Ronsem

Казалось бы, яркое солнышко вкупе с холодным ветерком, пение оставшихся птиц, заставляющее жмуриться от наслаждения, и теплая, до одури мягкая кровать. Но есть одно но. Кровать теплая только с одной стороны. Когда Джисон перекатывался на другую половину постели, он не ожидал почувствовать ее холод, резко ударивший ему в голову и заставивший немедленно сесть. Волосы привычно торчат во все стороны, глаза, да и лицо в целом, выглядят слегка опухшими, а пижамная кофта стянулась вниз, открывая вид на выпирающую ключицу. Не без усилий шевеля ржавыми после пробуждения шестеренками в голове, Хан спокойно плюхается обратно на кровать, делая вывод, что Минхо, вообще-то, жаворонок, который Джисонову любовь к валянию до обеда не разделяет. Секунды сменяют друг друга, а Джисон снова подрывается сесть. В доме звенит идеальная тишина, и то, что он находится на мансарде, ничего не объясняет: его друзья слишком шумные, их можно было бы услышать за километр, а это значит, что те все еще спят. Но вот, в чем проблема: Джисон с Чонином единственные, кто просыпается позже восьми часов утра и ни в коем случае не раньше. А это значит, что сейчас время куда более раннее. Подбирая с прикроватной тумбы свой телефон, Хан в догадках удостоверяется: всего-то седьмой час утра. Зачем Минхо вставать настолько рано в свой выходной день? Джисон с трудом вылазит из-под кровати, пытаясь удержать равновесие, и сонно потирает глаза, пока направляется на поиски Минхо. Но ни в гостиной, ни на кухне, ни в ванной комнате того нет, а все остальные действительно спят. Джисон даже рискует выйти во двор в своей пушистой пижаме, которая от утреннего холода не спасает совершенно, но и там Минхо он не обнаруживает. Резко возникшая тупая боль внутри заставляет согнуться пополам и потереть кожу в районе солнечного сплетения сквозь кофту, которую Джисон отчаянно цепляет руками. Он не знает почему, но ему внезапно становится страшно. Будто вот и настал тот день, когда все хорошее в его жизни окончательно его покинет. Эта боль похожа на ту, что возникала всегда, когда происходило что-то хорошее: когда они дурачились в парке или столовой, когда решали устраивать небольшие влоги для себя самих, когда им всем было хорошо. Воспоминания странно быстро проносятся в голове и отдают в грудь, туда, где больно, словно все эти разы сплелись воедино и ударили Джисона под дых. Но боль неожиданно скоро сменяется на чувство, точно кто-то ложкой его ковыряет. Это оказывается еще неприятнее, потому что у боли хотя бы есть название и знаешь, чего от нее ожидать, а это ощущение Джисон обозвать пока не может. Он снова направляется в выделенную им комнату в мансарде, намереваясь проверить, остались ли хоть какие-то вещи старшего в ней. Но ничего в итоге не находит: ни одежды, ни рюкзака, ни личных вещей, ни даже тот археофит, который Джисон ему нарвал перед ужином. Все тело начинает слабо потряхивать, а зрение на секунду плывет рябью, когда Хан дрожащими пальцами цепляет телефон, чтобы залезть в избранные контакты и позвонить на нужный номер. Ему становится еще страшнее, потому что Минхо может не взять трубку. Джисон выдыхает со смехом и кривой улыбкой на губах, когда номер Минхо не доступен и на седьмой раз, с неверием таращась на телефон в своей руке. Ему бы умыться, успокоиться, подумать, что могло произойти, но он не может. Именно поэтому ни на одной лекции их уважаемого профессора в университете он не примеряет на себя стрессовые ситуации. Спросил бы у него кто раньше, как бы он поступил в подобном случае, он бы заявил, что трезвость ума всему голова, и что определенно не стал бы паниковать. Но вот, где он сейчас: на грани того, чтобы расплакаться. Иногда его тревожным мыслям остается только посочувствовать. Не переживал бы он так сильно, наверное, если бы подобное поведение было свойственно Минхо. Однако это абсолютная противоположность. Никогда раньше он не сбегал без предупреждений, отключив при этом телефон, не игнорировал настолько бессовестно и не заставил бы друзей так волноваться. Это значит, что произошло что-то не самое приятное. Либо внешние, либо внутренние факторы заставили Минхо так поступить. Это не то, что он сделал бы по своей прихоти, а возможность какой-то шутки была отметена сразу. Заевший голос, звучащий вместо Минхо, начинает раздражать, а злость постепенно набирает свои обороты, хотя Джисон правда старается ее подавить: она совсем не к месту, да и сам Хан не знает причины такого внезапного исчезновения старшего. Все эмоции он позволит себе прожить после того, как узнает, что произошло. Понимая, что Минхо отвечать не собирается совершенно, Джисон собирает свои вещи, переодевается и выскакивает из ванной комнаты до спальни, в которой спят Чанбин с Феликсом. Бин откровенно сонный, все-таки рань та еще в выходной-то день, что даже трясущий его за плечи Джисон не заставляет того вслушиваться в свои слова. Поэтому Хан отправляет сообщение на его номер, что ему нужно срочно уезжать обратно, потому что с Минхо явно что-то происходит. Ожидание такси кажется мучительно долгим, поездка до дома старшего — еще хуже, но Джисон даже почти не проделывает дыру в сидении автомобиля свой ерзающей пятой точкой. Но сложнее всего было отогнать все плохие сценарии и концовки, которые красочно описывались в его сознании, намереваясь его свести с ума. Отвратительный был бы исход событий. Расплачиваясь с водителем, Джисон на негнущихся ногах с трудом и отчаянно колотящимся сердцем добирается до двери в квартиру старшего. Чувство точно такое же, как перед тем, когда он собирался звонить ему: либо ему откроют дверь, либо проигнорируют, либо Минхо там нет. Самым ужасным было бы последнее, потому что больше находиться в неведении он не может, а мотаться по всему городу в поисках Минхо он просто не выдержит, потому что сценарии в его голове перестать воспроизводиться не собирались. Джисон боязливо жмет на кнопку дверного звонка, опасаясь того, что может за дверью увидеть, но… ему не открывают? — Что за… Эй, хен, ты там? — уже стучится Джисон, но в ответ получает ровным счетом ничего. Впервые он жалеет, что поленился сделать дубликат ключей от этой квартиры по предложению самого Минхо. — Минхо-хен, пожалуйста, — прислоняется он к двери, — открой, если ты там. Снова гробовая тишина. Джисон проверяет в телефоне диалог со старшим, который ни на одно из его многочисленных сообщений не ответил, и кладет его в задний карман брюк. Он пытается прислушаться к тому, что происходит в тихой квартире, но уловить хоть что-либо его слуху не удается даже тогда, когда он прижимается ухом к двери. Когда Джисон уже собирается отойти, он внезапно улавливает какое-то копошение, похожее на шум воды, будто ее пытаются набрать во что-то. Но через несколько секунд шум прекращается, отчего Джисон думает, что, возможно, ему просто показалось. Но если подумать, это похоже на то, словно дверь в ванную комнату открылась и закрылась, пока внутри текла вода; наверняка заполнялась ванна. Хорошо, в таком случае можно прийти к выводу, что Минхо дома и собирается принять ванну или… — Ли Минхо! — почти кричит Хан, трясясь еще сильнее. — Открой эту чертову дверь, или я ее выломаю! Ответа, как и до этого, не последовало. В какой-то момент дверь в ванную комнату словно снова открывается, после чего шум воды прекращается, из-за чего Джисон облегченно выдыхает и снова мучает дверной звонок. Он уже откровенно готов сломаться, кажется, но Хану не то чтобы много дела до этого есть, поэтому он и не останавливает свои действия. Однако его в очередной раз игнорируют. Джисон откровенно начинает раздражаться. Он пытался не позволять этому случиться, но непроизвольно возникающие вспышки злости, чередующиеся с желанием расплакаться прямо на лестничной площадке, все еще имеют место. Кругооборот отчаяния и гнева, приходящие в итоге к отрицанию, царапает грудную клетку изнутри, словно откладывая там свои личинки. Джисону абсолютно ничего не приходит в голову в качестве объяснений такого поведения Минхо, потому что тот никогда себя подобным образом не вел. Он всегда был тем, кто держит себя максимально рационально, с холодной головой подходя к решению любых вопросов и проблем, но что происходит сейчас? Что вообще могло его заставить игнорировать Джисона, самого близкого ему человека и своего парня, которому он доверял все, что происходит у того на уме? Хан хотя бы надеется, что все. Ни через три часа, ни через восемь никто дверь ему не открыл, на сообщения не отвечал и из квартиры не выходил. Только иногда было слышно мяуканье котов, которые подобным образом реагируют на своего хозяина. Минхо говорил, что они так с ним разговаривают. За все прошедшие часы, которые Джисон просидел у дверей старшего в ожидании, что тот соизволит выйти к нему, он только и развлекал себя тем, что пытался определить, какому коту какой голос принадлежит. Теперь он смело может посоревноваться с Минхо в знании его котов. Чанбин неоднократно звонил в течение всего времени, которое Джисон у чужих дверей просиживает, и продолжает это делать до сих пор в надежде услышать от него хоть какие-то новости. Даже не совсем хорошие. Джисону холодно, голодно, но спасибо Чанбину, который приезжает к дому Минхо и приносит Хану поесть, рассчитывая, что сможет уговорить того поехать домой, и что эта еда сейчас не понадобится. Но наотрез отказывающийся Джисон безжалостно плюет на желания Чанбина, который от досады уже готов сломать дверь в квартиру, но отголоски разума подобное делать его отговаривают. Джисон это поддерживает. С приложением немалых усилий ему удается выпроводить Чанбина, который уходить категорически отказывался, и продолжает сидеть на корточках, опираясь на ледяную стену и сильнее зарываясь в ворот куртки. Джисон начинает ее ненавидеть: слишком тоскливо сейчас вспоминать, как Минхо постоянно враждовал с ее молнией, чтобы непутевый Хан был в застегнутой куртке и не чихал потом по три раза подряд. Оттуда всплывает и поток остальных воспоминаний, которые Джисон твердо посылает за тридевять земель, иначе срываться на плач в очередной раз ему ой как не хочется. Оглушительный в такой тишине звук пришедшего на телефон уведомления немного пугает Хана, но он игнорирует его, собираясь прочитать сообщение позже. Однако как только проводит параллель с таким же поведением Минхо, сразу тянется в карман за телефоном, намереваясь ответить потревожившему его человеку. Он вводит пароль, открывает мессенджер и натыкается на сообщение от… Джисон замирает. — Нет, я не мог уйти, — заявляет Чанбин, появляющийся через несколько минут и поднимающийся по лестнице к Джисону, — пока ты тут себе яйца морозишь. На вот, пей, — и сует в свободную руку рассеянного друга бумажный стаканчик с чем-то неожиданно горячим, из-за чего Хан чуть не роняет его. — С тобой все нормально? Отморозил все-таки? Джисон бездумно кивает, продолжая пялиться в телефон и не доверяя своим глазам. Ему написал кто? — Что такое, Джисон? — опускается рядом с ним Чанбин, заинтересованно поглядывая на телефон в чужих руках, но не смотря на дисплей. — Он… Он написал мне, — еле выдавливает из себя Джисон, поднимая потерянный взгляд на своего друга. — И… что там? Что пишет? С ним все в порядке? Почему он… — Не в порядке, — прерывает поток вопросов Джисон, — он не в порядке и… говорит, что… — Дай сюда, — протягивает руку Чанбин, — я сам почитаю, ты слова не вяжешь. И Чанбин читает. «Я… не знаю, с чего начать, и в первую очередь хочу очень-очень сильно перед тобой и остальными ребятами извиниться за подобное поведение, но именно… перед тобой я правда виноват. Слишком. Перед всем этим я должен был сто раз подумать, что я, по правде говоря, и делал, но все равно ошибся. Поступился принципом в первую очередь слушать мозг, а не слепо следовать своим желаниям, но вот, к чему это в итоге привело: все стало только хуже. Я думал, что все образуется, что я просто забуду обо всем плохом, происходившем ранее, что смогу, может быть, окупить это?.. Не знаю, на что я надеялся, когда думал о таком, но… Знаешь, когда ты из раза в раз повторял, что я очень сильный, что со всем могу справиться и что ты хотел бы так же, я действительно начал верить в это, проникаться этой идеей. Идиот… Потому что, Хан-и, когда я говорил, что ты ошибаешься, я это и имел в виду: я совсем не сильный, я просто сломленный. И когда ты, человек, который во всем на меня полагается, свято веришь в то, что я великий и могучий, умеющий справиться со всеми тяготами жизни, таким и хочется быть. Таким и чувствуешь себя ровно до момента, когда приходится доказывать тебе обратное. Тогда уже будто просыпаешься ото сна, вспоминая настоящего себя и понимая свое место в этом мире, которого, на самом-то деле, и нет. И меня в твоей жизни никогда быть не должно было, потому что… я не тот, кто в действительности имеет право находиться рядом с тобой, поскольку знаю, что ничем хорошим перекрыть все то плохое, что я сделал, не смогу. Сейчас мне нужно время, возможно, очень много времени, чтобы принять какое-то решение. Тебе ведь хочется знать, почему я ушел так внезапно, верно? Всю ту ночь я не спал из-за роя мыслей, которые не собирались покидать мою голову, и с каждой минутой мне становилось дурнее. Никогда еще я не был в таком ужасе, как в тот момент. Знаешь, это было чувство, когда думал, что живешь прекрасной жизнью в собственном дворце, но по итогу оказываешься в оборванных тряпках без крыши над головой. В один щелчок. Я мог контролировать это раньше, но этой ночью все будто с цепи сорвалось. Я просто понял, что больше не могу врать самому себе и тебе тоже. И еще понял, что с этим нужно что-то делать, а плыть по течению не будет решением целесообразным. Но для того, чтобы к какому-то выводу прийти, мне нужно на некоторое время обособиться. Если ты будешь рядом, ничего не изменится, а я снова ошибусь и буду жалеть об этом. Я знаю, что доставляю тебе сейчас немало не самых лучших эмоций, но, пожалуйста, дай мне время, ладно? Мне очень жаль, что приходится вести себя подобным образом, правда, и я не хочу себя как-то оправдывать, потому что я действительно поступил плохо по отношению к тебе. Если ты будешь зол, я пойму; если не захочешь видеть — тоже. Но, пожалуйста, знай, что я действительно дорожу тобой, а все проблемы связаны напрямую со мной и только со мной. Я обманывал и тебя, и себя кое в чем конкретном, но в чувствах — никогда. Я искренне любил, люблю и всегда буду любить тебя, мой самый драгоценный человечек на свете, и никогда не перестану удивляться тому, как мое сердце, душа и тело выдерживают то количество нежных чувств, которые я к тебе испытываю. Мне жаль, что я доставляю столько проблем, но мне сейчас необходимо привести мысли в порядок. И мне также жаль, что я не могу назвать определенную причину, но в скором времени ты все обязательно узнаешь. Максимум, что я могу пока тебе сказать, это… знаешь, я уже мертв, а тебя еще можно спасти. И сейчас мне предстоит выяснить, могу ли я, будучи мертвецом, иметь право на жизнь. Могу ли я иметь право на счастье. Пожалуйста, береги свое здоровье и обязательно заботься о себе, а обо мне много не переживай. И, если сможешь, передай мои извинения ребятам. Люблю тебя, мой очаровательный чертенок». Чанбин словно на мгновение оказывается в теле Джисона, потому как его болезненно дрогнувшее сердце объяснить иначе он не может. Или может: сообщение настолько пропитано неуверенностью, его метаниями, невероятным количеством самокопания и болью, которые Минхо тщательно и без видимых следов скрывал от них всех, что становится совестно. От былой злости не остается и следа. Но он представить не может и категорически не желает, что происходит сейчас в душе Джисона, который сидит весь растерянный, изредка моргающий, из-за чего у Чанбина сжимается сердце. Он настолько побитый. — Пойдем в машину. И Джисон послушно идет, хоть и запоздало улавливает слова друга, с трудом перебирая ногами и спотыкаясь каждые несколько шагов. Чанбин хватает его под локоть, чтобы окончательно не упал, и открывает ему переднюю дверцу отцовской машины, усаживаясь на место водителя и не шевелясь добрых несколько минут. Он не знает, что говорить, что делать, нужно ли все это вообще. Не уверен, как ему себя вести, потому что утешать Джисона за два с лишним года их дружбы ему никогда не приходилось: этим всегда занимался Минхо, лучше которого в таком деле не справился бы никто. Но Минхо, которому, по-хорошему, тоже помощь оказать лишним бы не было, рядом нет, и никаких инструкций вокруг не валяется, а делать что-то определенно нужно. Чанбин успокаивает себя тем, что знает Джисона несколько лет, за которые они стали очень близкими друзьями, и начинает неуверенно: — Джисон… — Хен, — прерывает Хан севшим голосом, — сможешь поехать к морю, пожалуйста? И Чанбин едет, беспрекословно собираясь сделать для своего друга все, что в его силах. Он готов без единой мысли отвезти его хоть на край земли, если Джисону от этого станет легче. Потому что он его друг, а еще потому, что Минхо явно будет на это надеяться. Даже когда тому нужно разобраться с самим собой. Становится неожиданностью то, что Джисон просит остановиться у какого-то сада, откуда можно разглядеть берег и в котором Чанбин раньше ни разу не был. Ему интересно, почему Хан захотел прийти именно сюда, но спрашивать сейчас что-то у перелезающего через небольшую ограду парня совестно: можно попридержать свое любопытство до лучших времен. Он следует за Джисоном, оказываясь на покрытой желтыми и огненно-красными листьями траве, пока его друг всматривается в деревья. После минутного молчания Хан приближается к одному из кленов, протягивая руку вверх, а по стволу резво спускается… — Белка? — не сдерживается Чанбин, когда видит, как эта самая белка радостно бегает по телу Джисона, добираясь до его макушки и удобно там устраиваясь. — Как ты?.. — Помнишь, когда мы собрались однажды впятером на берегу? — спрашивает сипло Джисон, пальцем поглаживая довольную белку и после согласного кивка продолжая: — Перед тем, как прийти туда, Минхо-хен заметил этого бельчонка, запутавшегося в леске, и мы помогли ему. Он тогда не отлипал от нас, а мне было очень грустно с ним прощаться, поэтому мы решили иногда его навещать вдвоем. Мы… собирались сделать это недавно впервые. Снова наступившая тишина уже не кажется Чанбину какой-то неловкой, а скорее правильной, нужной. Он наблюдает за тем, как Джисон усаживается на наверняка холодную траву, держа уже в руках белку, а его лицо совершенно ничего не выражает. Ни единой эмоции. Чанбин видел такое выражение лица Джисона всего однажды, на первом курсе, после чего тот неделю не появлялся на парах, а Минхо приходил всего через день, остальное время посвящая Хану. Чанбин в то время не был с ними близок, но с тех пор так и не спрашивал, что тогда произошло. — Я не хотел приходить сюда без него, но почувствовал, что так мне станет легче. — И как? — усаживается Чанбин рядом. Действительно холодно. — Мне будто бы… спокойнее, наверное? Я не знаю, — вздыхает Джисон, — что с ним происходит, и меня очень сильно раздражает мысль, что ничего сделать для него я не могу. Всегда, когда мне необходима была помощь или поддержка, он был рядом, а сейчас, когда ему плохо, я… совершенно ничем помочь не могу. Даже то, что я не заметил этого ранее, заставляет меня желать убиться о стену. — Эй, ну чего ты, не наговаривай на себя, — отмахивается Чанбин, наблюдая за белкой в руках друга. — Никто этого не видел. Ни я, ни ты, ни кто-либо еще. Ты ведь знаешь его, он никогда и виду не подаст, что с ним что-то не так. Джисон кивает, тяжело сглатывая и часто-часто моргая, и слышит, как Чанбин продолжает: — Не знаю, что он имеет в виду под этими самообвинениями, но сейчас единственное, что мы можем сделать, — ждать. Если он сказал, что ему нужно время, мы должны дать его. Даже если это сложно. Джисон? Согласен? Подминая под себя ноги, Хан согласно кивает, укладывая бельчонка на свое бедро, и шмыгает носом. Чанбин не уверен, холодом это было вызвано или чем-то другим, но настаивает на том, чтобы отвезти Джисона до дома, чтобы тот отдохнул наконец. Солнце вот-вот зайдет за горизонт, а закатное небо окрасится в приятный розовый оттенок, который в скором времени тоже пропадет, погружая город во тьму, освещаемую лишь луной да фонарными столбами. Дома Джисону становится только хуже. Госпожа Хан расспрашивает сына о том, почему тот такой бледный, но внятного ответа не получает, и решает дальше не влезать. Она привыкла к тому, что ее сын довольно скрытный по отношению к ним, поэтому ничего удивительного в этом нет. В комнате небольшой беспорядок, оставленный Ханом перед их отъездом в загородный дом Чанбина: маму он с огромным приложением усилий уверил в том, что его комнату трогать во время уборки не нужно, поэтому сейчас считает это отличным поводом отвлечься. И вроде уборка даже помогает, неплохо получается не погружаться в липкие мысли, облепившие, кажется, весь его череп. Говорят же, что труд физический является лучшим отдыхом после умственного напряжения или стресса. Джисон недолго был согласным, если быть до конца честным. В какой-то момент все попытки сосредоточиться на тряпке для пыли попросту вдребезги разбиваются о гору мыслей, собравшейся у двери его разума. Страшно ее даже открывать. Джисон стоически заканчивает уборку, обессиленно валясь на кровать и оставляя из освещения только торшер, находящийся около его стола. Он действительно устал, больше всего хочет просто уснуть хотя бы на неделю, чтобы немного оклематься, но не будет в жизни такой роскоши, поэтому он надеется хотя бы на то, что бессонница не подведет его сегодня. Выключая торшер и зашторивая окно, за которым снова разгулялась непогода, а дождь льет крупными каплями, Джисон залезает под одеяло, хорошенько в него укутываясь, и жмурит глаза. Минуты сменяют друг друга, превращаясь в часы, а глаза болят все сильнее от сильного желания отдохнуть, возможность осуществления которого уже не кажется реальной. Джисон ворочается, скидывает одеяло, обратно натягивает, считает овец, пользуется советом Минхо по тому, как быстрее заснуть, и… снова начинает о нем думать. Этот адский круг равносилен пыткам, никак иначе, поэтому Хан сдается: берет с прикроватной тумбы телефон, проверяя сообщения и отвечая на некоторые от Феликса с Чонином, листает ленту новостей, а когда совсем становится туго, забредает в галерею, набитую всеми возможными фотографиями и видео. Джисон натыкается на папку с беспорядочными видео, которые он сам всегда называл своими влогами для друзей, и корит себя миллион раз, пока его палец тянется коснуться экрана и пролистать весь альбом. Он пересматривает последнее, что было снято в университетском холле всего несколько дней назад, на котором Феликс с Чонином о чем-то увлеченно спорят на красных пуфиках, пока Минхо с Чанбином делают ставки на щелбан, кто в этом споре победит. Спустя всего секунд двадцать победу удерживает Чонин, на которого ставил Со, после чего Джисон слышит свой собственный хохот за кадром, когда Минхо подрывается на бег, чтобы его лоб не пострадал от находящегося в полной боевой готовности Чанбина. Хан неосознанно посмеивается, наблюдая за их погоней, и листает дальше, как только видео заканчивается. Следующим появляется то, что снимал на Джисонов телефон Чонин недели две назад. В этом видео Хан спит во время лекции на коленях Минхо, пока тот усердно слушает преподавателя и делает заметки в своей тетради. Хан ясно помнит тот день: он не спал всю ночь, после чего на протяжении дня клевал носом, поэтому и решил подремать на коленях старшего. Но ему уж слишком не хочется смотреть что-то подобное с Минхо сейчас, поэтому он почти сразу проводит по экрану телефона, натыкаясь на другое видео. И этот день Джисон прекрасно помнит: Чанбин, Минхо и он прогуливали физкультуру с его же легкой руки, просиживая штаны в парке. Он тогда устроил триумфальную погоню за белками, пытаясь привлечь их горсткой орехов, и — о счастье — смог. Конечно же, он снял все это на видео: и как бегал за белками, и как осторожно сыпал орешки, и как смог погладить одну из них, и как после устало завалился на своих друзей — Это жесть какая-то, — слышит Джисон свой голос из динамиков телефона. — Что ж, я устал. Морж не влезает в камеру, поэтому обойдемся без него. А после звучат угрозы Чанбина и смех Минхо, пока камера трясется из-за отмахивающегося от друга Джисона. — Как успехи, чертенок? — доносится голос Минхо, после чего камера наводится на его разморенное лицо. Джисон не может сдержать печального вздоха, когда палец сам тянется на значок паузы в тот момент, когда Минхо широко улыбается, а его глаза довольно щурятся. Кривая улыбка лезет на лицо, а меж бровей появляется морщинка, когда Хан их сдвигает к переносице. Он прекрасно знает, что ему нужно разобраться со своими эмоциями как можно быстрее, иначе ничего хорошего из этого не выйдет, но он слишком устал за весь день, чтобы устраивать самокопание, когда скоро начнет светать. Он откладывает уже разрядившийся телефон в сторону, кусает губы и натягивает на глаза маску для сна, надеясь на снисхождение его организма и то, что ему все-таки удастся заснуть хотя бы на час.

***

Кофе получается отвратительным, практические занятия в университете первыми по счету — тоже. Минхо все еще молчит, на пары не приходит, и Джисон будет лгуном, если скажет, что не надеялся на обратное. Ли ясно дал понять, что ему нужно много времени, а не один день, как хотелось бы эгоистичному клубочку в голове Хана, поэтому ему придется ждать. Он не знает, нужно ли ему попытаться предпринять какие-то действия, шаги, потому что Минхо четко написал, что присутствие Джисона будет только мешать. Он и без этого в последнее время редко делал что-то для своего хобби в виде писательства, перестал читать нужные книги, все меньше уделяя этому внимание, а сейчас и вовсе прекратил даже думать об этом. Если раньше это было чем-то утешающим, своеобразным комфортным местом для Джисона, то сейчас он совершенно не может ни на чем сосредоточиться. Он до сих пор понятия не имеет, что происходит, но если Минхо хочет сказать об этом позже, когда со всем разберется, ему стоит подождать. Казалось бы, простое ожидание, но какое же оно мучительное. Хан твердо верил и верит до сих пор в то, что единственное, что нужно уметь делать, дабы сохранить абсолютно любые отношения, — говорить. О своих переживаниях, о том, что нравится, а что не нравится, о предпочтениях и страхах, обо всем, что заседает в голове. Джисон не может себе позволить винить Минхо в том, что он этого не сделал, поскольку знает, как тяжело старшему дается выражение своих даже простых эмоций, чего уж говорить про что-то подобного масштаба. Понимание того, что ничем не можешь помочь, никак не повлияешь на итог, а от тебя совершенно ничего не зависит, очень сильно заставляет зарыться в тревожных чувствах, постоянно находиться в каком-то вакууме неопределенности, незнания. Его словно плавно тянет на дно камень, привязанный к ноге, от которого он не может избавиться, поскольку его руки тоже связаны. Кричать не получается, потому что в таком случае вода заполнит легкие тотчас, а вдохнуть воздуха с каждой секундой хочется все сильнее, но не получается. Ощущение полной безнадежности. Люди, висящие на волоске от смерти, утешают лучше кого-либо, да? Джисон знает, сколько всего пришлось пережить Минхо в детстве, из-за чего он страдает и сейчас, в своем осознанном возрасте, поэтому он и боится за старшего. Писать ему Хан не перестает, дабы тот наверняка знал, что Хан его ждет, иначе кто знает, что у того на уме и над чем он так усиленно сейчас размышляет. Джисон достаточно смышленый, чтобы понять, что вся эта каша связана и с ним тоже, поэтому, чтобы Минхо не надумал себе лишнего, он лучше будет писать ему, даже если никто не отвечает. Джисон надеется, что его сообщения читают хотя бы через иконку уведомлений. Ему и этого хватит. Ни через два, ни через четыре дня Минхо в университете не появляется, что начинает Джисона тревожить не на шутку. Они предупреждают куратора, что Минхо заболел, что отчасти даже является правдой. Изначально Джисон пытался поместить в свою голову мысль, что может минимум неделю не видеть старшего, но с каждым днем принимать ее становится сложнее. Сообщения все так же остаются без ответа, звонки — проигнорированными, а терпения с каждым днем все меньше. Он продолжает усидчиво ждать хоть какой-то обратной связи, но сил почти не остается. Друзья видят его состояние, стараются лишний раз не упоминать имени Минхо и все, что могло бы Хану о нем напомнить, но каждый такой раз он порывается сказать, что нет нужды бояться этого, поскольку он ни на секунду о нем не забывает. Засыпать у него получается только через каждые день-два из-за того, что попросту не может расслабиться и перестать нервничать, но если и выходит уснуть, то последнее, о чем он думает, обязательно бывает Минхо. Ровно так же, как и первые мысли, с которыми он просыпается. С самого своего пробуждения, когда даже глаза не до конца открываются, он хватается за телефон, чтобы снова увидеть последним свое оставшееся без ответа сообщение. Абсолютно каждые сутки Джисон пишет Минхо совершенно обо всем: о том, как проходит его день, о том, как Чанбин снова давится во время обеденного перерыва, потому что Чонин выкидывает очередную шутку именно тогда, когда тот жует, о том, как Феликс выигрывает какой-то дизайнерский конкурс внутри своего факультета, и даже о том, что они в последнее время часто встречаются с Хенджином, который оказывается очень даже неплохим парнем. Пишет, как Чанбин удивительно легко находит с ним язык, да и у Хвана с Со довольно много общего, отчего их общение быстро перетекает во что-то легкое, непринужденное, когда те встречаются на совместной физкультуре, в столовой или в кафе за университетом во время обеденного перерыва. О том, как Феликс до слез рад этому событию, поскольку друг из Хенджина в самом деле отличный, и было бы печально, если бы эти двое не сдружились. А с Чонином Хенджин вообще словно на одной волне, из-за чего Феликс иногда ревнует своего лучшего друга к Хвану, но сразу же успокаивается, как только слышит очередные язвительные комментарии по этому поводу от самого Чонина. Дни сменяют друг друга, а Джисон все больше концентрируется на том, чтобы не воспринимать всю ситуацию исключительно в плохом свете. Минхо совершенно не глупый, и обесценивать свою значимость в жизни людей — единственная его проблема, о которой знает Джисон. И именно с этим он справляться за все годы их дружбы научился, неоднократно и весьма успешно выталкивая всю дурь из чужой головы, поэтому волноваться настолько сильно было незачем. Да, Минхо впервые ведет себя подобным образом, и нетрудно понять, что ему очень тяжело сейчас, но все в жизни решаемо, верно? Сам Ли так говорил. Но спустя неделю Джисон не выдерживает и приходит к дому, в котором живет Минхо. Когда палец тянется к кнопке вызова лифта, он внезапно замирает: осознание того, что сейчас он сможет наконец увидеть своего парня спустя чуть больше недели, резко врезается в его разум, а ноги предательски подкашиваются. Вся тревога в огромном количестве, которую он сдерживал последние несколько дней, собирается взорвать его изнутри. Губы искусаны, ладони нервно трутся друг о друга, а сам Джисон переступает с ноги на ногу. Когда позади него вырастает какая-то фигура, оказывающаяся бабушкой, живущей в этом доме, Хан отходит в сторону, позволяя женщине забраться в лифт. — Не будете заходить? — вежливо спрашивает она, прежде чем Джисон помотает головой, и жмет на нужный себе этаж. Двери лифта закрываются, а Хану кажется, что с ней закрылась и его возможность быть более решительным в своих действиях. Поворачиваясь к лестнице, он поднимается по ней на пятый этаж, неспешно преодолевая ступень за ступенью. Остановиться он не может, а до пятого этажа ходить не так уж и долго, а это значит, что у Джисона немного времени, чтобы собраться с мыслями. У него есть предчувствие, что сегодня ему в конце концов откроют дверь, но не то чтобы его предсказания всегда были верными. Совершенно неожиданно оказывается он перед такой знакомой дверью, ставшей за все прошедшее время уже родной. Ноги все еще подрагивают, а руки откровенно трясутся, и Джисон понятия не имеет, почему настолько нервничает. Рука невесомо взмывает, пока указательный палец не впирается в кнопку дверного звонка, и Хан, не разрешая себе много думать, жмет на него. По ту сторону двери раздаются какие-то звуки, после чего он слышит мяуканье. Кажется, это Дори. Джисон присаживается на корточки, хватаясь за ручку двери, и зовет тихо: — Дори? Ты ведь, да? Дори на знакомый голос только сильнее мяукает, царапая обивку с другой стороны. Джисон улыбается такой реакции и чуть пошатывается из-за неустойчивого положения, крепче хватаясь за ручку. Каких же размеров достигает его удивление, когда дверь открывается, а сам Хан чуть не приземляется на пол. Он встает, резво выпрямляя спину, и наблюдает пораженно за тем, как Дори радостно подбегает к нему и нюхает носки кроссовок. Перед ним никого нет. Только кот. Это еще сильнее удивляет Джисона. Куда подевался Минхо и почему оставил дверь открытой, а телевизор включенным? Он переступает порог квартиры, дожидаясь, когда зайдет Дори, и захлопывает входную дверь. И только сейчас он слышит звук льющейся в ванной комнате воды, понимая, что Минхо принимает душ. На столе кухни находится полный продуктов пакет, и Джисон делает вывод, что тот только пришел с магазина и забыл закрыть дверь, а сейчас принимает душ. Проходя в гостиную, он видит лениво лежащих на кровати Суни и Дуни, которые уделяют его всего секундным вниманием, продолжая посапывать. А вот Дори охотно указывает на свою миску, кладя на нее лапу, и когда Джисон присматривается, замечает отсутствие воды, поэтому решает проблему устранить. Когда он поглаживает лакающего воду Дори, думает о том, что, возможно, Минхо разозлится, если увидит его в своей квартире, потому что входить ему еще никто не разрешал, а он бессовестно ворвался туда, куда не должен был без приглашения хозяина дома. Кто знает, может, так Джисон только хуже сделает, но он правда больше не может оставаться в стороне. Неведение высасывает все жизненные силы, словно лепя из него сухофрукт. Телевизор, где крутят какие-то любимые котами мультики, ненавязчиво шумит, являясь скорее каким-то белым шумом. Хан направляется к той части дивана, на которой нет котов, и плюхается с тяжелым вздохом. На кофейном столике перед ним оказывается чашка с недопитым и давно остывшим чаем. Джисон наклоняется, упираясь локтями в колени, и цепляет чашку за ушко, вертя в руках, а после аккуратно, не создавая шума, опускает ее обратно на стеклянную поверхность стола. За этим действием Джисон замечает на полочке под столом тот самый цветок, который он нарвал старшему для их общей фотки, а рядом с ним какой-то мешочек, который ранее ему на глаза не попадался, и тянется к нему, чувствуя бархат кончиками пальцев. Когда он раздвигает темно-синюю ткань мешочка, никак не ожидает там увидеть балисонг. «Ронсем», — гласит резко вырезанная на рукоятке надпись.