Ronsem

— Представьте, что вы ведете вагонетку, которая несется со скоростью девяносто пять километров в час. И вдруг вы замечаете, что на пути работают пять человек. Вы пытаетесь остановиться, но тормоза отказали. Вы в отчаянии, потому что знаете, что вагонетка собьет насмерть всех пятерых рабочих. Предположим, что вы в этом уверены. Но вдруг вы замечаете съезд на соседний путь. Направо. Там трудится только один рабочий, а не пятеро. Руль работает исправно, а значит, можно при желании повернуть, и тогда вагонетка собьет одного человека, а не пятерых. И вот мой вопрос: как правильно поступить? Что именно вы будете считать правильным? Итак, те из вас, кто свернул бы на соседний, правый, путь, поднимите руку. Почти в ту же секунду Минхо вытягивает руку, а за ним, немного погодя, поднимает свою и Чанбин. Джисон же, прокручивая в голове задачку профессора, следовать за друзьями не спешит, только моргает часто и оглядывает лекционный зал с огромной кучей из вытянутых рук. Безусловное большинство считает такой путь более правильным. Справедливым. Минхо, нахмуривший брови от немалой вовлеченности в сегодняшнюю лекцию, не заметил бы неуверенный взгляд Джисона, если бы Чанбин в это не тыкнул. — Думаешь, правильнее было бы сбить тех пятерых рабочих? — спрашивает Со, нагибаясь так, чтобы увидеть сидящего с другой стороны от Минхо Джисона. — Мне не нравится ни один из этих вариантов, — негодует Хан и поворачивает голову к своим друзьям, спрашивая: — А вы почему так уверены в своем выборе? — Как показывает нам опрос, — заставляет обратить на себя внимание профессор, — тех, кто выбрал бы смерть одного человека вместо пятерых, куда больше их противников, считающих иначе. Мне бы хотелось, чтобы каждая из сторон аргументировала свой выбор. Начнем с мнения большинства. Кто хочет объяснить, почему он поступил бы именно таким образом в данной ситуации? С десяток человек поднимают руки, выражая желание выговориться, и бегающий по студентам взгляд профессора останавливается на их однокурснике, прося назвать имя и внимательно слушая его ответ. — Ну, знаете, по-моему, выбор очевиден. Если можно ограничиться смертью лишь одного человека вместо пятерых, то почему бы не использовать этот шанс? — Не стоит убивать пятерых, когда можно всего одного, — повторяет мысль студента профессор, позволяя себе улыбнуться и проследить за неуверенным кивком студента. — Отлично, хорошее объяснение. Что насчет тех, кто считает иначе, кто не свернул бы с пути? В зале не находится ни единого студента, готового ответить на этот вопрос. Джисон их не осуждает. Он и сам бы не ответил. Понимая, что никто еще не готов аргументировать свою позицию, профессор задорным тоном нарушает повисшую тишину: — Хорошо, тогда изменим ситуацию. Для начала отбросим закон. Теперь вы находитесь не за рулем, а на мосте, под которым по путям едет та самая вагонетка. Вы обычный прохожий. Вы видите, как быстро несется вагонетка по направлению к пятерым рабочим, которых скоро собьют. Также вы понимаете, что не в силах как-то повлиять на ситуацию. Но затем вы замечаете, как рядом с вами, перегнувшись через невысокие перила, стоит довольно крупный по размерам человек, — сделанная после пауза заполняется тихими смешками, а профессор, улыбаясь, хитро продолжает: — И если вы ему совсем немного поможете, он упадет вниз и преградит путь вагонетке. Он погибнет, но пятеро рабочих выживут. Итак, кто из вас столкнул бы этого человека на пути? Хохот снова раздается в зале сразу после того, как небольшое количество людей согласно поднимают руки. — Хорошо, а что насчет тех, кто не стал бы этого делать? — таких людей намного больше, что никак не удивляет профессора, но заставляет произнести: — Сначала я хочу узнать мнение тех, кто скинул бы человека за перила, а уже потом послушаю тех, кто вдруг передумал следовать правилу «меньше смертей — лучший выход». Вкусное напоследок. В помещении поднимается гул, создаваемый заинтересованно обсуждающими ситуацию студентами. Джисон, ни в один из случаев не поднявший руку, пытается понять ход мыслей его друзей и некоторых студентов, которых он более-менее знает. Ему куда интереснее изучать решения других, чем принимать их самому. Что бы он ни ответил, никогда не знаешь, как поступишь в той или иной ситуации на самом деле. Слишком много факторов, имеющих способность изменить решение, в особенности напряженная обстановка или слишком быстро развивающиеся события, что исключают достаточность времени на подумать. Чанбин охотно соглашается с теми, кто собирается человека через перила перекинуть, когда какой-то студент высказывается о том, что его принцип заключается в наибольшей пользе и наименьших страданиях. Если он может спасти таким образом больше человек, то почему нет? Профессор, выслушав подобную идею, поднимает брови и хмыкает. — О, знаете, вы выразили главную мысль Бентама, который считает, что в основе нравственности и морали — политической и личной — должен быть принцип умножения общего блага, общего счастья. Удовольствия должны превалировать над болью, то есть наибольшее общее счастье при наименьшем страдании. Таковы были его видения о тех или иных ценностях, но об этом мы поговорим на следующих лекциях. А теперь что насчет тех, кто в обоих случаях был в большинстве? Тех, кто за рулем убил бы одного рабочего, а в качестве постороннего человека не стал бы жертвовать тем перегнувшимся через перила ради спасения пятерых человек? Хочется знать, что изменило ваш ход мыслей и был ли он изменен вообще. Какое-то шевеление сбоку заставило Джисона обернуться на Минхо, вытянувшего руку. Поднимая вопросительно брови, он следит за тем, как после одобрительного кивка профессора Минхо встает на ноги, принимая из рук подошедшей к нему женщины микрофон. — Отбросить закон, да? В первом случае, когда мы представляли себя на месте водителя вагонетки, была немного другая ситуация: я за рулем, значит, я участник событий в любом случае. Мне предстояло решить, убить пятерых человек или одного. И, соответственно, мое решение было в пользу спасения пятерых жизней. Для меня, как для водителя, это была безвыходная ситуация. В данном же случае, когда я имею шанс либо остаться вне событий, либо вмешаться, я выберу первое, потому что человек, свесившийся через перила, точно такой же прохожий. Он не участник предстоящей аварии, а всего лишь наблюдатель. Поэтому, — выжидает паузу Минхо, кивая самому себе, — я не хочу впутывать совершенно постороннего человека в то, что он может избежать. — Как вас зовут? — задает вопрос профессор, внимательно слушавший Минхо, и после ответа с интересом продолжает: — Ли Минхо, но ведь тот один рабочий, которого вы сбили в первом случае, чтобы спасти остальных пятерых, тоже имел возможность избежать такого исхода. Как, по вашему мнению, отличаются эти ситуации? — Этот рабочий в любом случае участник событий, сбили бы его или нет. Он находится на путях, к которым у вагонетки есть доступ, — поясняет Минхо, опираясь рукой о спинку впереди стоящего стула. — Так что тут выбор очевиден, как минимум, с моей точки зрения. Что касается человека на мосте, то в этом случае он совершенно не относится к тому, что происходит там, внизу, и вот так обрывать его жизнь было бы неправильно. С таким же успехом я и сам мог бы прыгнуть вниз, если бы был уверен, что моего веса для такого будет достаточно. — Но вы определенно на роль тормоза не подходите, — улыбается профессор, захватывая пальцами ручку. — Да, поэтому я и не стал бы вмешиваться никаким образом, — растягивает губы в ответ, отдавая микрофон обратно в чужие руки. Джисон бы и за выбором Чонина проследил, сидящем впереди Минхо, но тот бессовестно развалился на стуле, совсем тихо похрапывая. Он заметил, что у профессора хорошая память на лица и имена, а значит, что Чонин, находящийся так близко к говорившему Минхо, был с колоссальной вероятностью замеченным и запомненным. Джисон выберет лучшие хризантемы для него.

***

— А мне кажется, что это отличная идея. У Джисона дергается глаз. — Нет, это отвратительная идея. — Самая что ни на есть прекрасная, — парирует Чанбин, довольно задирая подбородок и коварно улыбаясь. С тяжелым вздохом Хан оборачивается на позади идущего Минхо, которому, кажется, совсем нет дела до спора его друзей. Тот преспокойно беседует о чем-то с Феликсом, иногда растягивая губы в улыбке. Не дождавшись от старшего никакой реакции, Джисон с видом обреченного на вечные страдания обращает снова свое внимание на сияющее лицо Чанбина. — Мне обязательно нужно тебе объяснять, почему эта идея плохая? — Даже не пытайся. — Послушай, нет, я попытаюсь. Мы идем после лекции о моральных высотах устраивать пир на весь мир — на четверых вообще-то — в твоем загородном доме в качестве, извини меня, двойного свидания? Тут сразу два просчета, — возмущается Джисон с лицом, буквально орущим о внезапно понизившемся интеллекте своего друга. — И какие же? — Если ты не в курсе, то после подобных лекций долго отходишь. Ну, знаешь, переосмысление всего на свете и так далее по списку. Это было во-первых. А во-вторых… Прости, двойное свидание? — И что же тебя так в нем не устраивает? — улыбается Чанбин, даже не смотря на Джисона. — Ты проигнорировал мои слова о лекции, — тычет тому пальцем в плечо Хан. — Было бы славно, если бы ты назвал это обычным хорошим времяпрепровождением друзей. Но теперь, когда ты говоришь о двойном свидании, меня начинает это напрягать. — Поподробнее. — Не дави лыбу так. Нет, не играй бровями, я тебе врежу. А чего подробнее-то? — разводит руки Джисон. — Это… странно. Да, это странно. То есть если бы ты так не обозвал нашу вылазку, это подразумевало бы что-то обыденное. То, что мы делаем всегда: собираемся вместе где-нибудь в спокойном и тихом месте, говорим о разном, просто отдыхаем. Но свидание? Двойное? Что ты вообще имеешь в виду? Такое ощущение, что теперь и правила поведения должны быть другими в таком случае. Это, вообще-то, совсем не круто… — Так-так, стоп, чертенок, вдох-выдох, спокойно, — наконец вклинивается в разговор Минхо, ровняясь с Джисоном и кладя свою ладонь тому на плечо. — Все нормально? Хорошо, теперь давай немного остынем, ты слишком красный. С язвительным хмыканьем Джисон шлепает своего парня по руке и невольно улыбается, когда Минхо притворно хватается за раненную конечность и издает какие-то задушенные звуки. Чанбин на правах самопровозглашенного свата самодовольно зачесывает волосы назад и улыбается такому же радующемуся за своих друзей Феликсу. — Судя по тому, как ты возражаешь, смею предположить, что вы даже не целовались ни разу, — начинает Чанбин и, наблюдая за стремительно меняющимися эмоциями на лице Джисона и за явно наслаждающимся этой ситуацией Минхо, продолжает: — Да ладно тебе, ничего противонравственного в невинном загородном доме я тебя делать не заставлю, расслабься, мы просто отдохнем. — Почему вообще тут нет Чонина… — бубнит Джисон. — Потому что мы забыли его разбудить, — весело прыгает Феликс, шагая рядом с Чанбином. — Не похоже, что тебя мучает совесть. — Сам виноват, нечего было без меня домой идти, — пыхтит в ответ, поглядывая на Хана. — Даже не предупредил, что не подождет, засранец. — Милый, это было три недели назад, — приобнимает того за шею Чанбин и сует свободную руку в карман своих черных джинсов. — Пора бы понять и простить. — Теперь уже и понял, и простил. — Надеюсь, в одиночку он сможет до моего дома добраться. Телефон Джисона безжалостно вибрирует огромное количество раз в секунду, что заставляет его удивленно посмотреть на появляющиеся друг за другом уведомления от Чонина. Злого Чонина. Джисон отвечает на гневные комментарии и вопросы о том, «где этого чертилу носит, и как далеко он своими короткими ножками утопал», и смеется тихо, отмахиваясь от расспросов друзей. Джисон нещадно мерзнет. Трагически сильно. Настолько, что он начинает чувствовать текущую по венам ледяную воду вместо некогда горячей крови, а отсутствие шапки на голове ситуацию ухудшает. Хан мельком поглядывает в сторону, туда, где по левую руку шагает Минхо, и замечает на себе укоризненный взгляд старшего, который всеми силами пытается не открыть рот, чтобы начать свои нотации. Он буквально краснеет от сдерживания. — Ну что? — бубнит Джисон, зарываясь носом в ворот куртки глубже. — Ты тоже без шапки. — Малыш, я не такой мерзляк, как ты, — удивительно спокойно вздыхает тот, взъерошивая чужие волосы. — Тут не очень-то и холодно. У Джисона аж уши зашевелились от непривычного обращения. Ему и «чертенок» нравилось, но и насчет этого он… не против. — Вот сейчас мы доберемся до машины папы Бина, тогда и согреюсь. Нет, он не греется. Отец Чанбина оказывается человеком железной хватки, который презирает искусственное тепло и поощряет закалку, именно поэтому катастрофически долгое время он не пользовался обогревателем в машине, из-за чего тот неожиданно оказывается нерабочим. У отца с сыном явно много общего. Однако в этот раз именно Чанбин тот единственный, у кого чуть больше здравого ума, нежели у остальных, потому как он гордо натянул на свои нагретые уши еще до того, как они с университета вышли, вязаную шапку. С помпоном. Закалка закалкой, зато ему тепло. — На, сосулька беличья, я не собираюсь отсюда твою мертвую тушу тащить, у меня нет на это сил, — причитает Чанбин, разворачиваясь на водительском месте лицом к Джисону с Минхо и стягивая со своего гнезда на голове теплую оранжевую шапку. — Не смей, — ужасается Джисон, когда видит, как отчасти лысый помпон приближается к его многострадальной голове. — Убери от меня свою общипанную куриную задницу. — Сам ты общипанный, это самая прекрасная шапка в твоей жизни, — шлепает маленьким помпоном неблагодарного младшего по лицу, на сей раз с недовольным ворчанием более настойчиво натягивая шапку Джисону почти до носа. — Теперь эта куриная задница у тебя на голове, поздравляю. Самая крутая куриная задница, прошу заметить, ты, противный. Хан высовывает язык, корча рожицы Чанбину под тихие смешки Минхо, и боковым зрением замечает рассеянного Феликса. Красного такого, с бегающими туда-сюда глазами Феликса, что теребит свой шарф в руках на сидении рядом с водителем. — Феликс? Ты в порядке? — Ничего не в порядке, — отвечачет гадко Чанбин, поглядывая в зеркало заднего вида, — твое быдланское величество посмело оскорбить связанный им для меня подарок. Фу, как некультурно. Джисон рот то открывает, то захлопывает с характерным звуком бьющихся друг о друга зубов и смотрит своими округленными от разворачивающегося перед ним кошмара глазами. Неловко получилось. — Нет-нет-нет, — с паникой в голосе тараторит он, пока помпон смешно дрыгает на его голове, — мне просто нужно было что-то сказать не самое приятное Чанбину, ну, знаешь, это наш способ общения такой. И благодарим мы друг друга так же, поэтому не думай, что я имел в виду что-то плохое про твою шапку, пожалуйста, она прекрасная, да еще и теплая совсем… — Джисон, все хорошо, правда, — хохочет Феликс, размахивая руками и пытаясь таким образом заткнуть болтливого Хана, в то время как довольно улыбающийся Чанбин выруливает на дорогу. — Этот помпон действительно похож на куриную задницу, но за это спасибо Бину, который использовал его как антистресс. — Антизлость, — поправляет Чанбин. — И я правда не заметил, как это делал! Честно, меня просто выбесил итог матча! — По футболу? — уточняет Минхо. — По фигурному катанию. Не матч. Соревнование. Они все дружно согласились с тем, что мозгов у них не имеется, потому что иным способом объяснить выбранную ими локацию для отдыха, коей является загородный дом семьи Со, они не могут. Холод неистовый — исключительно для Хана, — спасибо ветерку и подходящей к концу осени, а они собираются на уличном гриле пулькоги готовить. Джисон помогать явно не будет. А еще, вообще-то, вечер, и ни о каком греющем лучистом солнышке и речи идти не может, когда это самое солнышко плавно смывается в горизонт, подальше от таких идиотов, как эти четверо. Чонин бы эту идею тоже поддержал и пополнил бы их список, но, увы, его здесь нет. Странно, что они вообще решили устроить вылазку в середине недели, когда у них все еще ведутся пары, но в человеке не без странности. Однако, несмотря на все нетеплые прелести поздней осени, закат сегодня выглядит действительно великолепно. Деревья вдоль дороги слабо потряхивают своими желтыми листьями, которые готовы в любой момент пасть навзничь, создавая яркий многослойный ковер поверх такой же теряющей свои жизненные силы травы. Ветки тихонько раскачиваются от несильного промозглого ветра, заставляющего парней уже которую неделю с большей частотой кутаться в осенние куртки. Джисон бы не отказался продлить это мгновение на несколько дней как минимум: слишком уж беззаботными кажутся подобные моменты. Для него они всегда были ценнее чего-либо на свете. Но ему все еще слишком холодно. До загородного дома семьи Со, к счастью, ехать всего полтора часа, так что Джисон может со спокойной душой позволить себе поспать на теплых коленях Минхо, который никогда не бывает против. Он не уверен, что у него в самом деле выйдет уснуть с его-то бессонницей, но просто полежать под играющий в салоне джаз, любимый отцом Чанбина, тоже сойдет. Джисон ощущает пальцы в своих волосах, аккуратно массирующие кожу, а иногда чувствуются и стриженные ногти, которые слегка впиваются, отчего Хан почти лужицей растекается. Пока он сто раз жалеет, что не взял в буфете в дорогу чай, мысли незаметно начинают путаться, а такие родные пальцы в волосах заставляют расслабиться до немыслимого предела. Тело обмякает, разум строго отказывается функционировать и дальше, а грудь вздымается реже. Он наконец-то уснул, и впервые это произошло не в ночное время суток. У хронической бессонницы свои правила, которые многое Джисону запрещают и ощутимо ограничивают, так что он будет еще долго помнить об этом дне.

***

Хан просыпается. Нет, в этом нет ничего странного, но первое, что он чувствует, — холод. Подлый Чанбин отобрал у него шапку. — Банкир — это человек, который одолжит вам зонтик в солнечную погоду, чтобы забрать его, как только начнется дождь, знаешь? Так Марк Твен говорил. А я, если ты забыл, банкир, и мне стало холодно. — Ты гнусный трус, который бьет лежачего, а не банкир. Мог бы предупредить, я б морально подготовился, зараза ты коротконогая, — хрипит Джисон, пытаясь подняться с чужих колен. — Опять помпоном по лицу хочешь, белкообразное чудовище, — улыбается Чанбин в ответ, не отрываясь от дороги перед собой. — Мы почти приехали, сейчас согреешься. Есть и пледы, и обогреватели, и чай. На твой вкус, мелкий. — Все, — шмыгает носом Хан, — все мне дай. Дома действительно тепло, за что Джисон безмерно благодарен родителям Чанбина, которые не отключили несколько дней назад отопление, когда уезжали из этого дома, только ради них. Он будет помнить их доброту до своих последних дней. Одноэтажный с мансардой, этот невероятно уютный деревянный дом был усладой для любителя эстетического удовольствия в лице Хана. Он бы, без шуток, остался здесь жить: тихий и спокойный район, замечательные соседи — они были здесь однажды около года назад втроем, без Феликса, — огромное количество зелени вокруг и озеро неподалеку. Выглядит как домик мечты для него. — Хочешь в бассейн? — играет бровями Чанбин, подошедший к сжавшемуся до размеров молекулы Джисону, что укутался на диване в самый огромный плед, который нашел в этом доме. — Сам туда ныряй, — огрызается тот, натягивая плед на голову и сцепляя его пальцами под подбородком. Чанбин смеется громко, опираясь о спинку дивана ровно за Джисоном, и говорит так, чтобы Ли, находящийся на кухне, услышал его: — Минхо, у тебя тут кошара шипит, злой весь, замерзший. Из-за угла заинтересованно выглядывают макушки Минхо и Феликса, которые маринуют мясо для пулькоги, после чего снова исчезают. Джисон явно собирается заболеть: обычно именно в предболезненном состоянии ему до нехватки воздуха хочется как можно больше внимания, и он почти обиделся. Почти, потому что понимает, что скоро его ждет еда, любезно готовящаяся руками Минхо. Уезжать они собираются завтра вечером, бессовестно прогуливая пары, но зато хорошо отдохнут. В бассейне, правда, не поплаваешь. Спустя всего несколько минут ласковых издевок от Чанбина и пыхтений раздосадованного Джисона, который отчаянно пытался врезать своему другу, но ради этого пришлось бы пожертвовать накопленным теплом, поэтому он ограничился только острым языком, в гостиную к ним забредает Минхо. — О, вы уже все? — спрашивает удивленно Чанбин, поворачивая голову в сторону настенных часов. Восьмой час вечера. — Да, полтора часа будет мариноваться, — отвечает Минхо, плюхаясь на ковер перед Джисоном и сгребая в охапку его ноги. — Я вымыл посуду, там Феликс сейчас прибирается. Чанбин понимающе выдыхает, вприпрыжку направляясь к своему парню, чтобы помочь с уборкой. — А это не ты орал, что и пальцем не пошевелишь, потому что тебе и без этого придется мясо жарить? — притворно сладким голосом тянет Джисон, пока Чанбин не успел слишком далеко ускакать. — А вот перехотел, — отвечает довольно тот, грациозно шлепая себя по ягодице и высовывая язык. Джисон фыркает от такого жеста и обращает все внимание на Минхо, который устроил свой подбородок на его коленях и смотрит внимательно прямо в глаза. Хан трет кулаком глаз, зевая, и кладет руки на чужую голову, мягко ведет по волосам и потирает пальцами мочки ушей. Минхо почти мурлычет, смыкая в наслаждении веки, и с большим трудом двигает губами, чтобы спросить: — Выпил лекарства, которые Бин тебе дал? Джисон согласно угукает, не останавливая свои движения, и наклоняет голову набок. — Чего улыбаешься? — весело пропевает Минхо. — Ты милый, — не врет Хан. — И красивый. Минхо хихикает тихо, невесомо сжимая зубы на чужом колене, отчего Джисон удивленно смеется и откидывает голову на спинку дивана. Хотелось бы ему жить в этом мгновении вечно. Дверной звонок обращает на себя внимание всех четверых парней, а Чанбин на правах хозяина дома доблестно собирается пересечь двор и открыть калитку неожиданному гостю. Неожиданным гостем оказывается не кто иной, как Ян Чонин. Тот расхаживает по дому вальяжно, с видом тонкого ценителя, и громко фыркает, когда его взгляд цепляется за готового принять вызов Феликса. В пакетах, притащенных Чонином, что-то звонко гремит, когда парень пихает их Чанбину. Со покорно относит их в сторону кухни, по дороге засовывая свой любопытный нос внутрь и разочарованно выкрикивая уже где-то за стенами: — Почему газировки? Где мое пиво? — Обойдешься, пьянь, — гордо отрезает Чонин и не без усилий залезает под большой плед, который был самоотверженно охраняем Джисоном. — Иногда можно! — возвращается Чанбин с недовольной миной. — Тебе нельзя. — Газировки тоже вредны! — Питайся тогда энергией солнца. Чанбин еще некоторое время ворчит, расставляя руки по бокам, пока Чонин продолжает бороться за территорию. — Уйди-и, — почти плачет Джисон, — ты холодный, какой ужас, тебя будто Антарктида выплюнула. Чонин после слов друга только сильнее жмется к чужому боку, обвивая его всеми конечностями и устраивая свою довольную мордочку на плече барахтающегося за жизнь Джисона. — Ты вовремя пришел, — улыбается коварно все еще сидящий на ковре Минхо, искрящие глаза которого смотрят точно на Чонина, который уже, быть честным, начинает нервно ерзать. — Будешь помогать нам с закусками. — Я чувствую запах маринующегося мяса! — ноет он. — Зачем вам еще что-то нужно кушать, голодранцы? — Чтобы ты приготовил, — отвечает Минхо, за руку на буксире таща с собой сопротивляющегося Чонина в ванную, чтобы тот вымыл руки и смирился со своей участью. — Почему Джисон ничего не делает? Почему я должен, а не он? Я тут вообще в первый раз, самым почетным гостем должен быть, — уперто сидит в коридоре на корточках Ян, что совсем не мешает Минхо тащить его без особых усилий. — Самый почетный гость тут Феликс, — выкрикивает Джисон. — А у меня временный патент на отдых. Вопреки своим словам Джисон с огромным горем в глазах смотрит на плед, который уже скинул с плеч, и следует в ванную комнату вымыть руки. И согреться, и отдохнуть за все прошедшее время он успел, так что пора уже сделать хоть что-то полезное. Из кухни уже доносятся вопли Чонина, который все еще отказывается шевелить хоть одной своей конечностью и почти ложится на пол, когда пнувший его под зад Феликс собирается всучить неконтролируемому другу нож и охапку укропа. — Режь, или я пырну тебя этим ножом, — строго произносит Феликс, пока моет небольшие помидоры. — Забываешься, он у меня в руках, — фыркает Чонин, недовольно расхаживая позади своего друга с укропом в руках. — Не умею я готовить. — Поверь, ножей тут много, я проверил. И вообще, — разворачивается к нему лицом Феликс, — в резке продуктов нет ничего сверх твоих возможностей, хватит жрать мои нервы, иначе это будет единственным, что ты сегодня съешь. Проходящий мимо Минхо сочувственно хлопает Чонина по плечу, распределяя обязанности на всех. Если каждый будет занят делом, они закончат как раз к тому времени, когда мясо уже можно будет жарить. Джисон старается лишний раз не дышать. Такое чувство, что они работают в цехе: постоянное движение, кто-то в кого-то врезается, овощи почти порхают, а стук ножа о разделочную доску становится в какой-то момент белым шумом. Еще никто не умер, но все, кажется, к этому и сводится. Закусок много решили не делать, поскольку какими бы они голодными ни были, столько всего не съедят, а оставлять лишнюю еду будет неблагоразумно: в этот дом в ближайшие несколько недель никто возвращаться не будет, еда просто протухнет. Если что, они скормят все Чанбину, которому удивительно быстро удается утрамбовать все съеденное в своем чудном желудке. Своего рода суперсила. К слову, что касается Чанбина, то он, совершенно удовлетворенный ситуацией, фамильярно расхаживает по кухне из стороны в сторону, из человека к человеку, объясняя это тем, что таким образом он контролирует процесс. И нет никакой важности в том, что ничего, кроме мяса, он готовить не умеет. Это все формальности. — На этом мои полномочия и заканчиваются, — подытоживает Джисон, вытирая руки о кухонное полотенце и самодовольно улыбаясь проделанной работе. — Я рад, я горд, но если я сейчас ничего не съем, то… — Никакой еды! — восклицает деловито Чанбин, поглядывая в тазик с уже готовым к жарке мясом и кивая на него. — Пока я не закончу с этим чудом. — Я откушу тебе голову. Чанбин посылает Хану воздушный поцелуй и смывается восвояси, прихватывая с собой заветный тазик во двор, к мангалу. Минхо следует за ним, чтобы помочь, а замученный до умершей гордости Чонин потерянно валится на диван. Джисон к нему охотно присоединяется, пихая в бок для большего места. — Меня будто в каторгу отправили, — бубнит куда-то в сидение дивана Чонин. — Не подавай признаки жизни, я буду думать о том, что ты съедобный. Я не ем падаль, — так же приглушенно отзывается Джисон. Чонин поворачивает к нему голову, вдыхая долгожданный воздух. — Как долго ты собирался скрывать, что ты каннибал? — Я сам об этом узнал только сейчас, — не двигается Джисон. Какое-то время стоит тишина, нарушаемая лишь шумом воды и грохотом посуды, издаваемым Феликсом с кухни. — А ты реально каннибал? — Ты дурак что ли? Джисон поворачивает голову так, чтобы встретиться глазами с невозмутимым взглядом перед собой. — Не то чтобы я против… — Ян Чонин. — Все, заткнулся. Хан добавляет через несколько секунд: — Доведешь — сожру. — Все-таки каннибал, так и знал. Вошедший в гостиную Феликс прерывает диалог высоких умов и протирает руки полотенцем, шлепая двух друзей им же. — Поднимайтесь, дети мои, и следуйте пути праведному, — гласно взывает он и размахивает руками, роняя полотенце куда-то на лицо Чонина. — Если совсем невтерпеж будет, ешь его, — шепчет на ухо Хану Чонин, целясь злосчастным полотенцем куда-то меж глаз познавшего все прелести оратора Феликса. Джисон невольно кивает. — Так, оба, встали быстро, мне ваши кислые рожи поперек горла, — отбирает у Чонина полотенце переполненный энергией Феликс и продолжает: — Подняли свои плоские задницы и потопали во двор ловить комаров, живо. Если спросить Джисона, почему его эти слова встать все же заставили, он не ответит. Выходить в холодный двор? Да ни за что. Но у Феликса либо ораторский дар, либо он ведьма. Джисон склоняется ко второму варианту. Но во дворе на удивление тепло — скорее всего из-за гриля, — и Джисон даже расстегивает куртку. Застегивает обратно, потому что властный взгляд Минхо говорит ему это сделать, иначе тот случайно защемит подбородок молнией куртки. В целях профилактики неплохо работает. — Как классно-о, — тянет Феликс, сгребая безжизненного Чонина в объятия и покачиваясь из стороны в сторону. — Видишь, а ты выходить не хотел. Посмотри, какой воздух! Сплошное умиротворение. — Воняет гарью, — незаинтересованно отвечает тот, даже не пытаясь выбраться из чужой хватки, это бесполезно. — Чанбин, ради всего святого, я тебя на шампур натяну, помяни мое слово, — с каждым произнесенным Минхо словом громкость его голоса стремительно повышается. — Я расскажу Феликсу все твои позорные ситуации, если это мясо будет несъедобным. Чанбин, как оказалось, слишком засмотрелся на радостное «веснушчатое солнышко», как он сам называл своего парня, а мясо его, увы и ах, ждать не собиралось: ему Феликсы всякие интересны не были. Какое несчастье. — Да не сгорело оно, чего ты, — растерянно переворачивает куски мяса он, — Видишь, не черное. Ладно, почти черное. Минхо вздыхает тяжело и оставляет Чанбина самому возиться с мясом. На крайний случай у них есть закуски. Джисон тянется в углу двора к какому-то синему цветку среди травы, чтобы сорвать его, но останавливается, когда слышит приближающиеся шаги. Такого он раньше не замечал ни во дворе этого дома, ни где либо еще. — Это сорный археофит, — произносит подошедший Минхо. — Да, сорняк. Просто сорняк. — Но сорняки тоже могут быть красивыми, — тихо отвечает Джисон, сидя на корточках и продолжая смотреть на то, как по цветку ползет какая-то букашка. — Он красивый. — Правда красивый. Джисон хочет сорвать его, но букашка настойчиво продолжает сидеть даже после того, как Хан вырывает цветок. Аккуратно склоняя его к земле, Джисон пальцем мягко подталкивает насекомое слезть с лепестков, что тот и делает. Минхо следит за этим действием нечитаемым взглядом, а Хан поднимается на ноги, отряхивая свои джинсы. — Хен, — зовет Джисон замершего Ли и тянет того за рукав его куртки. — Давай сфоткаемся? Минхо заторможенно соглашается и наблюдает за тем, как Хан находит еще один археофит, а после подходит и сует цветок куда-то за ухо старшего, повторяя все то же самое для себя. — Ты взял с собой телефон? — спрашивает он, поправляя волосы на чужой голове. — Я оставил свой на диване. Минхо кивает и достает телефон с заднего кармана, нажимая на иконку с камерой и вытягивая руку над ними. Джисон радостно обвивает талию Минхо, прижимаясь головой к нему так, чтобы был виден цветок, и улыбается на камеру. Минхо делает так же. Как только несколько фотографий было сделано, их окликает Чонин, оповещающий о том, что уже все готово и пора заходить в дом. Стол из кухни решили перетащить в гостиную, ближе к дивану, и захватить с собой парочку стульев. Феликс снова припахивает Чонина сервировать стол, а тот, за неимением сил сопротивляться физически, говорит только: — Обойдутся со своей сервировкой, просто кинь на стол всю нужную посуду, сами разберутся. Феликс неожиданно соглашается. — Я голоде-е-ен! — тянет громко Чанбин, дрыгая ногами на диване гостиной. — Ты всегда голоден, — прерывает эту крикливую тираду Феликс, принесший последнюю закуску. — Все, усаживаемся, накладываем себе еды, закрываем рты и едим. — Вот с предпоследним ты перегнул, — улыбчиво пихает за обе щеки еду Джисон. — Да, согласен, — коротко смеется Феликс, — с вами это невозможно. Гул и правда стоял такой, словно никто не успевал занять свой рот едой: орал каждый. Сначала это было простой шуточной перепалкой, потом игрой в «кто кого перекрикнет», а позже завязалась жаркая дискуссия о том, кто умнее. Для того, чтобы она не закончилась сразу же, решили не брать в претенденты Минхо, а у непривыкшего к такому Феликса сел голос. Чонину просто нечем было хвастаться, поэтому он героически решил не лезть. — Ты завалил экзамен по финансовой математике, не смей после этого орать, что ты тут самый умный, — тычет Джисон палочками для еды в сторону Чанбина, при этом активно пережевывая пулькоги, которые, к слову, не очень-то и подгорели. — Я подавился, когда пил воду, поэтому все вылилось на бумагу с решением! А ты опозорился тем, что каким-то образом посчитал график платежей на дебетовую карту! — возражает Чанбин с таким же полным едой ртом. — У меня тогда было обострение бессонницы, и я не спал четыре ночи подряд! Если тебе интересно, то я спросил тем утром у мамы, как ее зовут, так что не сравнивай. — Я иногда не понимаю, на каком языке они говорят, — шепчет Феликс, когда наклоняется ближе к Минхо с Чонином. Они уже с десяток минут как закончили свою трапезу, но продолжают наблюдать за крикливыми друзьями. — На банковском, — отвечают они синхронно. — Ребят, — зовет двух крикунов Чонин, — у вас обоих за два года учебы одинаковое число четверок, но по разным предметам, будете еще спорить насчет того, какие из них весомее? Чанбин с Джисоном, будучи с набитыми щеками, которые являются таковыми только потому, что им нужно что-то жевать, чтобы умерить хоть на немного свой пыл, несколько секунд просто молчат, глупо хлопая глазами. — Зря ты это сказал, — с ужасом в голосе шепчет другу Минхо, после слов которого эта битва двух героев начинается с новой силой. Чонин нещадно бьет себя по лбу, Феликс рекордное количество раз вздыхает и встает, чтобы убрать со стола и в очередной раз припахать Чонина, который уже не сопротивляется совершенно, а Минхо намеревается им помочь и подхватывает пустые грязные тарелки, собираясь следовать за ними в кухню и напоследок бросая: — Оценки — не показатель ума, — и уходит. — Поэтому он и самый умный, — проговаривает Чанбин в затихшей комнате. Джисон согласно кивает, после чего они оба решаются помочь остальным с уборкой, потому что Чанбиново «завтра никто ничего убирать не будет, как будто я вас не знаю» с лопаткой в руках в виде орудия справедливости и не такое сделать заставит. — Все, вы мне надоели, идете в душ и спать, — ворчит опершийся о кухонный стол и до жалости сонный Феликс, который отчаянно размахивает мокрыми руками, словно прогоняя назойливых мух. — Чур я последний. Слишком устал, мне нужно отдохнуть. Лежащий щекой на том самом столе Чонин согласно мычит, что звучит почти измученно, и с трудом шевелит губами: — Поддерживаю. Поддерживают, на самом деле, все, потому что устали безоговорочно, да и поздно уже, а солнце давно скрылось за горизонтом. Чанбин распоряжается местами ночлега, отправляя Минхо с Джисоном в мансарду с единственной там комнатой — своей, к слову, — Чонина затаскивает в гостевую, а Феликса с собой утаскивает в родительскую. — У меня нет сил подниматься по лестнице, а в гостевой комнате односпальная кровать, поэтому в мансарде будете спать вы, — говорит он и смывается восвояси с ладонью Феликса в своей. Джисон не возражает: в будущем, когда сможет приобрести подобный домик, он обязательно смастерит себе комнату именно наверху. На крыше будет маленькое окошко, почти прямо над кроватью, чтобы можно было разглядывать сквозь ветки деревьев пасмурное или солнечное, облачное или чистое небо и думать о чем-то своем, о бытовом, а может, о несбыточном, фантомном. Кровать до невообразимого мягкая: Чанбин отдаст последние деньги, но купит хорошую постель, — а деревянные стены внушают чувство покоя и уюта. Запах древесины впитался в каждую мебель дома; воздух удивительно чистый, влажный и теплый. Джисон подходит к окошку, открывает его и вдыхает полной грудью, пока Минхо продевает одеяло в пододеяльник, любезно предоставленный Чанбином, и то же проделывает с подушками. — Интересно, когда я разбогатею, а мы с Чанбином станем бизнес-партнерами, продаст ли он мне этот дом? — хрипло от сонливости спрашивает Джисон, отчего Минхо позади тихо смеется. — Тут тебе торговаться с его родителями придется. — И то верно, — вздыхает он. — Если что, то просто найду участок где-нибудь здесь и найму строителей. Может, повезет, и уже попадется готовый дом на продажу. Именно такой, какой мне нужен. — Ну это вряд ли, — возражает Минхо, который уже и с постелью справился, и на кровати звездочкой распластался. — Ты привередливый в этом плане. Тогда уж самому строить придется, а на это много времени уходит. Давай подумаем. Перевернувшийся набок Минхо с азартом в глазах ничего хорошего не предвещает, но Джисон, все еще стоя у открытого окна, с предложением соглашается, коротко, но опасливо, кивая. — Из дома ты хочешь съехать как можно скорее, так? Хан согласно мычит, опираясь на оконную раму. — Для этого нужно заработать на собственную квартиру, потому что такой дом, — обводит Минхо взглядом комнату, — слишком дорого выходит. А покупка квартиры является процессом очень долгим. В ином случае нужно иметь стабильно высокую зарплату, чтобы выплачивать ипотеку на протяжении десятилетий, а это очень давит. Я прав? Джисон снова заторможенно кивает. — В таком случае у меня к тебе деловое предложение, — улыбается как июльское солнце и светится почти так же. — Како-о-ое? — подозрительно тянет Хан. — Очень выгодное, — играет бровями тот. — Ты переезжаешь ко мне… Так, стоп! Дай мне договорить! Джисон почти бьется головой, но рот послушно закрывает, а лбом к стенке все же прислоняется. — Ты мне кто? — Не знаю. — Джисон. — Парень. — А раньше кем был? — Лучшим другом. — И вот когда был лучшим другом, я не мог сильно наседать на тебя по поводу переезда, потому что ты буквально шипеть начинал, как я об этом заговорю. Сейчас же, — акцентирует Минхо, — мы пара. Хан-и, ты мой парень. И теперь я могу дольше и настырнее тарахтеть о том, чтобы ты жил со мной. Послушай, — садится на кровати он и будто становится серьезнее, чувствуя, как лед мало-помалу тает, — как долго ты еще продержишься, если продолжишь жить с отцом? Само его присутствие на тебя давит, как ты и дальше будешь жить в этом доме несколько лет, если ты уже не вывозишь? Джисон все так же молчит, не отлипая от стенки и опуская руки вдоль тела, но слушает внимательно. — Мы сможем жить вместе, а позже купить наш дом. Если тебя это устраивает. В любом из сценариев тебе лучше будет переехать. Пару раз ударяясь слабо о стенку головой и почти заставляя Минхо подложить свою ладонь, дабы смягчить удар, Джисон разворачивается к старшему лицом и неспешно направляется к кровати, чтобы обессиленно плюхнуться на нее. — Ладно, — еле слышно бормочет он, — но позже, мне надо морально подготовиться. И это ведь деловое предложение, так? Тогда я перееду при условии, что в любой момент съеду обратно, если буду чувствовать, что надоедаю тебе. — Это первый раз, когда я хочу тебе врезать. На это Хан смеется тихо, устраиваясь поудобнее и утягивая Минхо за собой, чтобы обвить всеми конечностями и уткнуться носом в чужую шею. В этот прекрасный день он во второй раз удивительно быстро засыпает, ни о чем не думая за неимением сил, и блаженно причмокивает губами, надувая и без того пухлые щеки. — Слюнтяй, — смеется тепло Минхо, со всей аккуратностью протирая рукавом своей пижамной кофты чужой подбородок, успевший измазаться в слюне, и прикрывает рот Джисона. Тот протестующе снова размыкает губы, и Минхо, будучи не в силах с такой напастью бороться, позволяет делать спящему Хану все, что ему вздумается. Время далеко за полночь. Хоть Джисон уже давно уснул, почти не ворочаясь под одеялом, сам Минхо этим похвастаться не может. Нет, он безумно сонный, но рой мыслей, нагло засевший в голове, не позволяет полностью расслабиться. Они катастрофически сумбурные, а их контаминация настойчиво сверлит в черепе дыру. Еще ни разу он не засыпал позже Джисона, но все бывает в жизни впервые, да? Минхо поворачивается набок, лицом к Хану, и кладет руку тому на поразительно мягкую щечку, проводит нежно подушечками пальцев по бархатистой коже, улыбается слабо и вздыхает как-то печально, шепча тихое: — Прости, что нравлюсь тебе, малыш. Мне жаль. И Джисону потребуется много времени, чтобы набраться смелости и признаться, что к этому моменту его организм вздумал отчасти проснуться, а сам Хан был на грани сна и реальности, но все слышал. Однако, к его сожалению, ничего не понял. Что Минхо имел в виду? Почему он извинялся за такое? Из-за чего его голос звучал так задушено? И каким было выражение его лица? Он просто будет надеяться, что сможет однажды услышать ответы на свои вопросы, но не знает, хочется ли ему надеяться, чтобы к утру он все это забыл и смешал со сном.