Вкус волшебства

Хогл нашел ее все на той же дорожке, сидящей на песке и гравии, не в силах взять себя в руки, встать и уйти. – Сара, идем, – тихо сказал он, положив руку ей на плечо, и Сара вздрогнула, будто сбросив с себя оцепенение. – Нужно идти, поскорее… – Да… Они же… оклемаются… – спохватилась Сара. Ноги Сэмми по-прежнему торчали из кустов, третий отморозок лежал позади нее, возле дерева, заломив руку назад, будто на картине Микеланджело. Было так странно, что ей сейчас в голову приходили мысли о картинах… С другой стороны, почему бы и нет, когда в этой голове было пусто и гулко, как в музейном зале в будний день, и даже голос Хогла будто отдавался эхом от черепной коробки. – Я готов вас защитить, моя леди! – сэр Дидимус выскочил из кустов пешим, и Саре стало грустно, что Мерлина здесь нет. Ей бы сейчас хотелось зарыться носом в теплую шерсть, прижать его к себе – и, может, стало бы легче. Но они явно слишком спешили, чтобы прихватить с собой пса. Торопились на помощь к ней. Но откуда?.. – Откуда вы узнали, что я здесь?.. – удивилась Сара уже вслух. – Ну, э-э-э… меня отправили, – обтекаемо сказал Хогл, будто так нельзя было понять, кто именно его отправил. – Он в порядке? – немедля спросила Сара. Она все еще с трудом понимала, что именно произошло, что сделал Джарет. А он ничего не объяснил, просто исчез… и это несколько пугало. Хотя, если вдуматься, что могло случиться с Королем Гоблинов, в самом деле… Но она все равно спросила. – Да-а-а, в полном порядке! В полнейшем! – поспешно ответил Хогл, и прозвучало это совершенно неубедительно. – Пойдем отсюда скорее, Сара. Вместо этого она схватила его за плечи и даже была готова тряхнуть хорошенько, если потребуется. – А теперь отвечай честно! Он в порядке?! – Почти в порядке, – промямлил Хогл, уставившись на свои ботинки. – Не совсем в порядке. Но велел сказать, что в порядке. Потому что тебе нужно пойти домой и поспать. – Я пойду только если ты мне все расскажешь, – твердо заявила Сара, поднимаясь наконец с земли. Решимость на это вдруг откуда-то нашлась, и на все остальное тоже. – Если перестанешь рассказывать, или я решу, что ты сказал не все, или мне покажется, что ты опять врешь – сяду прямо на ближайший газон и буду там сидеть до шести утра. Или пока ты не одумаешься. – Ладно, ладно… – кряхтя, согласился Хогл. – Надеюсь, вы когда-нибудь перестанете говорить несчастному старому гоблину противоположные вещи, а то у Хогла рано или поздно шарики в голове заедут за ролики, а винтики – за шпунтики. И что тогда? «Значит, все не так плохо», – тут же сделала вывод Сара. Если бы Джарет был совсем уж не в порядке, он бы точно не мог продолжить говорить в будущем противоположные вещи… Во имя всего святого, что она сотворила своей магией?! Откуда у нее вообще столько силы, что… с ним теперь что-то не в порядке?.. Чувство вины перед ним – это было что-то новенькое в ее эмоциональном меню. И ей эти сюрпризы от шеф-повара не нравились совершенно. «Могла бы на него не орать! – мысленно упрекнула сама себе Сара. – Ну, то есть, поорать потом, когда это не будет опасно… Истеричка! А теперь из-за тебя все плохо…» Следом за этими обвинениями в пустую голову посыпались осознания насчет всего случившегося – профессора Оберона, ее спасения… И вместо музейного зала она сразу стала похожа на набитую хламом кладовку, из которой того и гляди все посыплется наружу, потому что совершенно туда не укладывается. – Рассказывай давай! – потребовала Сара у Хогла, чтобы хоть как-то отвлечься от бардака, творящегося в голове… на бардак, творящий вовне. – Ну, в общем, э-э-э… – Хогл тихо откашлялся. – Он слегка перетрудился… – Я сказала – честно, – требовательно прошипела Сара. Они хромали с Хоглом по парковой дорожке почти одинаково, потому что теперь у нее все болело еще сильнее. Но ей сейчас, честное слово, не было до этого почти никакого дела. «Мне явно лучше, чем Джарету», – скорбно думала Сара, глядя на хвост сэра Дидимуса, который шел впереди, то и дело махая шпагой на близлежащие кусты, где, по его мнению, могли таиться скрытые ночные опасности. Листья разлетались в разные стороны, срубленные клинком отважного рыцаря. Очень похоже на нынешние переживания Сары. Салат из чувств какой-то, а не переживания… мелко покрошенный. – Ну, такое дело, – продолжил Хогл, – что сперва, значит, силу нужно в себя взять, а потом, значит, ее там потушить… И на это нужна сила! – Откуда у меня так много силы?.. – снова задалась вопросом Сара. – Так ведь, это… если четыре года не колдовать… – А раньше ты мне сказать не мог?! – выкрикнула Сара, всплеснув руками. – Чтобы я не… вот это вот все… – Бедная, бедная голова старого гоблина… – Он тебе не велел, – догадалась Сара. – Он сперва и не знал, – встал Хогл на защиту Его Величества. – А как узнал, так и сказал: не говори, а то если она теперь колдовать начнет, да слишком сильно, только хуже будет. – Интересно, а как не слишком сильно?.. – задумалась Сара и тут же хлопнула себя по лбу, сообразив. По всему, трезвый ум к ней все же потихоньку возвращался. – Стихи! – Стихи, – со вздохом подтвердил Хогл. – Так что с ним? – Ну, он… лежит… – Лежит. – Лежит… Сил потратил много и лежит теперь. И тебе, Сара, нужно пойти и полежать. – Слушай, Хогл! Я понимаю, что ты – его подданный и слушаешься приказов. Но хочу тебе напомнить, если ты забыл, что я – нет! И буду делать то, что сама хочу. Захочу – пойду в кампус, захочу – поеду на автобусе в Эль-Пасо прямо среди ночи. Так что перестань. Это. Повторять. – Бедный Хогл, бедная его голова! – протяжно вздохнул гоблин и развел руками. – Бедной голове придется еще немного потрудиться и рассказать мне, что требуется, чтобы восстановить силы, – безапелляционно заявила Сара. Даже остановилась, скрестив руки на груди, чтобы было удобнее сверлить Хогла суровым взглядом. – Да откуда ж я знаю! Многочисленное поклонение какое-нибудь… С плясками, оргией и жертвоприношением. Да, это, пожалуй, подошло бы… – Оргией… – Оргия очень хорошо в таких случаях помогает! – уверенно заявил Хогл. – А что-нибудь поскромнее массовой оргии никак не поможет? – Так, сил-то много потрачено… – Значит так, Хогл. Ни в какой кампус лежать я сейчас не иду. Мы вместе идем в лабиринт. Глаза у него растерянно округлились, и Саре это совершенно не понравилось. И не зря. – Не получится… – выдохнул гоблин. – Нам сюда можно, а тебе обратно – нет. – Это еще почему? – Так… Его Величество только в одну сторону проход открыл. И в обратную открыть только он же и может. А он лежит… – Его Величество, значит, открыл? – Саре вдруг захотелось громко завизжать ото всех этих новостей, продолжающих валиться на нее. Особенно от тех, которые старости. – Открыл. Чтобы мы к тебе в гости ходили. А как бы мы это делали, если б закрыто было все? – Почему ты мне этого ни разу не рассказывал? – очень медленно, тихо и ровно спросила Сара. Это помогало не визжать. – Так… ты ж не спрашивала… – Скажи мне честно, Хогл: ты бы на моем месте смог уснуть? – А, так на этот случай он мне снадобье дал! – озарился гоблин и достал из-за пазухи склянку, в которой переливалась и искрила какая-то бледно-сиреневая слегка светящаяся жидкость. – То есть, велел взять… в лаборатории на третьей полке. Чего бы он мне дал, когда лежит… О-хо-хо… Он скорбно покачал головой, и Сара, ощутив, что совершенно не в состоянии все это выносить, крепко зажмурилась и сжала кулаки. Он, выходит, проход открыл, чтобы к ней друзья могли в гости попасть… И, падая без сил, отправил Хогла к ней с волшебным снотворным, чтобы ей лучше спалось… И лекции по литературе читал… И спас ее… Ладно, спас ее Джарет потому, что она его призвала. Но все остальное! «А ты на него наорала! И он теперь лежит!» – тяжело, как церковный колокол, вынес обвиняющий вердикт голос совести. Сара стиснула кулаки еще сильнее, глубоко вдохнула и тихо, совсем сдавленным шепотом, очень грубо и витиевато выругалась.

***

Джарет ощущает себя висящим посреди искристого нигде, без пола и потолка, без земли и неба, почти без связи с остальной реальностью. Он знает, что на самом деле лежит на кровати у себя в спальне, и до него даже иногда доносятся взволнованные голоса гоблинов. Но ответить он им не может. Он сейчас не может почти ничего, и это удручающе досадно… Такие, как он, меняются совсем не так, как меняются люди. Иногда Джарет им завидует, так быстро и коротко живущим, но успевающим за это время ощутить так много нового. Он сам смотрит, как мимо текут десятилетия и века, порой оставаясь совершенно таким же и сто, и двести, и триста лет. Такие, как он, меняются только вместе с миром и людьми, когда они становятся достаточно иными все вместе. За это Джарет любит и ненавидит одновременно нынешнюю человеческую жизнь: она теперь меняется стремительно, как пущенная из лука стрела, но для волшебства в ней остается куда меньше места. И нужно постараться, чтобы прикоснуться к этим изменениям, ощутить их и получить возможность меняться самому. Тем более что чаяния людей остаются на удивление неизменными, какой бы путь ни прошло человечество в целом. От Сары Уильямс он тоже сперва не ждал ничего нового, и желания ее были самыми обычными, он видел такие сотни раз: избавить от неприятности и подарить немного волшебства. Она, конечно, была сильной ведьмой, но и таких Джарет за свою жизнь видел много больше десятка. И не только видел. Наследниц волшебной крови, которые в последние века перестали понимать, что им делать со своей силой, потому что никто не учил их ею пользоваться. Может, он даже когда-то имел дело с пра-пра-пра… и еще много «пра»… пра-бабкой Сары. Это было бы забавно, но сейчас уже трудно сказать наверняка. В любом случае, сама волшебная кровь была чья-то чужая, не его, он бы почуял, будь иначе. Хотя так было бы еще забавнее. Сара Уильямс, Сара Уильямс… Которая, получив свое избавление от неприятности, решила хорошенько ему наподдать за то, что он выполнил ее желание. И сумела его этим удивить. А потом – еще раз удивить, и еще раз… Сара нарушала все мыслимые законы волшебства, хотя прекрасно их знала из своих книжек. И сводила его с этим с ума. И заставляла Джарета меняться под каждую свою дикую выходку. И он очень быстро не захотел ее отпускать, чтобы она оставалась рядом и давала ему меняться дальше. Король Гоблинов никогда раньше не видел, чтобы такого, как он, мог так сильно изменить один-единственный человек. Одна, единственная Сара. Некоторым людям – не слишком-то умным – приходила в голову мысль, что такие, как он, и вовсе всегда выглядят в полном соответствии с ожиданиями людей. Скорее всего, они даже видели, как это происходит на самом деле, только ничего не поняли в силу умственной скудости. Ожидания людей были подобны холмам и долинам, направляющим таких, как он, как складки земли направляют русла рек. Но кто скажет, что течение реки и жизнь внутри нее и на берегах полностью подчиняются воле земли? Напротив, река сама точит камни, искрашивает их в песок, прорезает землю, находя себе путь… Все было сложнее. А люди порой слишком любили все упрощать, потому что жили быстро и не хотели тратить время на сложности. Если полная аудитория студентов ждет, что он будет преподавателем – он будет, и хорошим. Джарету не нужно для этого долго стараться, как людям, ему достаточно их ожиданий от себя. Но изучать они будут то, что он скажет, и так, как он сочтет нужным. Почти сработало… Но Джарет вовсе не удручен, что его план с древними словами посыпался, как древняя рукопись под пальцами. Он удручен, что не справился с силой, влившейся в него разом. И теперь не может насладиться тем, что у него вышло. Не может даже выгнать эту толпу гоблинов из своей спальни, зачем они так галдят, мешают додумать мысль до конца! Еще бы похоронный оркестр собрали! Вон, там парочка уже рыдает о несчастной судьбе Его Величества… Невыносимо! Джарет знает, что они не могут иначе: они верны ему до конца, потому что он – их повелитель. И выражают это, как умеют. Раньше он видел преданность только с этой стороны, видел тех, кто предан ему – и, пожалуй, недостаточно понимал и ценил. Такая удивительная штука эта верность, когда смотришь на нее с изнанки! Или наоборот – он до того смотрел с исподней стороны, а теперь наконец увидел лицевую? И она оказалась такой прекрасной и такой страшной. Беспощадной. Если бы он в принципе мог умереть, и ему понадобилось бы, чтобы спасти Сару – он бы пошел и на это. Хотя, казалось бы, с его смертью вся затея теряет смысл… потому что некому становится меняться. Но весь парадокс жестокой, неумолимой верности заключается в том, что Джарет ни за что не хотел бы превратиться в того, кто отступил в последний момент и предал ее ради собственного спасения. Он ни за что не хотел бы измениться так, и лучше было бы умереть. Он уже выбирал раньше: не идти в самом конце на новые уловки, чтобы удержать Сару в лабиринте, рядом с собой, отпустить с миром и с ребенком, когда она выполнила все условия. Потому что удерживать ее было бессмысленно: сломить дух, подчинить волю – и потерять ровно то, ради чего она была ему так нужна. Ее непредсказуемость, меняющую его каждым движением. Теперь Джарет выбрал снова, чтобы измениться так, как ему хотелось, а не так, как ему самому было бы противно. И не жалеет. Но досадует. Это было невыносимо обидно: измениться настолько – и не иметь возможности ощутить, каково это, жить изменившимся. Только плыть в этой бледной пелене без верха и низа, бесконечно долго, неизбежно… Глупый старый Король Гоблинов всегда будет лежать в своем глупом старомодном замке, как Мирддин в хрустальном гроте. Потому что в мире людей осталось слишком мало места для волшебства, и никто не даст ему достаточно сил, чтобы он мог открыть глаза и ощутить, каким он теперь стал. Финал, достойный любимых книжек Сары: он получил, что хотел, но никогда не сможет им воспользоваться. Менестрели были бы в восторге.