***
Лондон никогда не славился тёплой погодой. Довольно часто возникало ощущение, что это единственный город на планете, в котором люди летом далеко не каждый день могли позволить себе надеть обычную футболку и шорты. Но чтобы в начале июня Тео был вынужден накинуть пальто… Чёрт, пожалуй, это случилось впервые. Он стоял в самом конце похоронной процессии, окружённый липким чувством одиночества и холодным ветром. Ему стоило подойти поближе, поделиться переживаниями с другими, но Теодор не намерен был этого делать. Он никогда не умел правильно подбирать слова, когда речь шла о чём-то действительно трагичном. Максимум, что удавалось из себя выдавить, — это глупые шутки, которые часто выглядели совершенно неуместно. Наверное, так он пытался бороться со стрессом, выстроить хоть какой-то эмоциональный баланс. Но сейчас Нотт не хотел делать и этого. Когда грусть побеждает и остальное меркнет, мир превращается в поистине отвратительную субстанцию. Было невыносимо даже со стороны наблюдать, как в душах близких людей что-то умирает. Он всегда понимал, что бежит от этого намеренно, но никогда не сбавлял шага. Так было и сегодня: именно тогда, когда все на секунду оставили Драко одного, Тео наконец подошёл к нему, чтобы лично высказать свои соболезнования. Астория была для него не последним человеком. Нотт учился с её сестрой бок о бок в Хогвартсе, и они часто проводили вместе время на каникулах, когда были детьми. От этого становилось ещё больнее. В его воспоминаниях девушка так и осталась лучиком солнца, яркой звёздочкой, то и дело вмешивающейся во взрослые игры. Теодор правда хотел запомнить её такой. Беззаботной, немного странной, но всё равно до жути правильной аристократкой. Говорят, трагедии всегда внезапны и разрушительны. Но смерть Астории всё равно оказалась по-настоящему неожиданной. Даже Малфой, будучи главным врачом больницы Святого Мунго, не смог ей помочь. Слишком быстро. Она увядала прямо на глазах — быстрее, чем самые нежные цветы в теплицах Нарциссы. Потому что отчасти всё было предрешено. С проклятиями не шутят. Магия далеко не всегда приносит счастье — кому, как не им, это знать. Они все когда-то были жертвами интересов, тёмных сил, желающих проглотить их целиком, выпить до дна ещё совсем молодые души. Некоторым не удалось спастись, а некоторые, как Астория, думали, что спасены, но это была лишь иллюзия. Тео сомкнул руки в перчатках, но выместить злобу никак не мог. Он многое бы отдал, чтобы забыть то, что видел в пятидесяти метрах от себя. Как светлая макушка Скорпиуса рядом с отцом опустилась возле надгробного камня. Мальчик наклонился, чтобы оставить там элегантный венок. Невозможно. Даже спустя столько пережитых кошмаров на это было невозможно смотреть.***
Всё закончилось так же быстро, как и началось. Люди, чьи лица он даже не старался запомнить, выражали ему свои соболезнования. Драко был уверен, добрая половина этих «искренних» сопереживателей на самом деле никогда не знала Асторию. Однако он всё равно должен был позвать каждого. Это было выше его сил — сопротивляться давлению традиций. Они пересекли тихую аллею с фамильными надгробиями под классическое исполнение её любимой симфонии. Впереди был он и Скорпиус, прямо позади — Нарцисса, миссис и мистер Гринграсс и остальные самые близкие. Даже с учётом этой нескончаемой мелодии и постоянных перешёптываний Малфой прекрасно слышал скрежет гравия под ногами. Каждый шаг ощущался грузом в сотню тонн. Его настырно затягивало в трясину снова и снова, а он поддавался, как какой-то слабак. Когда они наконец подошли, Драко чуть не рухнул, пока пытался остановить уставшие ноги. Скорпиус же держался очень стойко для мальчика-подростка. Вышколенная осанка, правильная походка — его выдавали лишь мокрые щёки и пугающе отстранённый взгляд. Драко мог поклясться, что сын мыслями был очень далеко от этого кладбища. Мужчине не хотелось лишний раз тревожить его, но, когда они подошли к камню, он был вынужден протянуть Скорпиону традиционный венок. Они должны были положить его вместе, рука об руку. Так было правильно, так было нужно. Когда их руки соприкоснулись с холодным камнем, Малфой еле сдержался, чтобы не поддаться воспоминаниям о том, как точно так же — казалось, целую вечность назад — он вместе с Нарциссой клал похожее растение на могилу своего отца. В тот день он решил, что это… ожидаемо. Люциус был приговорён, и не оставалось никакой надежды, что он сможет выжить после Азкабана. Но сегодня всё было иначе. И это ощущалось в тысячу раз отвратительнее. Сейчас Драко стоял недалеко от фамильного склепа совсем один и думал, перебирая факты, как старые фолианты в библиотеке мэнора, но каждый раз приходил к одному и тому же неутешительному выводу. Смерть Астории на самом деле тоже была предрешена, но он не хотел в это верить. — Сынок, я отвела его в дом. — Нарцисса приблизилась к Малфою настолько бесшумно, что он едва заметно дрогнул. — Ты так тихо ходишь, — сухо прокомментировал он. — Привычка. Нарцисса нежно опустила руку в элегантных бархатных перчатках на его плечо. Драко уже знал, что она скажет и сделает, но не смел перебивать. Осязаемое чувство хоть малейшего контроля было необходимо ему сейчас, как кислород. — Ты не виноват, — с добротой в голосе произнесла мать и аккуратно поправила его высокий воротник пальто. Какое-то время Малфой не двигался. Впитывал ветер, пробовал её слова на вкус, анализировал свои эмоции, но всё-таки не смог сдержаться и… засмеялся. Так громко и пугающе, что сороки в трёх метрах от них, раздражённо каркая, взмыли в воздух. Он не побрезговал поднять голову, чтобы смех зазвучал ещё более густо, как будто Драко натурально выплёскивал наружу скопившийся за день яд. — Сынок. Нарцисса даже не пыталась скрыть от него свой страх. Её можно было понять. Он ведь правда вёл себя сейчас как сумасшедший. Малфой замолк с едкой улыбкой на лице и, повернувшись к матери, скользнул взглядом по чёрному рукаву её накидки. Удивительно, но она не отняла руки. — Мама, — Драко сделал паузу, снисходительно изучая глаза женщины, — конечно, я не виноват, мы же практически святые. Он мог увидеть, как по её лицу пронеслась смесь удивления и недоверия. — Знаешь, я ведь действительно в это верил, — ухмыльнулся он, двигая по указательному пальцу фамильный перстень. — Верил каждому вашему слову, даже когда отец сидел в Азкабане. Как вы тогда сказали? — Малфой наигранно посмотрел на тёмные тучи и хлопнул себя по голове. — Точно! Астория — чудесная партия. Несмотря на сказанное, он скривился и сглотнул. Как будто прямо сейчас в его рот влили нечто поистине скверное. — Она правда чудесная партия, — многозначительно подчеркнул Драко, — только я не создан для чудес. Он отошёл от матери не оборачиваясь. Но, сделав несколько шагов, всё-таки решился добавить: — Когда я вечером покидал спальню, то думал, что лекарство работает, — растерянно прошептал он куда-то в воздух, словно на самом деле хотел оправдаться. — На утро она уже была мертва.***
Малфой-мэнор был настоящим памятником истории. Олицетворением величия и превосходства. Каждый гобелен здесь висел не случайно. Каждая лепнина была выполнена в уникальной технике именитого мастера. Каждая ваза в углу комнаты имела свою загадочную легенду. Это было место, которое Малфой с полной уверенностью называл своим домом. Но почему-то в эту секунду рьяно ненавидел. Пустые тёмные стены давили на него со всех сторон. Он ступил за порог столовой, разглядывая высокий потолок и витражные окна. Знакомое пространство как будто увеличилось вдвое и собиралось поглотить его. Что-то вокруг неумолимо заставляло чувствовать себя ничтожным. Драко ощущал себя таким чужим здесь лишь однажды, когда с ними под одной крышей жил Тёмный Лорд. Тогда эта комната сочилась кровью, как хороший слабо обжаренный стейк. Он сделал ещё несколько шагов, разнося по комнате глухой стук оксфордских туфель. Полнейшая тишина. От неё стоял такой сильный звон в ушах, что Драко еле сдержался, чтобы не закрыть их руками. Любой бы на его месте упал на колени и разрыдался. В этом скрывался вселенский смысл покаяния, который он не хотел принимать. Малфой знал, что Астория не желала бы видеть его таким. Иногда ему казалось, что всё, за что она его любила, ограничивалось непоколебимой стойкостью. Она видела, с каким трудом он воспитал в себе это качество. Это была важнейшая из личных побед Драко. Побед над самым страшным противником — самим собой. Когда-то он не брезговал слезами и истериками. Драко считал, что не знает другой истории. Это его мир, сотканный из ошибок и поражений, и он научился в нём жить — как умел. Слегка нелепо, с ноткой кислого отчаяния. Но это было чушью. И он понял это в ту ночь. В ночь смерти своего отца. Когда дементор поцеловал его душу, что-то внутри Малфоя сломалось. Он увидел глаза Нарциссы, поникших эльфов и понял, что если прямо сейчас он не станет сильным, то лучше сразу умереть. Взросление Малфоев никогда не совпадало с их реальным возрастом. Скорпиус в свои одиннадцать лет казался ему до невозможности мудрым человеком, но у них всё равно ничего не складывалось. Драко не мог точно определить, когда это началось. Возможно, когда Скорпиусу исполнилось три года и он первый раз отказал ему, потому что не хотел, чтобы сын сломал себе что-то на детской метле. Астория не корила мужа за гиперопеку, но он прочитал всё на её лице. Вполне вероятно, это могло начаться позднее, когда сыну исполнилось семь и Малфой запретил водить его к репетитору-маглу, опасаясь, что о них в обществе пустят неприятные слухи, когда он был так близко к успехам в Мунго. Также роль могли сыграть сотни выходных, которые Драко провёл с семьёй порознь, дабы снова и снова доказать что-то кому-то своим безграничным трудолюбием. Малфой мог с уверенностью сказать, что после всего этого Скорпиус совсем не удивился, когда с похорон поехал не домой, а к Блейзу и Дафне. Драко не оставил его рядом специально, потому что испугался, что сам не выдержит. Точно сорвётся. И худшее, что он позволил бы себе, — это сорваться на глазах у сына. Что-то Драко так и не смог победить до конца. Свою любимую трусость.***
Блейз и мечтать не мог о том, что когда-нибудь станет таким прекрасным главой семьи. У него не было примера, искренне любящего отца, который олицетворял бы собой определённый идеал. Он был лишён малейшего шанса на хороший исход. Мама растила его одна, и, как бы она ни старалась, заменить двоих родителей сразу было непростой задачей даже для такой боевой женщины. Единственным человеком, который однажды примерил на себя роль наставника в его жизни, был Северус Снейп. Профессор обращался с ними строго, но его роль в воспитании Забини и его друзей трудно было переоценить. Если другие факультеты побаивались поведения слизеринцев, то страшно представить, как сильно бы возрос их страх, не будь над главными проказниками Хогвартса длинной чёрной мантии Снейпа. Зельевар производил такое неизгладимое впечатление авторитетности, что было абсолютно невозможно сопротивляться его влиянию. С ним они чувствовали себя другими. Блейз, который в принципе с огромным желанием открывал для себя новых людей, и вовсе не мог остаться равнодушен к этому великому преподавателю. Но Зельеварение всё равно стало его любимым предметом при весьма странных обстоятельствах. Тогда Забини трудился на глупой отработке за то, что они с Малфоем вздумали без разрешения полетать ночью на поле для квиддича. Драко сбежал, а Блейз, несмотря на всю очевидность происходящего, умудрился его выгородить. Он ходил по длинным коридорам подземелий в подсобку Снейпа целый месяц. За это время он выучил все ингредиенты в алфавитном порядке и научился понимать степень их опасности только по запаху. И только тогда, когда Забини уже безо всякого труда переставлял баночки по частоте использования, профессор вдруг обратил на него внимание. Северус подозвал его к котлу и стал спрашивать до жути банальные вещи. Но чем дольше продолжалась их беседа, тем изощрённее становились вопросы Снейпа. По итогам их весьма плодотворной дискуссии Забини понял, как сокращать время приготовления некоторых зелий вдвое, и открыл для себя совершенно новый мир волшебства, который пришёлся ему по вкусу. Все успехи в его жизни регулярно походили на удивительное стечение обстоятельств. Однако Дафна Гринграсс была, пожалуй, лучшим из них. Она училась с ним всё это время бок о бок в Хогвартсе, но их отношения начались внезапно, когда в один из промозглых дней какой-то пожирателененавистник поджёг драгоценную мантию Блейза прямо в Косом переулке на глазах у толпы. Пришлось срочно идти к мадам Малкин за новой одеждой, и каково же было его удивление, когда вместо приятной низенькой старушки его встретила очень знакомая роскошная блондинка. Они быстро нашли общий язык, и вскоре разговоры о школе перетекли в рабочие, а затем и в более личные. Забини был однолюбом, немного скромным парнем, желающим покоя в семейной жизни. Малфой часто издевался над ним, припоминая целибат монахов из уроков по Магловедению, но Блейз был с ним решительно не согласен и никогда не смеялся над этим. Он рос в семье, лишённой взаимной любви и тепла, и никогда не хотел для своих детей подобного. Забини видел, как его мать каждые пять лет заставляла их обоих поверить в настоящее счастье и как всё рушилось снова и снова, словно неумело собранный карточный домик. Джейн за глаза называли чёрной вдовой Лондона, но Блейз знал, что чести у этих мужчин было не больше, чем у неё. Они все так или иначе пользовались ей, только их цели не ограничивались меркантильными стремлениями — они ублажали своё эго. Что Забини находил ещё более омерзительным. — Дорогой, я отвела Скорпиуса в гостевую спальню, — улыбнулась мужу Дафна, осторожно приоткрывая двери кухни. — Отлично, надеюсь, он не соврал нам и с ним действительно всё в порядке. — Блейз поморщился, заметив, что, пока он вёл долгие рассуждения с самим собой, кофе успел немного остыть. — Тебе сделать? Он поднял свою чашку, демонстрируя некогда горячий напиток. — Нет, спасибо. — Дафна села на стул по правую сторону от Забини и сразу же взяла его за руку. — Я очень волнуюсь за Драко. Дафна была удивительной. Даже сейчас, лишившись собственной сестры, она думала не о себе, а о несчастном вдовце. Кто-то при создании этой девушки точно переборщил с милосердием. — Он сильный. — Блейз трепетно погладил её ладонь. — Всегда справлялся и сейчас справится. — Ты же знаешь, в чём проблема, правда? — аккуратно намекнула мужу Дафна, снова заглядывая в его горько-карие радужки. Забини знал, о чём она. Скорпиус и Драко, мягко говоря, являлись ярчайшим примером проблемы отцов и детей, и единственной, кто удерживала в норме их натянутые отношения, была Астория. Что будет теперь, когда их тонкий трос доверия оборвался, оставалось лишь догадываться. — Мы все поможем им понять друг друга, — обнадёживающе ответил Блейз. — В конце концов, можно попросить Тео. Теодор Нотт был крёстным отцом Скорпиуса. Странный, весьма нелогичный выбор, если бы кто-то спрашивал мнения Забини. Однако Малфой души не чаял в своём друге Нотте и мечтал, чтобы сын как можно больше проводил времени с не обременённым печалями и вечно жизнерадостным Тео. Этот неугомонный шатен был сердцеедом, вычурным интеллигентом и педантом, и уровень его открытости и свободы после гибели Нотта-старшего на войне, к удивлению многих, только вырос. Салазар, если бы не короткие отношения с Панси Паркинсон, он бы точно спился или, того хуже, сошёл с ума, но эта девушка спасла его, буквально вытащила со дна и научила веселиться, потому что это наследница Паркинсонов обожала больше всего. Магический клуб в центре Лондона, собственный бренд шотландского виски, множество контрактов с крупными волшебными журналами Великобритании, и этот список можно было продолжать бесконечно. Тео и Панси были гремучей смесью Лондона, которая даже за один год успела стать угрозой для только проснувшегося после войны общества. Они расстались так стремительно и неожиданно, что никто из их знакомых не мог назвать однозначной причины. Забини, например, видел её в том, что Нотт просто нашёл себе новую идею фикс. Идею, как ни странно, гораздо более безумную, чем отношения с этой чертовкой, — преподавать в Хогвартсе Защиту от тёмных искусств. Ну конечно, Тео, ко всему прочему, являлся поразительно талантливым магом, и в этом была заслуга прежде всего Люпина, который на третьем курсе сумел использовать тоску по матери, что таилась в Нотте, в каких-то сумасшедших по силе целях. И даже когда Ремус покинул преподавательский состав, заложенные им в Теодора слова продолжали действовать. Блейз гордился Ноттом. Потому что в душе опасался, что на его месте превратился бы в тусклую амёбу, потеряв обоих родителей за недолгие семнадцать лет жизни. — Наверное, ты прав. Всё будет в порядке. — Уголки губ Дафны сложились в грустную улыбку, полную искренних надежд.