Ronsem

Время наверняка давно за полночь. Ледяной ветер заставил школьника съежиться до размеров молекулы и укутаться сильнее в домашний свитер, который в такую погоду не греет совершенно. В спешке мальчишка забыл про зимнюю куртку и выбежал на мороз в том, в чем ходил по квартире. Пора привыкнуть, что иногда приходится впопыхах убегать из собственного дома. Но Хан был рад, что есть куда пойти. Семья Ли всегда была рада мальчику, что в рекордно короткие сроки стал для их сына лучшим другом, а Джисон благодарил их каждый раз за то, что позволяют время от времени ночевать с Минхо в его комнате. Джисон всегда старался вести себя максимально незаметно в чужом доме, хотя друг ему неоднократно говорил, чтобы тот расслабился. Минхо старше всего на одиннадцать месяцев — для Джисона это важное уточнение, — но они тесно дружили уже третий год, учившись в последнем классе средней школы за одной партой. А еще Минхо был странным, но добрым и уютным. Джисон никогда не думал, что человека можно обозвать подобным образом, но Минхо буквально пах уютом. Он часто приглядывал за Ханом, вытаскивал того из потасовок, кормил в школе своей едой, когда Джисон обреченно потирал урчащий от голода живот и молил его заткнуться. Вдобавок ко всему Минхо всегда тащил Джисона к себе домой, когда Хан в очередной раз держался на честном слове от срыва. Проблемы с родителем, на самом деле, достаточно противная вещь, когда тебе всего четырнадцать, а возможности куда-то съехать и жить самостоятельной жизнью тоже не наблюдается. Единственное, что в твоих силах, — терпеть. А терпеть Хан всегда умел, всю жизнь этим и занимался, если быть честным, но вот, к чему он пришел: нестабильное настроение, приступы накатывающей с головой агрессии, неумение держать язык за зубами из-за колоссальных размеров быстро возникающего раздражения, беспричинные слезы после падения ручки на пол, истощение и постоянная нервозность. Казалось бы, как можно о подобном говорить в настолько юном возрасте, да и как вообще можно до такой степени раздора в семье дойти с собственным родителем, когда ты всего лишь ученик средней школы? Можно и в более раннем, на самом деле, и как раз из-за аналогичного обесценивания тех или иных трудностей людей школьного возраста и вытекает масса проблем, которые ничем хорошим в итоге не заканчиваются. Совершенно. К несчастью Джисона, он всегда был тем, кто банально может думать. И это главная проблема: умеешь самостоятельно мыслить, следовательно, имеешь свое мнение, которое не содержит пересечений с мнением родителей. В таком случае из человека выходит плохая марионетка. Кукла, которая пытается сама двигаться. И это фактически катастрофа, поскольку — Джисон не мог этого предположить — разногласия встречаются каждый несчастный день, даже когда не ожидается ничего подобного. И ладно, если бы основную роль играла бы упертость сторон, но это совершенно не так. До отчаянности невозможно жить мирно с человеком, который не ставит тебя совершенно ни во что, хотя, вроде как, это собственный отец. Когда ежедневно просыпаешься с мыслями о том, как бы получить побольше отличных оценок, трясешься на каждой контрольной и пытаешься изо дня в день лепить из себя того самого успешного человека, о котором говорят по телевизору и мечтает мама. Когда стараешься быть более общительным, чем есть на самом деле, чтобы впихнуть хорошее впечатление о себе каждому, с кем придется разговаривать, потому что так жить выгоднее. Когда смотришь в зеркало и не понимаешь, что вообще с тобой не так, наблюдая за со временем искажающимся лицом. Все это имеет накопительный эффект для человека, чья выдержка была поводом для восхищения. Бытует мнение, что терпеливые и спокойные люди самые страшные в гневе. Джисон, будучи категорически не в силах держать на цепи своего внутреннего демона, вырывающегося каждый раз, только дай повод, уверен, что это высказывание априори истина. Как минимум в его случае. То, на что он, казалось, был способен в приступе гнева, находилось где-то за гранью человеческой морали. Каждый раз, когда он цапался с отцом, Джисон поначалу непроизвольно представлял себе то, как бы он с ним расправился. Но потом это перетекло во что-то желаемое: Хан специально, как только чувствовал прилив ярости, заставляющей трястись, начинал думать о том, как безжалостны будут последствия его последней капли, что несмело удерживает цепь на шее. Он не уверен, что не будет сожалеть, но не то чтобы он смог бы себя и дальше контролировать. И Джисон правда пугался своих мыслей, боялся рассказать об этом Ли, потому что не хотел выглядеть психованным тираном перед ним. Тем не менее однажды, когда Минхо лично столкнулся с проблемой взаимоотношений отца и сына в доме своего друга при очередной их стычке, объяснять Хану ничего не пришлось: Минхо и сам все понял и даже не стал говорить, что позволять подобным мыслям появляться в своей голове слишком неправильно и ужасно. Он сказал только то, что есть причина, соответственно, есть следствие. Что Хан продолжает быть нормальным даже несмотря на то, что с каждым днем в ответ на психологическое, а временами и физическое, насилие, Хан хочет почти без угрызения совести после подобных мыслей убить его. Минхо всегда считал его нормальным. Джисон пытался унять дрожь во всем теле и перестать стучать зубами, но выходило откровенно плохо. Шагал он уже не так активно, а бежать сил больше не было. Джисон выдохнул устало и вытер неприятно обжигавшие дорожки слез, направив взгляд вдаль, где виднелась быстро приближающаяся фигура, в которой он узнал Минхо. — Я его убью, — вместо приветствия выдал Хан, которого потряхивало еще и от той точки кипения, до которой его отец любил доводить. — Я серьезно. Я не могу больше. Как именно я его прикончу — это все, о чем я могу думать. Хен, — со слезами на глазах звал Джисон, — я ненавижу своего отца. Он только и делает, что всеми силами пытается мне жизнь испортить. Ничего не хочу настолько сильно, как убить его. Но это ведь аморально и неправильно, да? Я ведь не должен такое говорить и даже думать о подобном… — Эй, чертенок. Не походило такое обращение на что-то ласковое совершенно, но из уст Минхо это впервые звучало настолько нежно. Ли подошел вплотную, грустно улыбнувшись и обвив свои теплые руки вокруг окоченелого тела, что с огромным доверием прильнуло ближе. — Знаешь, — промычал куда-то в чужую макушку Минхо, который, заметив мокрые щеки, с осторожностью провел своим шарфом по ним. — Ты просто держишься на несчастных соплях. И ты устал. Очень сильно устал, я знаю это. А еще я знаю, что конфликты с твоим отцом — не то, что под силу тебе контролировать; это не то, что ты волен сделать даже при сильном желании, потому что его задачей является довести тебя. Не знаю, с какой целью он себя ведет подобным образом, но с ним явно не все в порядке, ты ведь знаешь. Избалованный взрослый ребенок, который орет о том, чтобы ему поменяли подгузник. А ты всего лишь попадаешь под руку, — Джисон все еще всхлипывал, но куда тише, чтобы ни слова из уст напротив не прозевать, пока Минхо аккуратно поглаживал его макушку. — Не нужно искать проблему в себе, у тебя ее нет. Я знаю, что это сложно, но, пожалуйста, постарайся с каждым разом все меньше и меньше обращать на него внимание и как можно суше реагируй на все его провокации и попытки вывести тебя из равновесия. Даже если тебе кажется это невозможным, пожалуйся, постарайся держать разум холодным. Со временем тебя перестанет волновать его до безрассудства детское поведение и отношение к тебе. Да, не буду врать, тебя он все еще будет напрягать так или иначе, но последствий будет гораздо меньше. Ты со всем справишься, обещаю. И я не отвернусь от тебя ни в коем случае, слышишь? Вообще никогда. Джисон промычал что-то невнятное в черное худи Минхо, которое в районе груди стало мокрым от слез. Ли ничего на это не ответил, только стянул с себя нагретую теплом собственного тела куртку и в сопровождении обессиленных протестов со стороны Джисона натянул ее на трясущиеся плечи. С пониманием того, что Хан самостоятельно не в силах из-за замерзших пальцев, Минхо застегнул куртку на замок до самого носа — спасибо высокому воротнику, — стараясь не задеть кожу, и потащил еле плетущегося мальчика за руку. Сам Минхо развернул свой шарф, укутавшись в нем, дабы не промерзнуть в такую неблагоприятную для прогулок погоду. «Благо, не идет снег», — пробежало в голове Джисона. Хан только сейчас замечает, что перчатки, натянутые Минхо на Джисоновы руки, были теплыми: Ли специально отдал младшему те, в которых ходил, чтобы Хан быстрее согрелся, а сам натянул на себя запасную пару, которую чуть не забыл выхватить с полки перед выходом Джисону навстречу. Дома у Минхо как всегда тепло и светло, улыбающаяся Джисону мама друга и свежезаваренный чай с чабрецом и любимой старшим мятой. Мама Ли настояла на том, чтобы мальчики выпили его в гостиной, поскольку это самое теплое место, после чего могли перейти в комнату Минхо. Отца семейства дома не наблюдалось, и, как объяснил Минхо, тот уехал в командировку на несколько дней по работе. Джисон был рад такому факту, хоть и не говорил об этом вслух. Этот человек облепился хмуростью и холодностью, в его присутствии было слегка некомфортно. — Что ж, персона нон грата прибыла, — улыбнулся Джисон, прижавшись губами к горячей керамике. — Еще хоть слово, Джисон, ей-богу. Несмотря на прекрасную осведомленность Минхо о том, что Хан так только шутил, где-то под ребрами неприятно кольнуло от мыслей, что недостаточно показываешь значимость этого мальчишки в своей жизни. И Джисон уж точно знал об этом, но сначала делать, а потом думать — его безобразная привычка. — Кверулянтство нынче популярно, — усмехнулся Минхо, выключив телевизор, откуда были слышны недовольные вопли спорящих людей. — Не люблю этот шум. Как тебе чай, кофеман? Минхо улыбается по-доброму и приглаживает чужие растрепавшиеся волосы. Единственным источником шума в квартире был телефон матери Ли, которая слушала свои любимые «песни для повышения тонуса». Минхо всегда говорил, что это самое бóльшее, что было у них общего: он тоже предпочитал исключительно веселые песни, чтобы поднять себе настроение. Ну или же незамысловатые мелодии во время учебы или любого другого занятия, требующего концентрации. Последнее у него позаимствовал Джисон. Взгляд Минхо зацепился за плед, накинутый на спинку дивана, на котором Джисон подобрал под себя ноги и дул на горячий ароматный чай в руках. Ли схватил плед, накинул его на плечи младшего, снова укутав, чтобы тот уж точно согрелся, и плюхнулся рядом, отпив из своей чашки. — Не замечал раньше, какие у тебя ладошки маленькие. От подобного заявления Минхо подавился, стукнув себя по груди, и удивленно повернулся в сторону перекатывавшегося с ноги на ногу на диване друга. — В смысле? Чья бы корова мычала, — заявил Минхо, все еще находившийся в состоянии превеликого возмущения и отложивший чай на табурет, стоявший рядом с диваном. — Да говорю тебе, они точно меньше моих, — кивнул сам себе Джисон, увлеченно отпив из собственной чашки и проследив за удивленным другом округленными и блестящими от озорства глазами. — Давай мериться, — активно потопал до стойки телевизора, где валялась линейка, и обратно. — От кончика среднего пальца до раскеты. Джисон посмеялся над таким энтузиазмом возмущенного друга и согласно закивал, протягивая свою руку. — Девятнадцать с половиной, — заключил Минхо и принялся за измерение собственной кисти. — Де-девятнадцать… Линейка звонко шлепнула по предплечью разразившегося довольным смехом Джисона, оставляя едва заметный красный след. — Это пальцы короткие, зато ладонь больше твоей, — гордо заявил Минхо, отложив орудие пыток в виде линейки куда подальше, и вспомнил про свой чай. — Кстати, слушай… Джисон повернулся на задумчивое бормотанье друга и непроизвольно засмотрелся на чужие черты лица. Слишком четкие и резкие, будто высечены из мрамора, совершенно не позволяли бы дать Минхо пятнадцать лет, если бы не его блестящие огромные глаза, которые выдавали в нем подростка. Из мыслей Джисона выхватил звук щелкнувших пальцев Минхо. Хан рассеянно сфокусировал взгляд на лице друга, подняв вопросительно брови, на что Минхо только молча улыбнулся. — Я спросил, снились ли тебе сны, которые ты, думаешь, запомнишь на всю жизнь? — повторил Минхо, немного повертев свою чашку на ладони. — Просто мне вот недавно приснилось, как за мной две огромные картошки бежали как минимум бесконечность. Было страшно. Джисон удивленно хмыкнул на рассказ об увлекательном сне друга и попросил дать ему время подумать, интенсивно переискав в библиотеке своей памяти те сны, которые он все еще помнил. Вдруг в голове всплыло то, что он старательно пытался забыть, потому что это всегда заставляло съежиться и напрячься. Хан понимал, что это всего лишь ничего не значащий сон, но почему-то опасался, что Минхо про него узнает. Может, боялся того, что случайно обидит этим друга, хоть и не в состоянии свои сны контролировать. — В первый день, когда мы подружились… Тогда, когда ты меня впервые из драки вытащил, помнишь? — после положительного кивка Джисон продолжил. — В тот день я пришел домой и очень много думал о тебе. Настолько, что даже не подготовился к контрольной, но каким-то макаром сдал на «хорошо», — улыбнулся он. — Думаю, из-за того, что в течение продолжительного времени о тебе размышлял, мне и приснился тот порядком странный сон. Знаешь, в нем ты очень долгое время на меня пристально смотрел, даже не моргая, и это заставляло знатно напрячься. Я вроде собирался тебе что-то сказать, но будто окоченел. У меня было твердое чувство того, что ты хотел меня во сне укокошить, но я не понимал, за что. А еще перед тем, как я проснусь, ты все-таки перестал так пялиться и сказал уже с каким-то грустным выражением лица, чтобы я остановился. Не понимал, о чем ты говоришь, но к этому моменту страшно больше не было. Наоборот, будто тянуло. Весь необычный рассказ Минхо с интересом и явным удивлением слушал, незаметно для себя допив чай. Но к концу повествования по нему было видно, что он успокоился: видимо, до последнего ждал того, что все-таки причинил вред другу пусть даже во сне. Было бы странно о таком слышать. — О, ну хоть не прикончил, — парировал Минхо. — В любом случае не нужно гадать о том, что это значило, потому что мы все равно ничего не знаем о сновидениях полезного. Так что не набивай свою головушку подобным, ладно? Хан с улыбкой прильнул к старшему, сильнее укутавшись в плед, и зевнул с намеком на то, что они смело могут переходить в комнату Минхо с выдающейся целью поспать в тишине и покое. Джисон был искренне рад, что у него есть почти второй дом, где его любят люди в явно большем количестве, чем в собственном. Здесь он был мил как мамой Ли, так и самим Минхо, который всегда яро утверждал, что отец семейства тоже ему рад, хоть и не показывает этого. А Джисон всегда врал, что верил, в конце концов действительно проникаясь этой идеей. Все-таки есть место, где бы Джисон чувствовал себя нужным.

***

Погода, откровенно говоря, стоит не самая приятная: облака преграждают путь лучам солнца, которое с каждым днем все меньше грело, уступая осенним тучам, а редкие капли дождя заставляли недовольно протирать уже влажное лицо. На крыше здания сидеть в одной футболке достаточно прохладно, но спасает недавно купленный кофе. Чанбин честно ожидал от яркого, мягкого Феликса любовь к какому-нибудь моккачино или горячему банановому коктейлю, но тот сейчас сидит рядом, подложив под себя ноги, и потягивает лунго из бумажного стаканчика. Чанбин чувствует себя странно, пока пьет свой латте с приторным карамельным сиропом, но молчит. Главное, чтобы согрелся. — Знаешь, — прерывает тишину Феликс, сжимая в руках пустой стакан и глядя на тучное небо над многоэтажкой, в которой находится его квартира, — это моя любимая погода. Она будто… откровенная, понимаешь? В такой атмосфере всегда хочется быть честным с самим собой. А Чанбин не знает, потому что ненавидит такую погоду. Ему мило палящее солнце, из-за которого желание броситься в ближайшую лужу возрастает в геометрической прогрессии, или же снег в минус миллион, когда промерзает, кажется, сама душа. Лишь бы не было дождя: он становится слишком сентиментальным и меланхоличным. — Ты злишься на меня? — снова Феликс предпринимает попытку избавиться от молчанки. Именно он позвал старшего прогуляться после пар, в итоге забредая на какую-то крышу. Их переписки, приветствия и любые пересечения в университете стали казаться Феликсу какими-то странными еще со дня вечеринки в доме Хенджина; даже шутить Бин стал куда реже. Ли соврет, если скажет, что не заметил злости на своего одногруппника со стороны Чанбина, но все это время спускал все на «усталость от учебы, ведь по его рассказам учиться на банкира ни разу не легко». Но и дальше врать себе совсем перехотелось, а сейчас у него есть возможность узнать все лично из первых уст. — С чего ты так решил? — возражает Чанбин, хмуря брови. — Мне не за что на тебя злиться. — Да брось, мы не общались так, как раньше, с той самой вечеринки. Ты тогда присел с нами играть весь злой и, кажется, придумывал пытки для Хенджина, пока сжигал его взглядом, — чешет затылок Феликс. — Я сначала не был уверен, как он успел тебе насолить, если вы даже не знакомы, но потом вроде как до меня начало доходить. Мы же с тобой… ну, никогда не были друзьями. Наши неоднозначные отношения начались с твоих глупых подкатов, — улыбается, потирая глаз, куда попала капля дождя, — а потом мы стали больше переписываться, и это словно было похоже на общение хороших друзей, но напряжение между нами не заметить нельзя было. Хотя мы никогда еще не обсуждали этого. Чанбин слушает его, наблюдая за тем, как свой напиток в стакане постепенно превращается в смесь из кофе и грязных капель дождя. С той встречи в доме Хенджина прошло уже несколько недель. Он уверен, что не злится на Феликса за тот поцелуй с его одногруппником и не имеет на это право, если уж быть до конца честным. Да, он изначально знакомился с Феликсом с явными намеками на то, что тот ему нравится, но потом пошло что-то вроде «сначала нужно узнать друг друга поближе», а их отношения всегда были на грани дружбы и влюбленности. Никто не пересекал эту черту. Чанбин — потому что думал, что со временем все само устаканится, а Феликс просто ждал действий от старшего. — Если тебе интересно — а я знаю, что это так, — могу рассказать тебе про наши с Хенджином отношения. На самом деле мы бывшие, — Феликс мельком растянул губы в улыбке на удивленный взгляд Чанбина, который такого явно не ожидал. — Мы встречались полтора года примерно с момента поступления в универ, но в конце второго курса расстались. Он был хорошим другом и является им по сей день, но парень из него никакущий абсолютно; ну, лично для меня. Не знаю, может, просто мы с ним совершенно не подходим друг другу, что более вероятно, но доволен я не был этими отношениями совсем. — Тогда почему целых полтора года? — спрашивает все еще удивленный Чанбин, откладывая, наконец, свой стакан с недопитым кофе в сторону. — Я глупо отказывался видеть в нем и в наших отношениях минусы, загораживая все это редкими плюсами. Это моя проблема, из-за которой я часто позже страдаю, — спокойно вздыхает Феликс, продолжая мять свой стакан. — Мы просто оказались слишком разными. Он был сторонником более свободных отношений, чем я мог себе позволить. Не говорю, что это ужасно, потому как у каждого свои понятия хорошего и плохого, но в свою сторону я подобное не приемлю. И если ему важны такие отношения, то, полагаю, нужен и с соответствующими нормами партнер, что никаким образом со мной не пересекается. Вот вообще никак. Несмотря на это, расставание было немного болезненным, все-таки мы продолжительное время были вместе. Да и, на самом деле, мне все еще нелегко перестроить свой мозг быть более объективным в отношениях. А потом очень резко появился ты со своими смешными пикапами, неплохо меня отвлек от всех неприятных последствий разрыва и в итоге избавил полностью. Я всегда хотел тебя за это поблагодарить, но никак не решался, — Феликс опускает взгляд на свои руки и поджимает губы. — Спасибо за все. Спасибо, правда. Тушуясь от очередной неожиданности, Чанбин принимает неловко благодарности и уже хочет что-то сказать, как его перебивают: — Вообще-то, я благодарен тебе настолько, что ты меня заинтересовал. Ладно, понравился, — встает на ноги Феликс, направляясь к двери, ведущей на лестничную площадку многоэтажки. — И если ты не поднимешь сейчас же свой прекрасный накачанный зад и не пойдешь ко мне кушать лапшу быстрого приготовления и пить залежавшееся вино, то я приму это за отказ. Чанбин, откровенно говоря, не фанат алкоголя среди белого — серого, вообще-то, — дня, но его поставили перед фактом, что считается весомым аргументом сугубо по усмотрению самого Бина. А еще Со не уверен, в какой момент перестанет удивляться всему, что говорит или делает этот несносный парень, но, кажется, придется привыкать. Резво вскакивая и чуть не забывая про оставленный стаканчик на крыше — он вроде как прилежный гражданин и все такое, — Чанбин несется вприпрыжку за довольным Феликсом и улыбается во все тридцать два.

***

В библиотеке почти пусто, за окном ливень с грозой и наверняка до трясучки холодно. В такую погоду Хан любит исключительно спать или читать, ну или есть, есть и есть. Почему-то в дождь аппетит разыгрывается сильнее обычного, а чувство сытости напрочь пропадает. Но лучше всего, когда удается покушать за чтением, а после этого уснуть. Однако конкретно сейчас счастливится только читать. Еды с собой нет, университетское кафе уже закрыто, поэтому приходится давиться воздухом, хотя живот нещадно урчит и, кажется, зовет на помощь. Да и нога побаливает от сегодняшнего падения на физкультуре так, что теперь Хан недурно хромает. Тем не менее правило есть правило, и Джисон не может встать до того, пока не пролистает все сто страниц. Это было его некоторой странностью: он читал не больше и не меньше поставленного порога в сотню, даже если страница заканчивалась на недописанном предложении. Хан не назвал бы себя человеком категорически принципиальным, но кто в этом мире вообще нормальный? У каждого свои беды с головой. Напротив, за столом читального зала университетской библиотеки, печатает на ноутбуке свой реферат по праву Минхо, выглядя явно недовольным выбранной тематикой. Джисон помнит, как старший пытался ухватить интересовавшую его тему, но в итоге получил что-то про больничные листы в текущем году. Такое себе развлечение. «Уселся, ни дать ни взять», — думается Джисону, в который раз отвлекающемуся от важного занятия. Нужно больше изучать эмоции и поведение людей, чтобы более грамотно заниматься своим теперь уже любимым делом в виде написания книги — ему все еще сложно называть это именно таким образом, но друзья настаивают, — а еще всю эту прелесть нужно тезисно записывать, дабы не забыть и качественно информацию структурировать. Голова трещит, глаза устали, спина и травмированная нога ноют, а скоро и сам Джисон начнет выть, но принципам своим изменять он не смеет: по его расчетам осталось меньше пяти страниц. Героически захлопнуть книгу — цель на сегодня. Но Хан соврет, если скажет, что не так уж и часто отвлекается на губы старшего после того поцелуя на вечеринке. Если вспомнить, то Джисон вначале наотрез отказывался идти: ну не любитель он подобных собраний. Сейчас же он одновременно и счастлив, и в отчаянии оттого, что в последний момент согласился на уговоры Чанбина. Кажется, он прошел тогда все стадии принятия за один вечер. Он рад, что познал вкус губ человека, который ему более чем нравится, но также и ненавидит этот факт, поскольку с ним жить оказалось сложнее. А еще сложно постоянно о том думать. — Оказывается, убийц вычислить куда сложнее, чем я себе это представлял, — потирает утомленные глаза Джисон, откидываясь на спинку стула и выбрасывая ненужные мысли из головы. — Теоретически любой человек вокруг нас может быть убийцей. Одни данные говорят о том, что за жизнь мы встречаем как минимум шестнадцать убийц, а другие — около сорока. Это еще без учета тех, которые уже отбыли свой срок в тюрьме. В любом случае у всех свои цифры. Меня больше удивило то, насколько хорошо они скрываются, — поднимает брови, слегка наклоняя голову в сторону. — Они готовы рискнуть свободой и сделать все для того, чтобы убивать. Конкретно у маньяков это зависимость, избавиться от нее сродни чуду. Минхо отзеркаливает позу Джисона, сохраняя свой доклад и захлопывая крышку ноутбука, и задумчиво жует губу. — Да уж, они могут спокойно заводить семьи, иметь большой круг хороших знакомых или друзей, и никто из них может и понятия не иметь, что происходит на самом деле. Еще из них неплохие психологи выходят: «хобби» заставляет иметь и не такие познания, — Минхо изображает руками кавычки. — Но представляется ли от такого человека угроза его близким зависит только от того, с какой целью тот убивает. У всех свои причинно-следственные связи, поэтому подумай над этим, когда будешь дорабатывать свой сюжет. Джисон с минуту молчит, пристально смотря куда-то в одну точку немигающим взглядом, и что-то усиленно обдумывает. Минхо наблюдает за прищуренными глазами напротив и ждет, чего может выдать Хан. — Хен, — отмирает Джисон, направляя напряженный взгляд на Ли, — часто ли ты задумывался о том, что правильно, а что нет? Что ты сам делаешь правильно, а что — не совсем? Неожиданно прыснувший от смеха Минхо вводит Хана в ступор и заставляет рассеянно бегать по себе взглядом. Спустя несколько секунд Ли успокаивается, вытирая невидимые слезы, и отвечает на удивленный взгляд в свою сторону: — Да нет, ничего такого. Просто Чанбин не так давно задавал мне вопрос из разряда размышлений о жизни. Это, видимо, чары осени так действуют или что-то в этом роде. Тем не менее, — меняется во взгляде Минхо, смотря изучающе на парня напротив, — почему ты вдруг задал такой вопрос? Есть что-то, что тебя тревожит? Задумчиво жуя нижнюю губу, Джисон перебирает пальцами уголок страницы книги, стараясь ее не повредить. — Не думаю, что это связано с чем-то конкретным. Я вчера думал над этим во время того, как пытался заснуть. — Дай подумать минутку. Минхо всегда стремится со всей серьезностью подходить к Джисоновым вопросам подобного формата. Обычно это означало, что у Хана какие-то проблемы или же периодически возникающее самокопание, в ходе которого Джисон будто изо всех сил пытается найти в себе всевозможные изъяны. Ли честно старается абсолютно всегда убедить своего друга в обратном различными путями, и, очевидно, его усердие окупается: Хан с каждым разом все реже ныряет с головой в анализ жизни своей и бытия в целом. — У всех свое определение к правильному и неправильному. Эти понятия что-то вроде коннотации, если грубо выражаться. Но если говорить о себе, то… Есть кое-что, о чем я жалею. Знаешь, у каждого есть своя точка невозврата, у каждого свой предел и индивидуальное количество силы воли. И пересечь эту черту равносильно проигрышу самому себе. Ты властен над своими действиями до тех пор, пока находишься в своем уме, так и делай то, что принесет за собой меньше всего проблем. Я перешел свою точку когда-то давно, отдаваясь в рабство собственным желаниям. Эмоции ставил выше логики, этим и нажил себе проблем, — вздохнул, улыбаясь, Минхо и сложил руки в замок. — А мораль сей басни такова: как можно чаще думай головой, а не чем-то сторонним, тогда и будешь совершать меньше неправильного. Хотя, знаешь, все-таки мне кажется, что понятие правильного и неправильного осознается только с опытом. Джисону требуется еще некоторое время, чтобы переварить всю информацию. Минхо покорно дожидается реакции друга, а когда тот поднимает голову, Ли навостряет уши, ожидая ответа. — Знаешь, мне всегда думалось, что ты удивительно сильный, — моргает часто Джисон. — У каждого человека есть своя критическая точка, своя грань терпения, как ты и сказал. Одного может разорвать на части расставание с любимым человеком, а другой и смерть близких для себя людей переживет без слез. Мне неизменно казалось, что ты самый сильный из всех, кого я знаю. Я, совершенно не умеющий настраиваться на позитивный лад, когда оно того стоит, принимающий все близко к сердцу и постоянно нуждающийся в заботе, всегда восхищался этим качеством в тебе. Это… удивительно. Минхо смотрит в упор с минуту, сжимая губы в тонкую полоску, и молчит, явно что-то обдумывая. Причем очень тщательно, судя по периодическим вздохам и изменениям в выражении лица. — Хан-и, — вздыхает Минхо тихо, — я ведь абсолютно не такой сильный, как ты думаешь. Я такой же, как и ты, как многие люди. Но что касается «сильных»… Разве лучше быть раненным множеством осколков, выживать изо дня в день и просыпаться с мыслью о том, что продолжаются очередные ничего не значащие будни, которые ты почему-то до сих пор терпишь? В этом нет резона, если отсутствует возможность осколки извлечь и обработать раны. Просто бессмысленная пытка. «Он не странный, а просто необычный», — ворчал всегда в средней школе Джисон, когда кто-то спрашивал его о том, как он умудрился сдружиться с таким человеком. Под «таким» подразумевалось то, что Минхо был немного не из мира сего или же слишком отстраненным для того, у кого есть лучший друг. А лучший друг этот на странного вовсе похож не был, напротив, очень даже обычный и милый. Такой ли, как и Джисон, приятный в разговоре Минхо, никто не был уверен, так как дальше дежурных фраз обычно не заходило: он отвечал четко по делу, особой заинтересованности в коммуникациях никогда не проявлял, а как же в подобном случае поверхностно судящим школьникам понять, что Минхо такой только потому, что по-своему робкий? Вот Джисону нравилось думать о людях часто, ему интересно в целом все, что с ними связано, оттого и любил всегда больше остальных предметов в школе биологию. А вот, кстати, и еще одна странность Джисона: он не любит с людьми заводить общение, не любит тратить на это силы, но изучать со всех ракурсов жизни вполне себе нравится. Если бы Хан умел рисовать, то, он уверен, рисовал бы исключительно людей с редкими перебоями на животных, хотя их Джисон любит куда больше. И всего лишь так сложилось, что странности Джисона были слишком глубокими для невдумчивых сверстников, почему он и считался «нормальным», в то время как Минхо не повезло иметь их на поверхностной глади. Но Хан ценил откровенность и искренность старшего, хоть для этого и пришлось долго разгадывать его как личность. Джисон любит изучать, но он не из тех, кто теряет интерес к объекту своего изучения после полного познания. Джисон категорический приверженец того, что нет ничего невозможного, касаемого человеческих чувств. Захочешь полюбить что-то или кого-то, тогда сможешь это сделать, если постараешься. Найдешь силы, мотивацию, и все будет в порядке. Да, это не всегда легко, но в чем тогда смысл, если все будет даваться запросто? Жизнь равно труд. Если по-настоящему захотеть и, самое главное, приложить максимум усилий, можно разлюбить человека. Абсолютно точно возможно, но это отрицают зачастую те, кто стараться настолько сильно не желает, хоть такое изречение и может показаться неделикатным. Он прекрасно может понять подобные мысли людей, ведь полная власть над эмоциями — процесс долгий, нудный и сложный. Хан не любит споры и доказывать кому-то свою точку зрения как минимум потому, что она существует и имеет вес только для него. Он старался взять контроль над своим разумом исключительно для себя самого, потому что нужно научиться справляться со своими проблемами самостоятельно и не наседать на друга из раза в раз. Но отказываться от любви к Минхо не стал по собственной инициативе: это сейчас самое ценное, что у него есть, ведь без нее жизнь была бы куда тусклее. Минхо ему нравится не за то, что он «исследуемый», а потому, что он просто Минхо. Ли Минхо, обычно незаметный, холодный и отстраненный, будто с другой планеты, но по-настоящему любящий, заботливый и оберегающий человек с огромным и колоссально добрым сердцем, который не ленится изо дня в день подкармливать уличных котов, когда дома ютятся трое своих. Ли Минхо, который всегда выслушивает Джисоновых тараканов, всегда вытирает чужие слезы и успокаивает так, как не умеет никто другой: будто залезая в мозг Хана и высчитывая все, что тому сейчас требуется сказать. Ли Минхо, который делает неожиданные приятности настолько часто, что они скоро перестанут быть таковыми, поскольку Джисон начинает привыкать к нередким покупкам любимого мороженого, к очень вовремя сделанному приглашению в гости именно тогда, когда дома начинается очередной скандал с отцом, хотя Хан не говорит об этом самому Минхо. Ли Минхо, который по-детски радуется мелочевым подаркам Джисона. Он будто всегда рядом, даже когда находится очень далеко; всегда знает, чего на самом деле хочет Джисон, и всегда старается сделать все возможное, чтобы он больше смеялся. Минхо по-настоящему ценит каждую улыбку Джисона, что со времен средней школы стала куда ярче, но все еще не настолько, насколько бы могла быть. Хан все это знает и не смеет не наслаждаться их дружескими отношениями, не пытаясь вытащить их на иной уровень. Он должен быть благодарен и за это. Ливень за окном уже минут как пятнадцать прекратился, все свои дела парни выполнили, посему наступило время возвращаться домой. Хан, прихрамывая, держится за руку Минхо, пока аккуратно слезает с автобуса, ведущего в дом старшего. Луж немереное количество: еще чуть-чуть и можно спокойно назвать сие чудо океаном. Живность всякая, вроде акул, не плавает — и на том спасибо. Счастливчик Джисон знатный, раз умудрился ногу повредить именно в дождливый день, полный слякоти и нескончаемой воды, через которую, по-хорошему, нужно перепрыгивать, но в силу своего феерического везения получается только виновато поглядывать на чужие, по его вине промокшие белые кроссовки, обладатель которых почти целиком волочит Хана. В конце концов не выдерживая, Минхо велит забраться к нему на спину, мол, так хоть он один обмазюкается в святой грязи. Джисон же перечить не смеет, неуклюже пытаясь не испачкать чужой огромный черный свитшот, натянутый поверх такой же черной рубашки. Нет, он все еще неловкий, поэтому миссия проваливается. Зато Джисон смеет взять на себя обязанность поднять настроение и себе, и Ли, начиная разглагольствовать только им двоим понятные шутки и получая по ноге за отвлечение от важного дела в виде переноса не самой легкой в мире тушки через лужи. Минхо вроде как слишком смелеет, раз начинает с осторожностью перепрыгивать особо глубокие ямки, которые сулят заполнить его кроссовки до краев, но, видимо, зря. «Очень зря», — думается Джисону, лежащему поверх Минхо в луже воды и грязи. Разумеется, Минхо вознамеривается инстинктивно отпрянуть от земли, из-за чего Хан скатывается с него и мешком плюхается на не первой свежести тротуар рядом, но хотя бы затылком. Спасибо, что нос целый. — Ты похож на пельмень, — выдает с крайне озадаченным лицом Минхо, глядя прямо в глаза напротив и продолжая опираться руками на асфальт. Стоит уточнить: не удивленные ничем в этой жизни глаза напротив. — Да уж, пожалуй, это самый романтичный момент в моей жизни, — вздыхает Джисон, все так же спокойно смотря в ответ и сцепляя свои руки на животе. Толстовка задралась, из-за чего холодный ветер неприятно ласкает оголенную кожу, а ледяная вода, в которую им по счастливой случайности удалось окунуться, заставляет захотеть умереть на месте, но им все равно весело. Они прыскают со смеха из-за внешнего не самого презентабельного вида друг друга и ситуации в целом и не спешат подняться. Дома как-нибудь отмоются, но сейчас можно себе позволить и повеселиться. Все-таки искренний смех в нынешнее время — штука ценная. В квартире Минхо все так же привычно веет мятой и чабрецом. Правда, в этот раз запах медового шампуня Джисона, который тот притащил когда-то давно, чтобы не тратить имущество друга, угрожает осесть в легких не только парней, но и ни в чем не повинных котов. Джисон же утверждает, что медового шампуня много не бывает, поэтому никакой жалости к его растрате у Хана не имеется. Вопрос о том, что в самом же деле сейчас происходит, возникает в голове Джисона катастрофически поздно. Он позорно пропустил тот момент, когда оказался в ванне вместе с Минхо, который сейчас заботливо трет мочалкой где-то в районе лодыжек, а Хан остолбенело смотрит на мокрую макушку. Ему с самого начала нравилось то, что в доме старшего ванна с душем были соединены: всегда казалось, что так удобнее. Дно ванны было набрано водой. «Так попа не отмерзнет», — вспоминает слова друга Джисон. Когда Минхо отворачивается, чтобы схватить душевую лейку, Хан внезапно восполняется разумом и способностью мыслить, после чего победно заливается краской до самой груди. Ну не готов он морально к тому, что сидит сейчас со своим другом на пару голышом и тот его, словно ничего не умеющего новорожденного ребенка, моет. Руки-то у Джисона целы, но Минхо уперто настаивал на том, что сам все сделает, потому что от неуклюжести Хана ожидать стоит чего угодно. Не согласиться с таким заявлением сродни преступлению, поэтому он покорно молчал. Вода оказывается немного горячее, чем хотелось бы, но Хан категорически отказывается открывать рот: уж слишком он смущен положением дел. Хотя, казалось бы, они часто спят в одной кровати старшего, который нередко валяется в одном нижнем белье, однако сейчас все чуточку по-другому. Ночью Минхо не проводит своими руками по влажной и до ужаса красной коже Джисона, не сидит настолько близко абсолютно без одежды и не смотрит так пристально на его тело. Понятно, что это исключительно затем, чтобы сделать свою работу как можно качественнее, тем не менее Хану плохо. Морально, а теперь и физически плохо, потому что он чересчур напряженный и необычайно красный, а, кажется, кипящая вода только усугубляет положение. — Ты в порядке? Может, вода слишком горячая, — подает голос Минхо, немного отстраняясь и направляя струю на свои голые бедра с целью проверки температуры. — Ты совсем покраснел. Не заболел? Хан хочет ответить, что лучше бы заболел, но только отрицательно качает головой и старается не смотреть на лицо друга. — Просто тут очень жарко, — улыбается и сводит от смущения вместе ноги, придвинутые к груди, что не скрывается от зорких глаз Ли. Минхо хитро ухмыляется, пододвигается ближе, чтобы подпереть свой подбородок чужими коленями, и глядит так, будто знает все на свете секреты младшего. — Да ладно, серьезно? — интонация довольного кота, не меньше. — Меня, что ли, засмущался? На такое предъявление Джисон с ужасом и недовольством в комплекте отстраняется, вжимаясь подбородком в шею и смотря укоризненно в эти коварные глазища размером с планеты. — Да ни в жизни, — выпаливает Хан, боязливо хмурясь. — И вообще, свали отсюда, сам все сделаю, руки я себе не ломал. Нашлась тут мамочка. Пытаясь спихнуть с ванны хохочущего друга, Джисон совсем забывает о том, что Минхо еще, в общих-то чертах, не прикасался к своей пыльной головушке, уделяя сразу все внимание Хану. Поэтому, в последний раз треская друга и пиная того пяткой куда попадется, Джисон с невозмутимым видом продолжает свои купальные процедуры самостоятельно, показушно вздернув нос. На гордый вид друга Минхо с улыбкой цокает и хватает из чужих рук мочалку, слушая недолгие ворчания. Очередная спокойная, уютная и просто чарующая ночь в одной кровати рядом с самым важным в жизни человеком и пушистыми мурлыкающими комочками под аккомпанемент звуков вновь начавшегося ливня. Джисон никогда не доверял своей интуиции, но ему все же кажется, словно жизнь скоро действительно начнет налаживаться.