Сказка о найденном сердце

— Мы снова на этой поляне? — Барбатос любопытно оглядывается, пока Сяо приводит себя в порядок: собирает мысли (о непреднамеренном убийстве) в кучу (выкидывает их куда подальше) и молится, чтобы этот день поскорее подошёл к концу. — Тебе тут нравится, да? Якша растерянно смотрит на барда — тот переминается с ноги на ногу, крутится по сторонам и, кажется, разрывается от желания оббежать всю поляну по кругу раз десять и при этом остаться рядом, чтобы Сяо, не дай архонт, куда-нибудь не слинял. — Да, — отвечает коротко и ясно. Очень в стиле Сяо. Бард стреляет в него хитрым взглядом: — Почему нравится? Адепт на это привычно хмурит брови: — Тут тихо. — Но тут не тихо. — Если ты будешь молчать, будет тихо. Венти обиженно дует губы: — Ты хочешь, чтобы я замолчал? — Тогда тут будет тихо, — будь Барбатос взрослым, обязательно бы удивился тому, как мастерски Сяо уходит от ответа. Но он не взрослый, а маленький. Поэтому маленький Венти грустно вздыхает и что-то ворчит под нос. Адепт даже не обращает внимание и спокойным шагом идёт к своему излюбленному дереву. — А чем тебе нравится заниматься? — Венти семенит ножками следом за адептом, не отставая ни на дюйм. — Молчать. — А хобби у тебя есть? — архонта даже не смущают такие тонкие намёки (или он и правда их не понимает), отчего докучает лишь сильнее. Якша как никогда кстати вспоминает последние слова Люмин перед тем, как отдать адепта Венти на растерзание: «Не доставляй Сяо проблем». Только вот дело в том, что Барбатос в принципе сам по себе огромная проблема в крошечном теле. — Нет, — когда путешественница спросила якшу о его хобби, тот поразился её смелости и вместо нормального ответа предложил ей сразиться. Не стоит говорить то же самое ребёнку, верно? — То есть в свободное время ты просто молчишь и сидишь на поляне? — Венти настолько шокирован, что Сяо кажется, будто он сказал, что вместо молчания адепт, не знаю, сгорает в муках от страшной боли или топит котят. Хотя первое, в принципе, не шибко отличается от правды, но Барбатосу об этом лучше не знать. И о том, что свободного времени у Сяо как такового особо нет, тоже лучше не знать. — Сплю. — Спишь? — бард недоумённо наклоняет голову вбок. — В свободное время я сплю, — «если не мешают кошмары или ты». — Ну, ты же не спишь всё своё свободное время? — ох, Венти, было бы всё так просто. — Сплю. — Ты так много спишь? Сяо хочется нервно рассмеяться, но так делать он не умеет, поэтому вместо этого якша качает головой: — Не много. — У тебя ТАК мало свободного времени? — аквамариновые глаза широко распахиваются от шока, и Барбатос даже отступает на пару шагов, будучи в полном и абсолютном недоумении. Адепт равнодушно кивает головой. Поляна погружается в тишину. Только чириканье птиц да лёгкий шелест травы (удивительно, что в этом списке нет Венти) нарушает покой Сяо, который, не особо обращая внимания на резкую перемену в настроении барда, спокойно себе плетётся дальше к привычному для сидения месту. Оборачивается только тогда, когда понимает, что, первое, Венти не идёт хвостиком за ним, второе, Венти слишком долго молчит. Последнее — особо тревожный знак. И да, Барбатос всё ещё стоит на месте и смотрит на якшу таким… таким непонятным взглядом, что становится неуютно и неловко. — Что? — нервно спрашивает Сяо, нерешительно останавливаясь. — Ты меня ненавидишь, да? — грустно-грустно, будто лезвием по коже, сердце пропускает удар, и в душе плещется вина. Адепт вскидывает брови, удивлённо глядя на барда. Тот рассматривает под ногами что-то невероятно интересное, увлекательное (хотя, скорее, просто избегает взгляд Сяо) и нервно кусает губы. Чёлка прикрывает яркие аквамариновые глаза, но даже так якша почему-то уверен, что сейчас в них стоят слёзы. — Если… — сипло и тихо, — если хочешь, можем вернуться к Люмин, я не буду тебе, — шмыгает носом, — мешать. Сяо хмурится. Что вообще произошло? Он как-то не уловил нить разговора, помогите. — Нет, — тяжело вздыхает и осторожно, крадучись, будто бард сейчас бросится от него наутёк, идёт к Барбатосу, мысленно готовясь к тому, что сейчас ему придётся утешать ребёнка. И не просто ребёнка, а архонта-ребёнка, это вообще кошмар, — не ненавижу, — не перестаёт хмурится, отчего бард не особо ему верит, но всё равно смотрит во все свои невероятно-аквамариновые глаза, неловко вытирая слёзы рукавом. — Не плачь, — голосом Сяо можно воду замораживать (но я считаю, что это большой шаг для него, молодец!), — останемся тут. — Но ты, — Венти всхлипывает, — не хочешь, чтобы я разговаривал, потому что я буду мешать, — якша прикрывает глаза и считает до трёх. — Не хочу, — соглашается, — но ты всё равно будешь. — Ну вот, — бард немного дрожит (видимо, сдерживая рыдания) и плачет ещё больше. Сяо недоумевает: он вроде как хотел его успокоить, но, кажется, довёл ещё сильнее, — и ты… — прерывается на тихие всхлипы, закрыв глаза своими ладошками, — у тебя мало свободного времени, — с силой трёт руками лицо, растирая влагу по щекам, — и тебе хочется спать, а я… а вместо этого тебе нужно сидеть со мной, — и тут просто начинает рыдать в голос. Сяо никогда в жизни не был так растерян. Да он никого не ненавидит, в смысле. Тем более, Венти. Как он вообще может ненавидеть Венти? Ведь он… Не важно. Якша вздыхает, осторожно положив руки на плечи Барбатосу. Несильно сжимает, привлекая внимание — бард смотрит сквозь пальцы и пелену слёз, шмыгая носом. Да уж, эту поляну уже можно назвать легендарной, как минимум, потому что она видела истерику самого весёлого и беззаботного архонта на свете. — Я тебя не ненавижу, — строго и серьёзно, чеканя по словам, говорит прямо в лицо расстроенному ребёнку, — не плачь… — страдальчески выгибает брови, — пожалуйста. Не помогает, Венти всё равно захлёбывается в слезах. — Я не хочу, чтобы из-за меня тебе было плохо, — ещё и икать начинает. Если бы адепт сам не был на грани истерики, то, наверняка, посчитал бы эту картину весьма забавной. — Я не хочу спать, — заходит с другой стороны, — я не устал, — врёт и не краснеет, — и ты не мешаешь. — Но у тебя так мало времени, чтобы отдыхать, зачем… — договорить ему не даёт очередной всхлип. — Сегодня много, — заверяет (но бард не особо верит, думаю, причины даже озвучивать не надо). — Не правда, — качает головой, — ты так говоришь, потому что я плачу. — А ты не плачь. — Не могу. — Почему? — искренне поражается якша. В смысле, он не может не плакать? — Ты, — Венти непонимающе хмурит брови, убирая руки от лица — начинает потихоньку успокаиваться, — никогда не плакал что ли? — шмыгает носом. Адепт осторожно кивает головой. — Почему? — теперь поражается бард. Сяо пожимает плечами. — Тебе никогда не было грустно? — А тебе сейчас грустно? Архонт удивлённо хлопает глазами. Якша слегка (самую малость) взволнованно рассматривает его покрасневшие и посветлевшие до нежно-морского, солёного цвета глаза — он в первый раз видит Барбатоса таким обиженно-грустным и теперь может с уверенностью сказать, что никогда не захочет увидеть это вновь. Сердце почему-то болит, а адепту такое не по душе. — Да, — бард ещё и кивает для убедительности, вытирая нос рукавом рубашки. — Почему? — Потому что ты мало спишь, — о нет, Сяо смотрит в снова наполняющиеся влагой глаза архонта и проклинает себя за этот дурацкий вопрос, — и у тебя нет хобби, и… — снова прерывается на всхлипы, пока якша растерянно оседает на траву прямо в ногах барда. Внимательно наблюдает за Венти, судорожно придумывая, как бы, хиличурлы его побери, успокоить ребёнка, которого только что дважды довёл до слёз, — и ты не любишь разговаривать, а это значит, — останавливается на мгновение, рвано, прерывисто вдыхая и выдыхая воздух, — что ты очень одинокий, — и снова разрывается от рыданий. А у адепта разрывается сердце. Ему, что, жалко Сяо? Он просто глупо, бездумно пялится на рыдающего перед ним ребёнка. Не предпринимает попыток успокоить, утешить, подбодрить, ну, или на крайний случай, опровергнуть его слова. Просто. Молча. Пялится. Когда спохватывается, Венти уже готов своими слезами затопить всю поляну. — Не плачь, — хмурится, — из-за меня, — нашёл вообще причину для истерики. Вот сейчас бы реально расстраиваться из-за того, что Сяо, которого конкретно маленький Барбатос видит второй раз в жизни, одинок и, о архонты, какой ужас, не высыпается. Хотя в этом и есть весь Венти — слишком сильно переживать за других и ни капельки не заботиться о себе. — Венти, перестань плакать, — Сяо устало ведёт ладонью по лбу и тяжело вздыхает. Пытается вспомнить, что вообще делают люди в таких ситуациях. Ну, когда их собственные дети плачут. В голову лезут только дурацкие картинки заботливых мам, укачивающих своих поранившихся чад на ручках. Ему же не надо делать… так? Во-первых, Венти не его ребёнок, он в принципе не ребёнок, если уж говорить начистоту, а это состояние вообще-то временное. Во-вторых, он не поранился (если не считать кровоточащее сердце, но его же не видно!). В-третьих, якша не особо подходит на роль мамы, тем более, заботливой мамы, ласково укачивающей своего ноющего сыночка. В-четвёртых, Барбатос всё ещё плачет и выглядит так мило-тоскливо, что адепт чертыхается. Тяжело-тяжело вздыхает. Ещё раз. И ещё. Перед смертью не надышишься, поэтому он делает это ещё три раза, прежде чем окончательно взять себя в руки, а Венти на руки. Бард мгновенно замолкает, во все свои невероятные глаза глядя на угрюмого якшу — тот будто не успокаивать его собрался, а упокаивать. Цепляется ладошками за плечи, крепко прижимаясь — страшно, что Сяо сейчас просто закинет его куда-нибудь на крону дерева и поминай как звали. Адепт застывает посреди поляны с шокированным ребёнком на руках. Последний, к разочарованию якши, плакать не перестаёт: слёзы беззвучно скатываются по щекам, а Венти беззвучно их глотает, удивлённо и всё так же беззвучно моргая. Якша прикрывает глаза. Он не будет этого делать. Не будет. Не… — Не плачь, всё хорошо, — немного покачивает Барбатоса на руках (чьи глаза стали похожими на мору, такие большие, круглые и драгоценные), пытаясь из привычно равнодушного голоса сплести нежное утешение. Покачивание выходит каким-то деревянным, механическим (вовсе не заботливым и ласковым), бард ощущает, как его нервно пару раз мотнули в воздухе из стороны в сторону, при этом пытаясь успокоить таким могильно-угрожающим голосом, будто его собираются пустить на органы, но продолжают держать в неведении, чтобы жертва не протестовала. Сяо, судя по реакции Венти, понимает, что получается у него очень-очень плохо. Или настолько хорошо, что тот не узнаёт адепта и теперь боится незнакомца. Якша надеется, что всё-таки последнее. — Сяо… — бард смаргивает последние слёзы и еле слышно выдыхает. — Тихо, — получается не нежным, ласковым тоном, а скорее приказным (собственно, именно поэтому Барбатос мгновенно прикрывает рот и весь съёживается), — всё хорошо, не плачь. На растерянно-побелевшем лице барда проступает столько мыслей, сколько за всю жизнь не поступало в его ветреную макушку. Но Сяо старается не смотреть на архонта, поэтому не знает об этом. Ему бы сейчас со стыда не сгореть, какая разница, что там с Венти происходит? Соплями не давится, и на том спасибо. Останавливается адепт только тогда, когда понимает, что Барбатос… дрожит? Чего? — Ты чего? — тут же теряет всю свою наигранную нежность и смотрит так недоумённо, что бард всё же не выдерживает и прыскает со смеху. У Сяо нервно дёргается глаз. — Что смешного? — хмурится, склоняясь ближе к лицу Венти. — Ты… ха-ха-ха-ха-кха-кха-кха, — аж закашлялся, — ты так выглядел, будто убить меня хочешь, — заливисто хохочет. Адепт чувствует, как краснеет до кончиков ушей. Но при этом в душе разливается такое спокойствие, такое… — Ты бы себя видел, — продолжает, успокоившись, — такое лицо состроил, ха-ха-ха! Сяо вздёргивает одну бровь и невозмутимо переворачивает барда вверх ногами, удерживая одной рукой за лодыжку. Раскачивает в воздухе, как мешок с картошкой. Венти испуганно замолкает. Всего лишь на секунду. — Ты такой сильный! — надо же, от былой грусти и не следа — только восторг и восхищение. Якша с досадой думает, что ему стоило раньше просто схватить его за шкирку и пару раз подкинуть в воздух — архонт бы задохнулся от счастья и точно перестал бы рыдать. — Ты больше не будешь плакать? — наклоняет голову вбок, задумчиво рассматривая перевёрнутое лицо барда. От его вопроса растянутая от уха до уха улыбка снова меркнет, уступая место лёгкой грусти и печали. Сяо угрожающе подкидывает его пару раз. — Не плачь больше, — такой приказной тон он точно позаимствовал у Моракса, так сказал бы взрослый Венти, маленький Венти же испуганно взвизгивает и активно кивает головой, забавно щурясь — кончики косичек весьма нагло лезут ему в глаза. Пытается ухватиться ладошками за якшу, но тот предусмотрительно отводит руку подальше, оставляя ребёнка качаться в воздухе, как безвольную куклу. — И я не одинок, — почему-то добавляет. Бард в ответ на слова адепта пытается подтянуться, приподняться, чтобы заглянуть в завораживающие янтарные глаза: — Правда? — Я никогда не вру, — адепт хмурится. А вот взрослый Венти всегда верил ему на слово. — Значит, у тебя есть друзья? Сяо кивает. — Кто? Люмин? — больше всего якшу поражает то, что Барбатоса, кажется, совсем не волнует его положение. Расслабился весь, руки опустил, даже не просит поставить на землю — вот это доверие, конечно. — Люмин очень добрая и хорошая, она всегда мне читает книжки и… — хмурится, будто вспоминая, — …и играет со мной и с Паймон. А ещё даёт вкусную штуку, это, — щёлкает пальцами в воздухе, — анемо солянку, вот! Она рассказывала, что её научил готовить этот суп какой-то друг, но я его ещё ни разу не видел. Это ты да? Ты научил её готовить анемо солянку? — Люмин тоже друг, — адепт устало морщится, когда в Венти снова просыпается птица Говорун. Осторожно переворачивает и ставит его на землю, на всякий случай осматривая с головы до пят (вдруг он просто не умеет плакать вверх ногами, оттого и успокоился?) — Готовить не я научил. — У тебя ещё есть друзья, кроме Люмин?! Я его уже видел? Это ваши общие с ней друзья? Кто ещё твой друг? — Венти слегка шатается, засыпая вопросами якшу, и благодарно улыбается, когда Сяо аккуратно придерживает его за локти. Послушно идёт за ним, стоит адепту слегка потянуть барда за собой (ну наконец-то) к своему излюбленному дереву. — И если не ты научил, то кто тогда? Сяо бросает быстрый взгляд на взъерошенного Барбатоса. От былой истерики и не следа — только глаза всё ещё светлые, словно небеса после грозы, и слегка красные. Волосы растрепались и так безобразно-очаровательно торчат во все стороны, что якша еле сдерживается, чтобы не пригладить их и привести в более архонтовский вид. И болтает, болтает без умолку, сверкая своей довольной улыбкой на всю поляну и затмевая своей ослепительностью даже непревзойдённое солнце. И почему-то, почему Сяо разберётся потом (откладывал это уже несчётное количество раз), его бесконечное стрекотание уже не кажется таким… раздражающим. Скорее привычным, родным — ни за что на свете не скажет об этом ни взрослому, ни маленькому барду, тот ведь его сожрёт от радости на месте в любом из этих двух состояний. Главное, чтобы Барбатос сам потом его с ног на голову так же не перевернул за издевательства над архонтом. И — ещё раз хмуро осматривает, сияющего от радости ребёнка, блики солнца в его иссиня-чёрных волосах, привычную улыбку и такое знакомо-ласковое сияние звёзд в аквамариновом взгляде — главное, чтобы Альбедо смог найти способ вернуть его обратно целым и невредимым. Иначе… Иначе Сяо свихнётся. — Ты, — поворачивается лицом к барду и легонько щёлкает его по лбу. Тот замирает, изумлённо коснувшись кончиками пальцев своего лба. А на какой из двух вопросов ответил Сяо, пусть Венти уже думает сам.