она у меня самая любимая. Она умная, спокойная и послушная. Прямо как ты, — на последнем предложении он сделал особенный акцент. Эмма до боли закусила губу и опустила взгляд в пол, вцепившись пальцами в подол своего платья. В тот момент, когда Норман произнёс эти слова, она почувствовала, как у неё внутри что-то оборвалось. Он прав. Она — всего лишь питомец, как Минерва, как все совы здесь. У неё нет права на личную жизнь, на чувства, на желания, на счастье. Она — личная певчая птичка Нормана, она должна, нет, обязана служить ему и развлекать его. Пока она ходила по комнате, то забыла об этом, но он в очередной раз ей напомнил, кто она есть. От осознания этого ей сделалось дурно, в глазах потемнело, ноги перестали чувствовать землю. Ей даже показалось, будто под ней разверзлась огромная бездна, тёмная, бездонная, глубокая, холодная, в которую она провалилась в тот момент, когда он это сказал. Всего лишь одной фразы хватило, чтобы она вернулась с небес на землю и вспомнила, что она здесь — простая кукла, которую выбросят на помойку в любой момент, если она надоест. Но самое страшное то, что теперь Норман придумал новую игру, которая нравилась ему гораздо больше, чем простые танцы. А если ему нравилась какая-то игра, то он играл в неё до тех пор, пока ему не надоест. И что-то подсказывало Эмме, что она до этого момента не доживёт.