Ronsem

За зашторенным окном еще довольно темно, но через час-другой должно начать светать. Чирканье ручкой является единственным звуком, издаваемым в тихой комнате с минимальным освещением. Приглушенный теплый свет торшера не раздражает и без того уставшие глаза, но фокусировка иногда подводит, а мысли неустанно расплываются. Веки так и норовят сомкнуться, но Джисон упорно бьет ладонями по пухлым щекам, встряхивая головой, и продолжает переписывать лекции, которые он не смог осилить на занятиях. Уже как неделю Джисон сразу после университета направляется к Минхо, добираться до которого всего около получаса. Обычно он бывает у больницы в пятом часу вечера, если не ставят дополнительные занятия, и сидит около Минхо до момента, когда его попросят уйти, из-за чего всеми остальными делами он может заниматься только ночью. Вот и сейчас он старается как можно быстрее покончить с бесконечными лекциями и заполнить нужные для портфолио договоры, поручения, извещения и всю остальную документацию, что может играть огромную роль на зачете. После очередного заполненного бланка Джисон делает все то же самое для Минхо, меняя лишь индивидуальные данные. Когда тот очнется, у него будет мало времени на сбор портфолио. Нет ничего страшного, если Джисон посидит на несколько часов дольше, так он сможет быть старшему хоть в какой-то мере полезным. Следом за звуком перелистывания страниц тетради слышится шум за дверью Джисоновой комнаты, заставляющий его поднять голову и вопросительно выгнуть бровь. Кто-то недолго топчется по ту сторону, а после совсем тихо постукивает по деревянной поверхности. Дверь не закрыта, но Джисон молча встает и приоткрывает ее, встречая нежданного гостя растрепанной макушкой и сонными глазами. — Чего не спишь? — хрипит он, протирая кулаком лоб и сдерживая зевок. На пороге стоит его такая же сонная мама, хмурящая брови и нетерпеливо заглядывающая внутрь комнаты. — Это я спрашивать должна. Опять горбатишься над своими бумажками в такой-то час? Время видел вообще? Четыре утра скоро. — Ну и что предлагаешь? — все-таки зевает Джисон и садится обратно за стол, позволяя матери пройти в глубь комнаты. — Ты все еще не сказала, почему не спишь. Я как-то шумел? — Нет, я просто не могла заснуть, зная, что ты по меньшей мере уже неделю спишь максимум час или два в день. Сон-и, это ненормально, ты отдыхать тоже должен. Джисон кладет ручку в сторону, откидываясь на спинку стула, и поворачивается на нем лицом к присевшей на кровать маме. — Я знаю, мам. Я все это знаю. Но какой, — снова зевает он, — в этом толк, если я в любом случае не могу уснуть? Лучше уж займусь делом. — Я в курсе, что ты очень переживаешь за Минхо, но неужели настолько, что даже спать не можешь? Ты ведь сонный, как ты можешь не засыпать? Просто попробуй лечь и закрыть глаза, тогда… — Мам, — прерывает ее негромко Джисон, — это не так работает. Бессонница не зависит от моего желания спать. Я не мог уснуть несколько дней подряд, у меня уже появлялись галлюцинации слуховые и очень слабые зрительные, и ты правда думаешь, что все эти пять дней и четыре ночи я не хотел спать? Хотел, но не мог. Вот так и работает бессонница. Пора бы уже запомнить, серьезно, я страдаю ей почти всю жизнь. Он потирает глаза, снова шлепая себя по щекам, и разворачивается на стуле к ненавистному конспекту, который и не думает заканчиваться. — Это было так давно… — слышится за спиной женский голос. — Ты совсем был тогда нервным, словно пропитался весь какой-то тревогой. И вот опять, хотя ты можешь уснуть, но спать по часу целую неделю?.. Сколько же еще ты так будешь делать? Усталый вздох слетает с губ, а Джисон взъерошивает свободной рукой и без того лохматые волосы, агрессивнее вдавливая ручку в тетрадь. — По-другому никак. Я свободен только ночью. — Я всегда знала, что тебе дорог Минхо, — после выжидающей паузы она продолжает: — но не слишком ли ты убиваешься? Знаю, он твой лучший друг, но… — Я люблю его. Ручка снова оказывается без внимания, а немигающий взгляд уставшего до предела Хана утыкается в слабо освещенный потолок. Все тело разом расслабляется, а голова оказывается особенно пустой. Позади него гнетущая тишина, но он, к его удивлению, совершенно ни о чем не беспокоится. Как отнесется его мать к их отношениям, учитывая тот факт, что никогда раньше подобная тема не поднималась, но ей откровенно нравится Минхо и их дружба? Джисон не уверен, что реакция будет положительной, но надежда на то, что его не выпрут из дома, все же есть. — Ты… что? — заторможенно спрашивают его. — Люблю. Вообще, — мычит Джисон и рассматривает незамысловатые тени на потолке, отбрасываемые светом торшера, — мы встречаемся. С недавних пор. — Стой, подожди, — женщина встает на ноги, расхаживая из угла в угол за спиной качающегося на стуле Хана, — это как? То есть… прям встречаетесь? Он тебя тоже любит? Это… все по-настоящему? Ты ведь не шутишь, да? Джисон поток обрушившихся на него вопросов не прерывает, давая возможность маме осмыслить всю ситуацию, и, когда она замолкает, отвечает: — Да. Прям встречаемся, прям любим друг друга и все остальное. Мам, — поворачивается он к ней наконец, — это правда. На него смотрят круглыми, пораженными глазами, отказываясь верить в происходящее, а Джисон поджимает губы, изнеможденный, не имеющий никаких ресурсов скрывать это и дальше. — Я готов к тому, что ты будешь злиться на меня, обвинять и, возможно, ненавидеть. Но я правда устал, — почти шепчет он, не отрывая от матери взгляда. — У меня не осталось сил. У меня вообще ничего не осталось. В ответ смотрят так же пристально, долго, вдумчиво. Наконец, женщина подходит ближе, разглядывая беспорядок на столе, и произносит тихо, но уверенно: — Я это забираю, — хватает она открытую тетрадь с ручкой и указывает на его телефон: — Скинь мне, что тебе там переписать надо. В твоих банковских документах я не разбираюсь, но переписывать текст хотя бы умею. И разворачивается, направляясь в сторону выхода из комнаты, но прежде чем прикрыть за собой дверь, она разворачивается и мягко бросает: — Заканчивай побыстрее и ложись спать. Спокойной ночи, Сон-и. Джисон кивает несколько раз в пустоту и шепчет никем не услышанное «спокойной». Он закусывает губу почти до крови, думая, что это уже хороший знак. На него не наорали, не стали читать лекции, не выгнали из дома, не выкинули вещи с окна. Это успех. Она даже собирается дописывать оставшиеся несколько страниц его конспекта, хотя ей самой с утра на работу. Не могла уснуть, потому что не спал Джисон? Это… неожиданно. Впечатляет. На переваривание брошенной Ханом информации явно нужно время, поэтому торопить и напоминать он ей об этом не станет. Что-то ему подсказывает, что все пройдет гладко. Но отцу Джисон ничего говорить не будет: для него это как вода в пустыне. Он просто воспримет информацию как повод для очередных стычек и ссор, во время которых сможет сполна вылить свою злость на Хана. Ему подобные выходки уже поперек горла. Он в принципе с отцом не разговаривает, так с чего бы ему что-то рассказывать? Но потребность в признании маме Джисон чувствовал ясно, ощущая, что она имеет право знать. Он хочет, чтобы она знала. Всю эту неделю Джисон чувствует себя крайне пустым. Более подходящего слова у него не находится, дабы описать то, что с ним происходит. Он вроде не печален, но и не весел; опустошен, но полон мыслей; не имеет сил на разговоры, но общается с людьми; надеется, что его жизнь оборвется, потому что просто не может, но и не желает этого хотя бы ради старшего. Он должен быть сильным. Минхо ведь ради него тоже старался быть таким.

***

— Прием. Неожиданно ворвавшийся в тихий разум Джисона голос заставляет подскочить на стуле и оторвать щеку от тетрадей. Хенджин смотрит, подаваясь телом вперед, укладывая руки на столе в замок и явно ожидая какого-то ответа. — Прости, ты что-то говорил? — растерянно спрашивает Джисон, оглядывая остальных ребят за столом. В кафе за университетом немноголюдно, что поражает: в столовой студентам часто не хватает мест, и многие просиживают обеденный перерыв именно здесь. Столики однозначно не предназначены на пятерых человек, но они усесться как-то вместе умудрились. Учитывая, что одна нога Феликса закинута на бедро Джисона, а другая — на Чанбина, все становится на свои места. — Говорю, смотреть на тебя жалко, — отвечает Хенджин, воруя у повернувшегося к Феликсу Чанбина кусочек морковного торта. — Фу, гадость, — недовольно фыркает он и снова обращает свое внимание на Джисона: — Давай ты сегодня сразу домой пойдешь и отдохнешь, ну? Я за тебя в больничку сбегаю, поухаживаю за Минхо-хеном. Мне нельзя доверять детей, соглашусь, но его можно будет. — Дело… немного в другом, — неуверенно чешет затылок Хан, не зная, стоит ли все объяснять или молча отказаться от помощи. — Ладно, скажу. Я не буду в порядке, если не пойду к нему. Хенджин на это мгновенно кивает, отпивая из своей кружки какой-то приторно сладкий кофе, и внимательно слушает. — Рядом с ним я правда отдыхаю. Я чувствую себя спокойно. Понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я мог бы потратить это время на учебу, чтобы не сидеть с ней ночью, но в этом правда нет смысла, потому что я в любом случае не сплю, понимаешь? — когда Хван утвердительно качает головой, Джисон продолжает: — Поэтому лучшим моим решением будет пойти к Минхо. К тому же я обещал ему, что буду приходить каждый день. И Джисон действительно сдерживает свое обещание до сих пор, ежедневно навещая Минхо по вечерам. Временами он приходит не один: то Феликс подползет с Чонином на пару, то Чанбин всю дорогу до больницы будет пинать Джисона в сторону его дома, мол, отоспись, а то совсем чучело уже. Хенджин тоже несколько раз приходил либо в одиночку, либо на прицепе с Чанбином, изначально чувствуя себя неловко, но после привыкая и расслабляясь. Хван за эту неделю успел с Минхо и познакомиться ближе, и подружиться, как говорит сам Хенджин. Джисон откровенно рад, что кроме него есть еще люди, которым Минхо небезразличен и, более того, дорог. — Хорошо, я тебя понял, — вздыхает Хенджин и машинально целится вилкой в морковный торт Чанбина, но резко одергивает руку с видом великого отвращения на лице. — Да как ты это ешь-то? — Ртом, — отвечает Чанбин с набитыми щеками и крайне довольным тоном. — А ты и дальше пей свой вонючий кофе с двадцатью ложками сахара да полбутылкой сиропа и закусывай это воздухом. — Монстр, у меня диета, — почти ноет Хенджин, внезапно осекаясь, когда смотрит на свой кофе в руках: — Должна была быть… — Ты идиот, — заключает Чанбин, на чьи слова потягивающий банановое молоко Чонин активно кивает головой. С видом великого мученика Хенджин грубо отставляет свою кружку в сторону, выдыхая пораженное: — Солидарен, — и уже целенаправленно тянется к многострадальному торту Чанбина, готового защищать свою территорию и имущество. Особенно, если этим имуществом является еда. Чонин, Джисон и Феликс, привыкшие к подобного рода перепалкам, беседуют о чем-то поверхностном, делясь своими планами на ближайшую неделю. Дни Хана, что ожидаемо, совершенно однообразны, но он такому раскладу даже рад, если быть до конца честным. Главное, что он может уделять достаточно времени Минхо. И когда он говорил, что чувствует себя спокойно в его палате, он это и имел в виду. Частично. Все же страх продолжает копиться во всем теле, иногда давая о себе знать, когда ноги неконтролируемо подкашиваются, а сердцебиение стремительно учащается. Однако такое происходит за стенами больницы, когда у него нет возможности взглянуть на лицо старшего и убедиться, что с ним все в порядке. Рядом с Минхо весь страх поразительно испаряется, а сам Джисон ничего, кроме чувства успокоения и тоски, не испытывает. Ему нравится сидеть подле Минхо, болтать о совершенно бессмысленных вещах, делиться тем, как проходят его дни, рассказывать какие-то несуразные и нелепые истории, связанные с их друзьями. А еще сказал ему о том, что собирается жить у Ли хотя бы до тех пор, пока тот не очнется, поскольку не совсем удобно каждый день забегать к нему домой из-за котов. Джисону настолько же приятно там находиться, насколько и страшно. Он ночами обнимает подушку, пропитавшуюся таким родным запахом медового шампуня, который они стали делить на двоих, и образ Минхо сам собой воспроизводится в его голове, заставляя сердце разрываться от нахлынувшего осознания ситуации. Но иногда этот запах действует как лучшее снотворное, которое Хану только приходилось принимать. Удивительно, как Минхо на него влияет. Вечерами Джисон также любит читать для него книги, которые тащит из дома Минхо, когда остается там переночевать или заходит покормить котов. Когда Хан в очередной раз копался в полке, он наткнулся на книгу, которую до того момента еще ни разу не замечал. Да и книга эта, на самом-то деле, выглядит уж слишком новой, словно ее ни разу не открывали, поэтому сейчас уверенно тащит ее в руках по дороге в палату. За окнами восхищает людей декабрьский закат, а больница становится для Хана чем-то слишком привычным. Это радует, поскольку раньше он подобные места не переносил. После того, как проходит медицинский пост, Джисон останавливается у такой знакомой двери, вдыхая и выдыхая несколько раз. Ручка уверенно дергается, а ноги переступают порог, после чего взору предстает совсем не изменившийся за это время Минхо. Разве что похудел немного. — Привет, — улыбается Джисон, подходя к раковине в углу помещения и негромко включая воду. — Скучал? Я вот скучал. Ответа, конечно же, никакого не следует, но каждый раз Хан не перестает надеяться на него. Когда-нибудь Минхо откликнется, он уверен. — Я принес тебе новую книгу, — присаживается он с небольшим тазиком в руках на пододвинутый к кровати стул и достает из рюкзака переплет. На обложке красуется незнакомое «Мальчик для битья», что говорит Джисону ровным счетом ни о чем. Он откладывает книгу на тумбочку рядом, поворачиваясь всем корпусом к Минхо, и наклоняется, чтобы выжать в тазике тряпку. — Но для начала я умою тебя, — изрекает Джисон и проводит влажной тканью по такому же бледному лицу, как и неделю назад. Воспоминания о том, как неистово искажалось лицо Минхо в зловещей гримасе во время судорог, всплывают в памяти, заставляя съежиться, когда Джисон прикасается подушечками пальцев к неподвижному лицу. Он сразу же отнимает руку и переходит к расслабленным кистям, которые, к слову, все такие же холодные. Хан быстро справляется с тряпкой, откладывая ее вместе с тазиком на свои места, и приступает к чтению книги. Молочные страницы, среднего качества печать, хрустящие листы и благовоние типографской краски поглощают Джисона с головой. Притащенная им книга оказывается не тем, что Хан ожидал прочитать, но тем не менее он одергивает себя, когда замечает, что пролистал уже треть содержимого. Горло жжет от чтения вслух, а глаза начинают слезиться из-за неяркого освещения. Джисон откладывает переплет в сторону, переводя взгляд на прямые, густые ресницы, обрамляющие так давно прикрытые веки, и задумывается о всяком. Родители Минхо так и не навещали его все то время, что он здесь лежит под нескончаемыми капельницами и белоснежными одеялами, пахнущими дешевым порошком. Но зато обеспечили сыну отдельную — более-менее приятную — палату, и на том спасибо. Джисон не в силах знать, желал бы Минхо родительского присутствия или нет, но после того первого и последнего визита сам Хан не был бы рад их видеть. — Знаешь… — прерывает звенящую тишину Хан, — коты очень скучают по тебе. Суни всегда расстраивается, когда из-за двери появляюсь я, а не ты, — с губ слетает легкий смешок, отскакивающий от стен, а Джисон продолжает только спустя небольшую паузу: — Поэтому будь добр не заставлять их ждать, ладно? Да и экзамены скоро, пора бы уже готовиться начать. Хотя ты и без подготовки все сдашь, умник наш. С мягкой улыбкой он прикасается к руке Минхо совсем нежно, аккуратно надавливая пальцами и словно массируя мышцы. — Если честно, я о многом хотел тебя спросить, но все не решался. Было бы неплохо составлять список вопросов, в которых ты, думаю, утонешь, когда очнешься, — чешет затылок Хан. — Например, почему ты не говорил о том, что у тебя было все это время на душе и что терзало. Или хотя бы почему ты скрывал тот факт, что рисуешь. А еще он многое хочет ему рассказать. О том, что перечитывает временами книгу, в конце которой Минхо оставил для него заветное признание; что часами листает на университетских лекциях их совместные фотки и видео, где они искренне веселятся, и задыхается от невозможности увидеть его улыбку прямо сейчас; что рыдает каждый день от панического страха потерять Минхо в любой момент, потому что это может случиться, даже когда Джисон спит. Это пугает. Более того, осознание всего происходящего вызывает животный страх, который не сравнить совершенно ни с чем. Боязнь собственной смерти и на долю не была бы такой сильной. Помимо того, что Минхо самый особенный для него, что еще так заставляет Джисона убиваться? Потому что нельзя назвать старшего просто важнейшим человеком. Всего лишь тем, кто наиболее значим из окружения Джисона, включая семью. Нет, это совершенно точно будет ошибкой. Минхо единственный, кто когда-либо заступался за Хана; единственный, кто слушал его бесконечную болтовню обо всем и ни о чем. Первый и последний, кто вызвал у него настолько огромное доверие в считанные сроки. Минхо изначально казался ему странным, необычным, и к нему тянуло, даже когда они были просто одноклассниками, которым известны лишь имена друг друга. Он знает всех тараканов Джисона, все его страхи и интересы, в курсе обо всех взлетах и падениях, вдоль и поперек осведомлен о жизненных установках и мировоззрении. И каждый день узнавал все больше, поскольку Джисон не стоит на месте — он растет. И Минхо тоже растет как личность, но ко всему прочему все еще остается не до конца разгаданным для Хана. И ему это нравится: создается ощущение того, что он не в силах хоть когда-либо узнать его полностью, это всегда интриговало. Но если вдруг случится чудо или Джисон внезапно прозреет, то он воспримет это лишь как свою — большую все же — победу. Минхо был с ним рядом почти половину жизни, в какой-то степени влияя на воспитание Джисона и кроя из него более терпеливого к окружающим человека. Всегда выслушивал и помогал абсолютно со всеми проблемами, возникающими в его жизни, будь то школьный тест по мировой истории или очередной скандал с отцом. Все время их знакомства Хан видел его своей единственной комфортной зоной, спасательной шлюпкой в бескрайнем бушующем океане и так далее по списку. И Джисон чувствует невероятную благодарность за все то, что для него сделал старший, поэтому собирается отплатить тому за все. Он хочет сделать все для того, дабы показать и заверить Минхо, что он может доверять Джисону совершенно любые свои мысли и действия. Ему действительно грустно осознавать, что все это время Ли просто копил в себе весь негатив, впитывая, словно губка, и отравляя себя изнутри. — Когда ты говорил… в том сообщении, что я скоро сам все узнаю, — негромко произносит Джисон и опускает голову, поглядывая на заляпанные многочисленными лужами белые кроссовки, — ты не ожидал, что все сложится так, да? Джисон понуро фокусирует взгляд на не дрогнувшем ни единой мышцей лице, тоскливо поднимая уголок губ, и почесывает до кровавых полос кожу ладони. За окном до сих пор льют мелкие капли дождя, больше похожие на льдинки. Обычно уже в середине ноября падают первые снежинки, но в этом году зима немного задерживается, раз уже декабрь, а снега не видать. Дни становятся все короче, и уже сейчас вне больницы из освещения только уличные фонари да тусклый свет луны. — Не хочу ничего думать до тех пор, пока ты сам все не расскажешь. Усиливающийся звук грузного топота заставляет Джисона отвлечься от размышлений и повернуть голову в сторону двери. Когда та распахивается, в знакомом тучном силуэте он узнает врача, наблюдающего за Минхо, и немедленно приветствует его. — Хан Джисон, — мельком расплывается он в улыбке, — рад, что вы по сей день посещаете нашего пациента. Думаю, он это ценит. Хан дежурно улыбается в ответ, начиная немного нервничать из-за плохого предчувствия, но стоически ждет, когда врач сам начнет говорить. И дожидается. — Подозреваю, вам интересно, каковы прогнозы и в целом состояние Ли Минхо. Не буду врать… Но не сказать, что Джисон рад началу разговора. — …Все выглядит так, словно просыпаться он не собирается. Однако, — моментально оживляется мужчина, подходя к кровати Минхо с другой стороны и вглядываясь в монитор жизненных показателей, — прошел не такой большой срок, всего-то неделя. Поэтому отчаиваться рано. Знаете, был случай, когда человек очнулся спустя девятнадцать лет комы. Наверное, это должно было остепенить страх Джисона. Вероятнее всего. И он в самом деле верит и не перестает надеяться, но, к сожалению, не обладает настолько оптимистичным взглядом на жизнь — больше реализма и объективности, — но если врач говорит, что надежда есть, ему остается только довериться. «Принятая доза была довольно большой». Мужчина достает небольшого размера фонарик, размыкая веки Минхо и наводя свет на глаз. Это мигом заставляет Джисона зажмуриться и отвернуться: ему слишком боязно смотреть в тусклые глаза Минхо, когда в памяти разгораются воспоминания недельной давности. — В течение еще недель трех нужна хоть какая-то реакция, — слышит Джисон низкий голос с хрипотцой, — иначе пациент либо перейдет в вегетативное состояние, либо очнется, либо… — Да, понял, — поспешно перебивает Джисон, открывая глаза. Врач вздыхает тяжело, скрывая фонарик в кармане мятого халата, а морщинки на взрослом лице стали, кажется, куда глубже со времен их первой встречи. Он поднимает притомленный взгляд карих глаз, которые скоро полностью пропадут под нависшими веками, и кивает ему на выход. Джисон следует за мужчиной, аккуратно прикрывая дверь и немного отходя от палаты, и готовится выслушать очередную плохую новость. Сложно ожидать чего-то хорошего. — Родители приходить совсем не собираются? — тихо спрашивает врач, поджимая губы. — Это очень странно. Я вижу здесь только вас, его друзей. — Они… Думаю, они слишком заняты, — Джисон не знает, почему он врет. — Поэтому не могут приехать. Да и живут в другом городе… — Для хороших родителей ничто преградой не будет, — выдыхает мужчина и разворачивается на пятках, скрываясь в глубине одинокого коридора. На негнущихся ногах Джисон возвращается в палату, чтобы захватить свои вещи и попрощаться с Минхо, потому что уже действительно поздно. Пропущенные от мамы заставляют отключить беззвучный режим на телефоне, а сам Джисон пишет ей короткое сообщение, в котором обещает, что скоро будет дома, и подходит ближе к Минхо. — Я приду завтра, слышишь? Дождись меня. Может, уже послезавтра дочитаю тебе эту книгу. Интересная же, да? — прикасается он подрагивающими пальцами к челке Минхо, спадающей на лоб, и скидывает пряди волос в сторону, грустно улыбаясь. — Хочу, чтобы ты снова называл меня чертенком. И наклоняется, чтобы оставить легкий поцелуй над бровью, там, где виднеется совсем маленький шрам от когтей Суни.

***

Обещание Джисон сдерживает и действительно возвращается домой, но только чтобы собрать необходимые вещи и перевезти их в квартиру старшего. Маму предупредить заранее он забыл, но написал сообщение по дороге до дома, однако та еще не прочитала его. Джисон уже когда-то сгоряча говорил ей о том, что съедет, если отец продолжит себя вести совершенно не подобающим образом, поэтому мама должна быть к такому готова. Сейчас он поистине ничего не понимает и ни в чем разбираться не хочет. Строить догадки и теории будет идеей крайне глупой, когда Минхо не в состоянии ответить на его вопросы или как-то объясниться. Несомненно, ситуацию прояснить Джисону очень даже хочется, но он не желает закапывать себя во всем этом, потому что правду узнать без самого Минхо не получится в любом случае. Сейчас он будет жить так же, как и раньше. И ему удивительно легко получается это делать. Переезжает к старшему Джисон не совсем временно, если быть откровенным. Когда Минхо в последний раз предлагал ему съехаться, Хан ответил, что согласен, но через некоторое время, просто чтобы настроить себя. И если все пройдет гладко, то он действительно останется там, однако все свои вещи пока перевозить не спешит: это было бы ни к чему. Когда Джисон подходит к квартире, он никак не ожидает услышать доносящиеся оттуда крики и ругань. Начинающий закипать, он быстро справляется с ключами и входит внутрь, бросая свой рюкзак и снимая наспех кроссовки. В таком шуме родители не слышат, как их сын оказывается рядом, и сразу же замолкают, как только он проходит на кухню. Джисон честно пытается не выглядеть чересчур раздраженным, прочищая горло и опираясь на стенку спиной. — Что происходит? — скрещивает он руки на груди. Мужчина присаживается за стол, не глядя на сына, и понижает голос: — Выметайся. Обычно Джисон в разбирательства и споры родителей старается не лезть, поскольку отец после подобного читает маме нотации о том, что во всем виновато ее влияние и воспитание. Странно, что он продолжает об этом говорить, если Хан неоднократно объяснял ему, что он сам ни в каком воспитании и вовсе не участвовал. — Что, прости? — наклоняет Джисон голову вбок, приподнимая брови. — По-моему, я тебе ясно дала понять… — вмешивается женщина, впиваясь взглядом в мужа, и встает подбоченясь. — Когда говорила мне о том, что моему сыну нравится парень, ты действительно думала, что я ему флаг в руки всучу? — злостно шипит он, сжимая кулаки на поверхности стола. Джисон кивает, издавая слабый звук, который оповещает всех о том, что теперь-то он все понял. Ничего другого ожидать и не мог. Совершенно. Да и странно было бы, если бы он надеялся на принятие со стороны человека, который пытается сожрать ему мозг с поводом и без. Ну это же просто идеальная возможность. — Да никто этого не ожидал, расслабься, — усмехается Джисон и отталкивается от стены, чтобы направиться в свою комнату. — Кстати, мам, — поворачивает он к растерянной женщине голову, — я написал тебе, но ты не прочитала еще сообщение, поэтому скажу сейчас. Я переезжаю к Минхо, и возможно, сюда больше не вернусь. Он уже собирается перешагнуть за порог кухни, как внезапно останавливается, разворачиваясь к красному от злости отцу. — Можешь обмыть, ты своего частично добился. Довести Хана до смерти не смог, но хотя бы выселил. Что ж, кажется, достойный результат. Когда Джисон собирается закрыть дверь в свою комнату, он замечает бегущую к нему маму, и открывает ее пошире, позволяя пройти внутрь. — Сон-и, — виновато тянет она, — прости, я… думала, что смогу ему объяснить, что это нормально. Любить того, к кому порывается твое сердце, абсолютно прекрасно, кем бы этот человек ни был, но… он начал кричать, а я старалась его успокоить, но он даже не пытался выслушать меня, а я не сдержалась и начала кричать в ответ… — Мама, спокойно, вдох-выдох, — кладет Джисон ей на плечи руки и заглядывает во встревоженные глаза напротив. — Мне достаточно того, что ты меня таким принимаешь. Правда ведь? Она яростно кивает, смахивая навернувшиеся слезы, и с чувством притягивает Джисона для объятий. Тот издает притворно задушенные звуки, за что получает тычок в плечо, и легко смеется, обнимая маму в ответ. — Спасибо. Правда, большое тебе спасибо за все, что ты для меня сделала. Я это очень ценю. — Может, — пытается она бесшумно шмыгнуть, но проваливается, — еще раз подумаешь насчет переезда? — Достаточно уже думал, — отходит Хан к своему шкафу, чтобы разобрать одежду и выбрать самую нужную. — Так будет лучше всем. Распахивая дверцы шкафа, он опускается на колени, перебирая одежду на нижних полках, а госпожа Хан подходит сзади и поглаживает ладонью спину сына. — Если ты так считаешь, значит, все в порядке. Думаю, тебе и правда будет там лучше. И прости, — поджимает она губы, когда Джисон поворачивается к ней, все еще сидя на полу, — что твой родной дом не являлся местом, куда тебе хотелось возвращаться. Он поднимается на ноги с желтым свитером в руках и вздыхает, качая головой. — Нет здесь твоей вины, не бери в голову. Все хорошо, — заверяет ее Джисон, — все правда хорошо. И она верит, потому что знает: говорит Хан правду или нет, ей все равно нужно поверить, раз он так хочет. С вещами Джисон удивительно быстро заканчивает, прикатывая небольшой чемодан к выходу из квартиры. Рядом грустная мама, где-то за стенами радостно-злой отец, а у порога — Хан Джисон, у которого либо начнется новая жизнь, либо не будет никакой. Зависит от ситуации. — Только не надо плакать, ладно? Я всего-то переезжаю в дом в тридцати минутах ходьбы отсюда, — улыбается Джисон недовольному лицу мамы. — Это для тебя всего полчаса, а для меня… Да ладно тебе, хоть немного дай погоревать, — бубнит она, складывая руки в замок и переступая с ноги на ногу. — Заходи ко мне, понял? Иначе сама приходить к вам буду. К вам. Будет ли когда-то это «вы»? Когда приходится задумываться о подобном, дрожь пробирает все тело, руки трясутся, ноги подкашиваются, а язык нещадно заплетается, пока мозг пытается навести у себя порядок. Получается плохо, верно. Джисон нервно ерзает на заднем сиденье такси, водитель которого загружает его чемодан в багажник. «Я последний человек, который стал бы тебе врать». Джисон встряхивает головой, широко раскрывая глаза, когда в голове всплывает воспоминание сроком в несколько месяцев. Голос Минхо, такой успокаивающий, родной. Кажется, он тогда уверял Хана, чтобы тот не ставил крест на своем рвении написать самостоятельно придуманную историю, когда обрабатывал ранки от побоев Минсока. Ложь. Было ли Минхо тогда некомфортно от того, что приходится врать ему? Или все же он честно верил, что всего одна ложь не перекрывает остальную искренность? Но как же тогда… «Нет хороших и нет плохих. Есть только люди». И людям свойственно врать, даже самым близким. Минхо этим имел в виду, что старается не врать? То, что он и есть Ронсем, рассказать не мог по понятным причинам, но что творилось тогда в его голове все это время? К чему он в итоге приходил, когда думал о том, как сможет отреагировать Джисон? Доверяет ли Минхо ему вообще? Очень уж Хану хочется, чтобы доверял. Наверняка Минхо было страшно. Хотя нет, еще нет: об этом тоже нельзя судить раньше времени, поскольку причина всего этого неизвестна. Но действительно ли Минхо — это Ронсем? Прямого ответа на вопрос Джисон так и не получил. И если все сводится к тому, что это правда, включая действия самого Минхо, он все равно не может быть уверенным во всем полностью. Хорошо, если допустить, что это правда, тогда для чего убивал Минхо? Нет, не так. Тут тоже сплошной лабиринт без четких ответов и из одних догадок, поэтому стоит подумать о чем-то другом. Почему Минсок? Если вспомнить слова Чанбина об убийцах-миссионерах, то все остальные известные жертвы Ронсема подходили под такие критерии, но Минсок? Всего-то университетский хулиган, но… Но? Что-то личного характера побудило на его убийство, или Джисон чего-то не знает? Однако если Минхо и есть Ронсем, то как себя поведет сам Хан? Ни разу при допущении подобной мысли он не чувствовал ни грамма страха, отвращения или ненависти. Он все еще не знает причины. Даже если Минхо является убийцей, Джисону… плевать? Да, именно. Для него самого Минхо — самое комфортное и защищенное на земле место, из которого он бы не вылезал никогда. Хан прекрасно видит то, как на самом деле Минхо о нем переживает, заботится, пытается поднять настроение, повысить уверенность в себе и много всего прочего, за что Джисон действительно переполняется огромной благодарностью и теплотой к нему. Он и сам брызжет желанием сделать для своего любимого человека все, что только в его силах, лишь бы тот чувствовал себя важным и нужным. Откровенничая, Джисон без колебаний может сказать: если бы не Минхо, он бы давно погиб. Но Ли вытаскивал его в шаге от того света неоднократно, поэтому и Джисон сделает все для того, чтобы спасти его. Осталось лишь пройти до конца этот шипастый путь, который их выбрал. Или выбрали они? Нелепые ошибки, несуразные оправдания и такие же глупые последствия, благодаря которым обретенное счастье становится куда ценнее. Главное, чтобы все закончилось благополучно, а не оборвалось в кустах злополучного терновника.