Ronsem

В помещении витает запах ванильного миста, который так любим уже долгое время. Приглушенный желтый свет от торшера создает особую атмосферу, а по комнате расползается тягуче приятная, похожая на кленовый сироп, мелодия из динамиков ноутбука, по клавишам которого с недолгими паузами стучат медовыми пальцами. На улице давно темно, а зашторенные окна исключают тревогу. Нижняя губа пульсирует от постоянных нервных покусываний, а волосы разлохмачены от периодических задумчивых почесываний. После тяжелого вздоха рука тянется к стакану с холодным американо, из которого отпивают большими глотками, а после снова продолжают печатать что-то на ноутбуке. Левая кисть расчесана до крови, но Джисон продолжает не обращать на это внимания, как и на текущую из губы жидкость, которую слизывает языком. Пальцы жалобно хрустят, а когда капли крови падают на клавиатуру, забиваясь в клавиши, Хан выныривает из вороха мыслей и идей. Он осматривает свою расчесанную руку, притрагивается пальцами к губе и встает, чтобы пойти в ванную и исправить весь этот беспорядок на себе. Джисон не знает, почему он так делает и даже не замечает, когда слишком увлекается своим любимым занятием: писательством. Сейчас готовятся только наброски, но Джисон уже радуется тому количеству идей, что приходят ему в голову. — Лишь бы не запороть. Хан вытирает руки о полотенце, возвращается в свою комнату, выключает ноутбук и падает звездочкой на кровать, отдаваясь в когтистые лапы мыслей. Дома тихо, хотя родители давно вернулись с работы, поэтому он использует такое ценное время спокойствия для абстрагирования. Он жил в постоянных поисках различных интересов, в которые мог бы окунуться с головой и забыться. Забыть себя, окружающих, семью и весь мир. Ему это было необходимо каждый раз, когда он ощущал, как может взорваться от всего того плохого, что оседает в нем тяжелым грузом, обрамленным острыми шипами. Треснешь однажды — можешь сломаться в итоге. В жизни Джисона пошла первая трещина тогда, когда ему было семь. Маленькая, удерживаемая неуверенностью, она испортила идеальное представление о таком, казалось бы, прекрасном мире. Джисон сидел во дворе школы во время физкультуры на корточках, наблюдая под палящим голову даже сквозь панамку солнцем за тем, как насекомые пожирают друг друга. Он думал о том, что это неправильно, нельзя убивать других, даже если это всего лишь насекомое. Оно ведь тоже живое, нет разницы, насколько большое или маленькое по сравнению с человеком. Джисон видел, как мама ходила с мухобойкой по дому и убивала всех мух, которых удавалось достать. Никому их жаль не было, они только раздражали или веселили. Веселили… Джисон помнит, как соседские дети искали улиток, чтобы выстроить их в ряд поперек дороги и посмотреть, чью переедет машина первой. Им было радостно, они смеялись и прыгали, хлопая в ладоши. Но в восемь Джисон увидел, как перед ним на пешеходном переходе, где все еще горел красный, сбили кошку. Кому-то было не до нее, а кто-то переживал за животное. Маме тоже было жаль кошку, судя по ее выражению лица, но она только взяла Хана за руку крепче и прошла на зеленый, забывая о ней почти сразу. Тогда Джисон пришел к выводу, что значимость любой жизни, помимо человеческой, людьми оценивается по размеру тела. Чем ты больше, тем весомее твоя жизнь. Однако она никогда не будет достаточно важной. Но потом он узнал о том, в каких целях животных могут использовать. Вот тогда-то Джисон понял, что жизнь зависит от ее пользы. И еще немного от численности. Но ценнее всего, несомненно, человеческая жизнь. Ему стало интересно, почему так повелось, и он решил задать этот вопрос маме, когда ему было одиннадцать. — Потому что это жизнь себе подобного. Да и человек полезнее будет всяких там медведей или еще кого-то. В тринадцать Джисон понял, что это неправда. Человек хуже всех животных влияет и на других живых существ, и на планету в целом. Но ведь людей никто не убивает в таком же количестве, как и они других, тогда почему? Но тогда еще Хан и подумать не мог, что эта трещина окажется самой безобидной для него. Да, она постепенно увеличивалась, и ничего больше ее не сдерживало от окрашивания видения мира в более серый, мрачный, неприглядный. Это факт — мир жесток. Всегда по-разному, но жесток. К этому выводу и к тому, что люди попросту слишком эгоистичны, чтобы покаяться и пересмотреть свое поведение, Джисон пришел в четырнадцать. После наступил период взросления и осмысления своей цели в жизни, своего предназначения и своей самости в целом. Джисон никогда бы не подумал, что это будет такой сложной задачей. Осознание того, что ты должен развиваться сам, независимо от твоего воспитания, легло на плечи чувством ответственности перед тем, кем он может стать, и тем, кем он был всю свою жизнь. Основная часть трещин пришлась на этот период страха, печали, ненависти, отчаяния и отрицания. Все было не так, все слишком быстро рушилось в его глазах. Бессонница переросла в хроническую, периодически обостряясь, особенно в период каникул, когда ничего не заставляет учиться до изнеможения в побеге за становлением лучшей версией себя. В какой-то момент появились и нервные срывы, длясь не так долго, как могли бы. Сейчас уже нет на них ни каких-либо сил, ни интереса позволять кому бы то ни было доводить себя до такого состояния. Минхо с Чанбином часто говорили ему посетить врачей для собственного же блага, чтобы попытаться нормализовать сон, но ему все время некогда. Некогда, некогда, а сейчас уже и не хочется. Нет смысла, нет желания, нет мотивации, когда никакие из выписанных снотворных не помогают, а времени на полноценное лечение не хватает абсолютно. Но за интерес к написанию книги он правда благодарен, потому что отвлечься нужно часто. Либо писательство, либо его друзья — это то единственное, что дарит ему хоть какую-то радость. Ну и подавляемые чувства к Минхо тоже. Джисон уверен: будь он хоть немного в более лучшем состоянии, чем есть сейчас, смелости и желания признаться у него было бы куда больше. Но он в том положении, когда ему достаточно и одного только присутствия старшего рядом, права смеяться с ним, ночевать у него, смотреть вместе второсортные ужастики, помогать ему с приготовлением завтрака и делать еще огромное количество вещей. Он не уверен, когда все это началось: влюбленность в своего лучшего друга прокралась и поплыла по его венам так незаметно и гладко, что Хан продолжительное время ее не видел. Но если очень долго думать и копаться в прошлом, то он может ответить, что все началось еще в первые годы дружбы с Минхо. Джисон благодарен и за то, что уже имеет. Благодарен за все то искреннее, что Минхо вытягивает из него и дарит в ответ; за настоящие эмоции, не скрытые примеряемыми так часто масками. Он хочет и дальше жить бок о бок со старшим, будучи его лучшим другом, потому что надеяться на большее выше его сил. Джисон вздыхает тяжело, выныривая из мыслей, и берет в руки телефон, набирая сообщение Минхо с вопросом о том, чем тот занимается. Сегодня, когда они пили чай и разговаривали ни о чем на кухне старшего после посредственной вечеринки в доме Хенджина, Джисону внезапно решила позвонить мама с просьбой вернуться домой, а не торчать столько времени у своего друга. Уговоры не очень помогали, а Джисон всегда старается быть прилежным сыном, да и маму свою уважает, поэтому решил выполнить ее просьбу. Тем более, что Хан полностью протрезвел на тот момент, из-за чего идти домой было не страшно. Он знает, что его мать думает, будто Джисон стесняет Ли своим нередким пребыванием в чужой квартире, а переубедить ее не получается ни у Хана, ни у Минхо. На сообщение ему не отвечают ни через пять, ни через пятнадцать минут, поэтому Джисон приходит к выводу, что Минхо все же лег спать. Хоть Ли этого и не показывал, но по нему было видно, как сильно он устал и хотел поскорее уснуть. Минхо вообще жаворонок, любящий пораньше лечь и пораньше встать. Джисон же полностью просыпается лишь не раньше девяти часов вечера. Делая последнюю попытку, Хан пишет Чанбину, вдобавок уточняя то, что там происходило после их ухода. Ответ снова не приходит спустя какое-то время ожидания, а это означает, что Чанбин тоже спит, иначе даже пьяным бы ответил. Уже за полночь, писать больше нет ни сил, ни желания, поэтому Джисон решает последовать примеру своих друзей и тоже лечь спать: завтра снова на учебу как-никак. Главной сейчас является задача не думать ни о чем, иначе попросту не выйдет уснуть. Но, как назло, мысли поглощали его вплоть до пальцев ног, втягивая в свой опасный омут. «Представь белый лист бумаги, на котором размещен беспорядок, представляющий собой твои мысли, — писал ему однажды ночью Минхо, когда впервые узнал о проблемах со сном у Джисона. — А теперь смети все это с листа. Агрессивно, но тщательно скинь их оттуда. Представляй это до тех пор, пока мысли не исчезнут, пока лист не станет снова белоснежно чистым». Джисон пользуется этим приемом слишком часто для того, чтобы он продолжал действовать, но предложенный другом совет действительно помогает и по сей день. Благодаря ему он может похвастаться тем, что засыпает спустя час-полтора, а не минимальные четыре, как бывает обычно. Это и правда его драгоценная панацея.

***

— Ради всего святого потрудись мне объяснить, что ты, черт возьми, делаешь? Джисон, поворачивая голову и удостоверяясь, что таким обреченным голосом Минхо обращается точно к нему, хмурит брови и гордо встает на защиту своих чести и достоинства. — Приманиваю белок деньгами, раз орехи им не нужны. По лицу Ли можно было прочитать волнение, скрытое слоями напускной сердитости, поэтому Джисон не придает этому значения, но поделать вид жизненно необходимо для красивой кожи и хорошего здоровья. — Белки не люди, перестань, — вздыхает Минхо, оттягивая на себя за футболку торчащего из окна шестого этажа и пытающегося дотянуться до белки Джисона. — Сядь уже, шило из задницы выпадет. Пыхтя от негодования, Джисон плюхается на свое место у окна в лекционном зале и зло сверлит макушку отвернувшегося от него Минхо. Пара еще не началась, в помещении стоит надоедливый гул, а Джисон сразу заметил, что у Минхо с утра плохое настроение из-за бурной жизни соседей сверху, которые впервые издали какие-то звуки, пусть и не самые приятные для нуждающегося хоть в каком-то сне студента. — Я слышал, что в тот день никто из посторонних не заходил в универ, учитывая, что через турникет без пропуска не войдешь, а на камерах чисто, — воодушевленно рассказывает их одногруппник, сидящий спереди, о своих категорически уникальных догадках. — Убийцей точно был кто-то из преподавательского состава, работников или какой-нибудь студент. — Да ладно тебе, мы не можем на сто процентов быть уверенными в том, что происходило на камерах, — усмехается Чанбин, сидящий рядом с Минхо, и печатает что-то с периодическим хихиканьем в своем телефоне. — Да говорю тебе, об этом весь универ жужжит! Только представьте, мы учимся в месте, где каждый день расхаживает настоящий убийца, — не хватает только хлопающих ладошек, чтобы изобразить всю ту заинтригованность и любопытство, которым разит за километр от их одногруппника. — Ну и на кой хрен ты радуешься, Чонин? — не понимает Джисон, который после легких тычков по плечу Минхо осторожно начинает мять чужие затекшие мышцы рук, не видя протестов и не чувствуя сопротивления со стороны. — Это настоящий убийца, который лишает жизни людей непонятно по каким критериям. Тут нет места веселью: нашим жизням грозит опасность, особенно в случае, если этот человек действительно на постоянной основе находится в университете. Минхо откидывает голову назад, слегка скатываясь на стуле, и закатывает в наслаждении от такого нужного сейчас массажа глаза. В конце концов сдаваясь и облокачиваясь боком на Джисона, он выдает сонно: — Я уже говорил раньше, что он не кажется каким-то неопытным неумехой, поэтому смею предположить, что это кто-то из профессоров или работников. При условии, что это действительно кто-то из университета, а не какой-нибудь посторонний. Джисон кивает согласно на слова старшего и приобнимает за плечи Минхо, довольно мурлыкающего от его поглаживаний по голове, после чего вздрагивает от слишком внезапно подпрыгнувшего Чанбина. — Чего такое? — спрашивает Чонин. — Феликс скинул новость о том, что этот Ронсем опять кого-то грохнул. Мужик возвращался поздно вечером домой с алкашкой и уже под градусом был. Он почти до подъезда дошел, а его вот как. Все три парня удивленно глядят на Чанбина, а затем замечают, как шум в кабинете увеличивается и, прислушиваясь, понимают смысл такого ажиотажа: новость вышла совсем недавно, а студенты уже обо всем знают из различных социальных сетей. Повсюду слышатся пораженные вздохи, обсуждения, построенные из воздуха догадки и теории. — Наверное, Минсок ему или ей как-то насолил, — тянет громко девушка с их потока, стуча пальцем по своему острому подбородку. — Очевидно, что у него было немало недоброжелателей. Непонятно только то, как Минсок связан с новой жертвой. — Они даже живут в разных районах, — высказывается парень, имени которого Джисон не запомнил даже спустя три года учебы на одном потоке, а потом добавляет тише: — Но давайте честно, кому вообще жалко Минсока? Ни для кого из нас он не сделал ничего хорошего, только доставлял кучу проблем. Да даже если взять банальное издевательство и избиения других студентов. Почти каждый из вас с этим сталкивался, и я в том числе. Поэтому я бы сказал спасибо тому, кто его прикончил наконец. Последовала звеняще липкая тишина, значение которой понял каждый присутствующий в аудитории человек. Джисон знает, что это означает: молчаливое согласие. Никто не любил Минсока, даже его два верных пса. Они были не более, чем партнерами по издевательствам, у которых была одна общая цель — выместить свою злобу на других людях и упрочить свою неотразимую самость за счет более слабых, не имеющих возможности постоять за себя в силу тех или иных причин. Раздается звонок, оповещающий о начале занятий, и в аудиторию заходит профессор, удивляясь непривычной тишине, но виду не подавая. Атмосфера давящая, студенты нетипично для себя молчаливые и будто заговорщически спокойные. Профессор только хмурится на такое поведение, но занятие начинает, время от времени пытаясь понять по лицам студентов-банкиров о том, что творится в их головах.

***

— Вот именно, что мы банкиры. На кой хрен нам сдалась эта физкультура? Я и без них занимаюсь спортом, гонять мяч в такое пекло слишком суицидально. — Попробуй это объяснить физруку, — Чанбин, сидящий на траве их излюбленного парка, пинает ногой ворчливо расхаживающего Джисона. — В следующий раз один будешь прогуливать пару. Преподаватель нас видел, вообще-то, поэтому по головке не погладит, если снова пропустим его предмет. Минхо ложится на спину рядом с Чанбином под тенью дерева, наблюдая за перепалкой друзей, и кладет голову на свои согнутые руки. — Минхо-хена с собой потащу, дед старый, — высовывает обидчиво язык Хан, тыча пяткой в бедро Чанбина и отпрыгивая от угрожающе замахнувшейся руки. — С чего ты взял, что он согласится? У него, в отличие от некоторых, мозг с извилинами будет. Это у тебя гладкий абсолют. И вообще, чего это я дед? — Такой же упертый, кряхтящий баран. Да ну тебя. Джисон продолжает свое великое дело в виде ловли белок с целью дальнейшего с ними сюсюканья, в очередной раз выстраивая дорожку из орехов. Чанбин переводит взгляд на задумавшегося Минхо, который неотрывно следит с легкой незамысловатой улыбкой за сосредоточенным Джисоном, и думает над тем, как бы начать разговор. Не будь они так близки, не стал бы лезть в чужую голову; тем не менее считает своим долгом сделать для друга хоть что-то. — Слюни вытри. Минхо удивленно вскидывает брови, поворачиваясь в сторону Чанбина, и поднимает голову с рук. Со только улыбается довольно, когда Минхо неосознанно протирает подбородок, и кивает в сторону Джисона, который раздосадованно принимается собирать выпавшие из мешочка орехи. — В смысле? — непонимающе тянет Ли. — Слушай, Минхо, — бодро зовет Бин, зачесывая назад волосы. — Хотел ли ты когда-нибудь исправить какую-то свою ошибку, сделанную в прошлом? — Исправить прошлую ошибку? С чего ты вдруг задаешь такие вопросы? Чанбин изучающе пристально смотрит на ожидающего ответа Минхо, изредка моргая, и отворачивается с улыбкой на лице. — Ну, знаешь, иногда приспичит поразмышлять о жизни и предназначении в ней. Так что думаешь об этом? Минхо мычит в раздумьях, откидываясь обратно на траву и наблюдая за неподвижными ветками дерева над собой. — Есть кое-что, о чем я жалею, но не уверен, что должен говорить об этом. Чанбин только вопросительно хлопает глазами, зная, что если Минхо твердо вздумал молчать, то так и не расколется. Тем более ему прекрасно известно то, как туго порой Минхо дается выражение собственных эмоций, проявление каких-либо чувств. — Ладно, хорошо, — сдается, неуверенно косясь на Чанбина, — скажу. На самом деле раньше, еще в первые годы дружбы с Джисоном, я был куда более эмоциональным, чем сейчас. Но в какой-то момент это самовыражение начало доставлять неудобства окружающим. То есть… С наступлением подросткового периода у меня часто менялось настроение, я слишком много всего чувствовал за день, — Минхо мнет зеленый лист, упавший с дерева на лоб из-за чересчур активных попыток Джисона найти общий язык с белками. — А потом, как бывает у людей, перегорел чуток. Ну, знаешь, хотел меньше привлекать внимания своей эксцентричностью. Но сдерживание эмоций априори ни к чему хорошему привести не может, поэтому я стал слишком раздражительным, что являлось наиболее плохим стечением событий. Мама тогда говорила, что лучше бы я и дальше был таким неконтролируемо активным, как раньше, чем молчаливой мумией с периодическими вспышками гнева, — слышится краткий невеселый смешок. — Потом я злился, потому что все ей не в угоду. Следует затяжное молчание, которое Чанбин не в силах прервать. Нужно дать Минхо время на то, чтобы он собрался с мыслями. — Ты спросил, о чем я жалею… Так вот, — Ли смотрит как-то пусто на друга, — я жалею, что сковывал себя и заставлял протиснуться в клетку, не подходящую мне по размеру. Испытующий взор Минхо чувствуется слишком тяжелым, но Чанбин, несмотря на это, не оставляет попыток залезть тому в голову. — Ты уверен, что злость — последствия полностью твоего подавления эмоций? — Нет, — незамедлительно отвечает Минхо. — В любом случае какой-то осадок оставили и другие обстоятельства, включая подростковую чувствительность и все прочее. Что насчет тебя? Что ты ответишь, если тот же вопрос я задам тебе? Слышится радостный и крайне звонкий писк Джисона, которому наконец удалось дотронуться до своей пушистой цели, хоть и всего на несколько секунд. Но Хан будет не собой, если ему такого непродолжительного контакта не будет мало, поэтому охота за белками не застопоривается. Чанбин следит за длинными ресницами Ли, полузакрытыми веками и опущенными уголками губ. Со предполагает, что у того на уме воспоминания о прошлом, так внезапно всплывшие в памяти. — Думаю, что мне не о чем жалеть. Знаешь, у меня такая позиция: что было, то было. Кто-то говорит, что каждое решение и действие в прошлом и настоящем выстраивает наше будущее. Не спорю, иногда это действительно так, но все в основном зависит от нашего отношения к тем или иным ситуациям, не думаешь? — Чанбин смотрит вопросительно на Минхо, внимательно его слушающего. — В ходе своей жизни я узнал простую истину: чем позитивнее ты мыслишь, тем счастливее себя находишь. Минхо думает над словами друга, отчасти с ними соглашаясь, и отвлекается на резво бегущего к ним вприпрыжку Джисона с камерой. От вида радостного Хана на лице растягивается ласковая улыбка, что не скрывается от внимательных глаз Чанбина. Джисон, видимо, пытался заснять свой феерический успех, но белка для такого оказалась слишком осторожной, поэтому и убегает от него к дереву, под которым распластались Минхо с Чанбином. — Это жесть какая-то, — жалуется Джисон, продолжая записывать видео, и валится на Минхо всем телом, направляя камеру на друзей и пытаясь поместить всех в кадр. — Что ж, я устал. Морж не влезает в камеру, поэтому обойдемся без него. Угроза Чанбина в виде остроконечной шишки на Джисона явно не действует, только раззадоривает на довольный хохот. — Как успехи, чертенок? — тянет Ли. — А? А, ты про белок. И хватит меня чертенком звать, честное слово, с первого же дня меня так обозвал, — Джисон пихает легко друга в бок и улыбается, вываливая одной рукой из своего рюкзака очередную горсть орехов и не переставая снимать. — Это не так легко, как я думал, но, похоже, я им понравился. — Они просто тебя за своего приняли, — встревает Чанбин, ухмыляясь Хану и поглядывая на Минхо взглядом, кричащим «я все про тебя знаю». Джисон заторможенно хмурится и пинает уворачивающегося Чанбина, гордо топая к полюбившимся белкам для своего великого дела и блога, который увидят только он и Минхо с Чанбином в их общем чате. По крайней мере животные не будут над ним смеяться — разве что по-беличьи, — так что эта перспектива его привлекает куда больше своего падкого сегодня на шутки друга. — И что это за упрек со слюнями был? — осторожно спрашивает Минхо, видя светящееся, словно снизошедшее божество, лицо Чанбина. — Да ладно, я не великий слепой, чтобы не заметить такого твоего взгляда. Ты даже на котов своих так не смотришь, как на Джисона. Минхо для вида недовольно хмурится, бурча себе что-то под нос, но быстро смекает, что Бин не шутит. — И что ты этим хочешь сказать? — вздыхает в конце концов Минхо, в очередной раз сдаваясь. — Что ты втрескался, — подмигивает ему Чанбин, улыбаясь во все зубы самой коварной улыбкой, которую Минхо только доводилось видеть. Ли поджимает губы, окончательно садясь на траве и хрустя затекшей шеей. Он дает себе несколько минут на раздумья, прежде чем внимательно взглянуть на Джисона, а после повернуть голову к Чанбину. — Не знаю. Ну, я не думал об этом достаточно тщательно, чтобы точно знать ответ на этот вопрос, — быстро исправляется Минхо. — Он для меня очень близкий человек, но я могу путать теплые братские чувства с романтическими. Чанбин выгибает одну бровь, взглядом спрашивая, не припек ли Минхо свою ненаглядную голову на солнышке, но после меняется в лице, решая разъяснить своему непутевому другу одну важную вещь. — Нет, дружище, на братьев так не смотрят, уж поверь. Даже на самых любимых. Я понимаю, что за все время, что вы дружите, Джисон мог стать для тебя тем, кого хочется оберегать и все такое. В конце концов, даже у меня есть такие тараканы по отношению к вам, хотя мы дружить начали только на первом курсе, — чешет затылок Чанбин. — Но у тебя эта забота переросла в нечто большее. У меня, к примеру, так с Феликсом, хотя у нас даже не настолько близкие отношения, как у вас. Мы не вытираем заботливо друг другу сопли, когда один из нас болеет, не делаем массаж пяток и все прочее, что у вас с Джисоном нормой является. Минхо только заторможенно моргает, пытаясь переварить все услышанные от друга слова, и бегает взглядом по своей ладони, зарывшейся в свежую траву. Он не позволял, не хотел позволять себе думать об этом, чтобы не набраться лишних проблем в жизни. Сейчас, когда Чанбин заставил его задуматься над своими словами, Минхо понимает, что не напрасно избегал этого: ему ведь действительно нравится Джисон. Это было невозможно не понять, но Минхо упорно игнорировал сей факт. Нравится не в дружеском плане. Он хочет защитить его от всего, что ему угрожает, хочет поделиться с ним всем теплом и любовью, которые расходует только на своих котов, хочет дарить ему чувство успокоения и комфорта, в которых Хан так нуждается. Хочет и дальше с трепетом позволять парню с бессонницей засыпать на своих коленях, будто это восьмое чудо света, и относить его на руках в теплую кровать, драться за одеяло и быть в качестве приманки для ночных обнимашек. Хочет ругать Джисона за его безответственность перед самим собой, когда тот бродит по холодным улицам в одном только худи, хочет закрывать крышкой тюбик зубной пасты после того, как Хан привычно забудет про это. Он просто хочет всегда быть рядом с Джисоном. — Я… думаю, что он мне правда нравится. Но я не уверен, что должен с этим делать. — Эй, — смеется Чанбин, — ты ведь не слепой, сам прекрасно видишь, что Джисон уж наверняка по уши в тебе пропал. На самом деле Минхо, что греха таить, замечал уже не один десяток раз тот самый взгляд Джисона на себе еще со школы. Тот, который нельзя спутать ни с чем другим, даже если очень сильно захочется. Он не дурак, чтобы понять, что это означало, но ровно как и свои чувства к Хану, так и данный факт Минхо наотрез отказывался воспринимать всерьез и раздумывать над ним. Тяжело приходится, когда тебя неожиданно тыкают носом в то, что ты столь активно избегал. — Что насчет того, что ты должен делать, — продолжает Чанбин. — Знаешь, ни я, ни кто-либо другой не имеет права заявлять тебе, что ты должен, а что — нет, но… думаю, было бы лучше, если бы вы поговорили обо всем и пришли к общему выводу. Тебе так не кажется? — наклоняет в бок голову, поглядывая изучающе. — Пожалей Джисона, он скоро обожаемые тобой волосы будет рвать на своей несчастной многострадальной голове. Минхо улыбается смеющемуся другу и снова ныряет в океан раздумий.

***

Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:34] в черном цвете нет ничего грустного он поэтичен он глубинно наполнен смыслом по-настоящему грустный сам факт существования вселенной этот мир слишком жесток для моего хрупкого сердечка вникаешь? Минхо удивленно останавливается около магазинчика, из которого он только что вышел, и набирает сообщение другу.

Вы, [20:34] Мороженое закончилось?

Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:35] ты слишком хорошо меня знаешь Т.Т

Вы, [20:35] Ехехе Это единственное, из-за чего ты позволяешь себе поныть Хотя да Я просто хорошо тебя знаю

Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:36] оу е мен бекоз ю а май бф (｡・//ε//・｡)

Вы, [20:36] Бест френд или бойфренд?

Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:36] о нет я знал что ты это сделаешь моя лень меня погубит прекрати это делать я выйду в окно чел o(TヘTo) Минхо смеется тихо, спотыкаясь о камешек на тротуаре, и продолжает свой путь до дома, не поднимая глаз с телефона.

Вы, [20:37] Нет, но Я же терплю твои смайлики Мы должны принимать недостатки друг друга Сечешь, бф?

Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:37] сам ты смайлик это каомодзи

Вы, [20:37] Японские смайлики Не отрицай истину, грешник

Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:38] погодь я ищу средний палец Ханчик-одуванчик 🐿️, [20:40] лови ༼✿◕ᗜ◕༽┌∩┐ Минхо отвлекается от переписки в тот момент, когда замечает, что уже находится во дворе своего дома. На улице уже темно, но количество ярких фонарей позволяет хорошо видеть все вокруг себя. Делая несколько шагов вперед, Минхо останавливается, как только замечает знакомую лохматую макушку, и направляется в ее сторону на площадку. — Риам? Ты чего здесь делаешь в такое время? — спрашивает Ли, приближаясь к сидящему на качелях мальчику. Риам резко поднимает голову, не ожидая услышать знакомый голос, и здоровается с улыбкой. — Я просто не хотел дома оставаться, — сонно отвечает и следит за тем, как Минхо усаживается на качели справа. — Опять родители? — Нет, — Риам отмахивается от беспокойного взгляда соседа и продолжает, вздернув подбородок и глядя в усыпанное звездами ночное небо. — Отец умер. Ну, его убили вчера еще, а мама до сих пор прийти в себя не может. Прохладный воздух посылает по телам обоих тучу быстрых мурашек, пробираясь под малочисленные слои одежды и стараясь дотронуться до каждого участка кожи. Минхо смотрит растерянно на профиль мальчика и понятия не имеет, что говорить. — Что?.. — Странная она, да? Он ее в последнее время все чаще бил, кричал на нас, постоянно ходил пьяным. Да и работу бросил. Хотя, — усмехается, — не то чтобы мы когда-либо видели его деньги. Я всегда жил только на маминой шее. Знаешь, — с улыбкой поворачивается Риам, глядя в глаза напротив, — вообще-то я благодарен тому, кто его, наконец, прикончил. Думаю, я бы не сдержался и сделал это когда-нибудь сам. Я его слишком ненавидел. Минхо наблюдает за блестящими счастьем глазами, яркой улыбкой и облегченными вздохами, и ужасается тому, что этому школьнику приходилось терпеть всю свою жизнь. Минхо знает, как это кошмарно. Он видел подобное собственными глазами, когда был того же возраста, что и Риам. Он помнит, в каком ужасном состоянии может быть человек, находящийся в такой ситуации, и никогда больше не хочет сталкиваться с этим кошмаром. — Ты правда в порядке? — Я счастлив, хен. Но, знаешь, мама себя не очень хорошо чувствует. Рыдает до сих пор не понятно из-за чего, не разговаривает со мной, — задумчиво тянет Риам. — Наверное, она подозревает, что я его убил. Но, думаю, она быстро придет в себя, когда вспомнит, кем было это животное. Я просто не хотел целыми днями слышать ее плачь и нытье стенке о произошедшем, поэтому решил посидеть здесь. Это место начало у меня ассоциироваться с тобой, хен. Я рад, что ты мне позволил когда-то выплеснуть свои переживания, потому что я никогда до того момента так не делал, и мне полегчало. Спасибо. Он правда счастлив. Это становится ясным, когда Минхо видит эту легкость и безмятежность, которая окутывает мальчишку, и позволят себе расслабиться. На мгновение его захлестнула тревога за то, что Риам просто слишком травмировался, но, похоже, это не так. Он видел когда-то его отца, выглядывающего из-за двери своей квартиры, пока Минхо поднимался по лестнице домой после пар в университете, но не более. Они даже никогда не здоровались. — Ты можешь переночевать у меня, если не хочешь возвращаться домой. Только при условии, что ты предупредишь свою маму, — предлагает Минхо, жуя купленные мармеладки и протягивая пачку Риаму. — Не думаю, что она позволит. Все время орала про то, что теперь нужно быть осторожным, вдруг и нас убьют. Я с боем вышел сюда, на качели, — смеется Риам, откусывая красному желейному мишке голову. — Но ты посидишь со мной еще немного, пожалуйста? Минхо в ответ только кивает как болванчик с набитым ртом. Телефон в кармане спортивных штанов активно вибрирует, оповещая своего хозяина о новых сообщениях, которые остаются благополучно проигнорированными. Минхо обещает себе, что обязательно ответит Джисону позже, когда доберется до своей квартиры, но сейчас ему необходимо отвлечь этого светлого мальчишку от всего, что может его тревожить. Сердце с упоением обливает искренняя радость за то, что Риама встретил именно такой, счастливый, исход произошедших ранее событий. Не хотелось бы еще раз видеть кого-то настолько разбитым и держащимся на каких-то соплях человека: ему было достаточно такого Джисона.