Незабудка

Валахия, XV век.

У Лайи неспокойная душа. У неё забивающееся сердце, туманный рассудок и неспособность уснуть глубокой ночью в пустой холодной постели. Плохие мысли, которые девушка так сильно старается выкинуть редким потрясыванием головы, словно они действительно могут исчезнуть так легко и без последствий. Сбитое дыхание, один и тот же кошмар третий день подряд, одно единственное имя, крутящееся на языке и сладкое марево перед глазами: губами прокладывает дорожку из лёгких поцелуев на шее любимого, добирается до крепкой груди и внезапно оказывается на спине, глазами встречаясь с родной синевой, во тьме напоминающей плескающееся бездонное море. Его глаза всегда напоминали ей небесные цветы на берегу прохладной прозрачной реки, где по обыкновению они наслаждались природой и друг другом, мужчина вплетал их ей в волосы, очаровательно собирая в уголках губ притягательные морщинки и едва заметные ямочки. Влад ассоциировал эти цветы с солнцем – говорил, что жёлтая серединка хорошо сочетается с нежно-голубым цветом лепестков. Он протягивал их к безмятежному небу, сравнивая с открывающейся взору картиной и повторял, что жёлтый цвет – цвет счастья, веселья и радости. Что это – цвет Лайи, а она неустанно говорила, что без синего жёлтый совершенно не имеет никакого значения. Что синий – цвет спокойствия, нежности и силы. Что это – цвет Влада. – Когда мы будем вдали друг от друга, – мужчина рукой поворачивает к себе улыбающееся, сияющее лицо девушки. – Я всегда буду вспоминать тебя, глядя на эти цветы. Лайя бережно обхватывает тонкими пальчиками веточку небольшого густого кустика, наклоняясь и вдыхая тонкий медовый запах, тут же сменяющийся лёгкой горчинкой и ещё раз убеждается, что это необыкновенное, неизвестное для них растение действительно олицетворяет их двоих. Таких же свободных, светлых и дополняющих друг друга, как утренний лес и пение птиц, как южный ветер и журчание родника, как тёмная ночь и серебристый лунный свет, как небо и солнце. Девушка расплывается в улыбке, слушая голос Влада и крепко зажмуривает глаза, чтобы запечатлеть этот невинный момент в своём сердце, вспоминать ласковые руки мужчины на своей талии и мягкие губы, настойчиво, но легко целующих её щёки, веки, нос, лоб – всё, до чего они могут дотянуться. Здесь, на берегу, усеянном насыщенно-зелёной травой и всеми видами диких цветов, живописно рассыпанных в случайном порядке, они решили, что будут называть небесные цветы цветами памяти. Теперь у Лайи вместо радости постоянное ожидание неизвестного – это пугало. Хотя бы потому что оно вовсе не носило характер приятного, скорее наоборот, заставляло что-то внутри болезненно сжиматься, стоять у окна, рассматривая стекающие по стеклу капли и безнадёжно всматриваться вдаль, на резкий поворот дороги, отчасти скрытый высокими деревьями окружающего леса. Уже третий день лил непрекращающийся дождь, не позволяя темноволосой выйти и прогуляться в ароматном саду на заднем дворе замка, провести часть времени в разговоре с цветами – они бы обязательно её успокоили, шепнули, что всё будет в порядке, поселили где-то под лёгкими привычное спокойствие и умиротворение, и девушка бы охотно им поверила. Потому что цветы всегда давали ей надежду. Непоколебимость и твёрдость Лайи таяли с каждой прожитой в одиночестве секундой, с каждой разбитой о каменный подоконник каплей, с каждым приближающимся к её покоям шагом. Внутрь вошёл юноша, оставив снаружи освещаемый небольшую часть длинного коридора факел, и, ступая как можно тише, направился к уже севшей на кровати девушке, морщившейся от обжигающего холодом босые ноги пола. Она встала ровно в тот момент, как парень молчаливо и почему-то виновато остановился напротив, не роняя ни слова – он ничего не сказал, но её сердце со страхом пропустило удар, и она бросилась мимо, прямиком на непонятный шум у входа в замок, где уже столпилось достаточно большое количество советников правителя. Проталкиваясь меж одетых в чёрное снаряжение мужчин, Лайя, одетая в белое платье для сна, совершенно не подумав о накидке и ни о чём, кроме предчувствия беды, заметила квадратный ящик. А в нём – бездыханное тело любимого. Девушка не помнила, когда слёзы начали застилать глаза и не слышала отдалённого зова догнавшего её Раду. Она лишь помнила обещание Влада вернуться. И то, как мужчина аккуратно оставил на её щеке невесомый поцелуй. Собственный крик казался устрашающим, чужим. Он казался криком отчаявшегося человека, с которым случилось что-то ужасное, который в один миг потерял ценность жизни, собственное значение, надежды на теперь уже призрачное будущее. Лайя упала на колени перед телом мужа, перед умершим вместе с ним своим сердцем, едва различая из-за плотной пелены как никогда бледную кожу, дрожащими пальцами прикасаясь к ледяным закрытым векам, которым больше никогда не суждено открыться, и обняла его лицо своими ладонями. Прикосновения отзывались в душе колющими движениями, целая жизнь уже в тусклом свете проносилась в голове, так не вяжущаяся с обездвиженным мужчиной, и гром старательно перекрикивал и заглушал горестный плач девушки. Разочарование ядовитыми верёвками опутывало шею и руки, закостеневшие пальцы, казалось, уже не сгибались, впуская внутрь уничтожающую агонию, словно к себе домой: она теперь там окончательно поселилась, до конца её пустого и жалкого века. – Влад, прошу, не оставляй меня, – путая слова, неразборчиво прокричала Лайя, горячими губами целуя его лицо, усеивая солёными влажными следами в последний раз. Она почувствовала невесомость – Раду поднял её, крепко держа за талию, и понёс сквозь потрясённую ужасной вестью толпу, сквозь опускающих глаза бойцов. Тех, кто не смог защитить её мужа. Тех, кто не смог ему помочь. – Нет, отпусти меня! Отпусти! Беспомощные рыдания переросли в срывающиеся крики, девушка царапала руки юноши и молила пустить к любимому, молила рассказать правду. Рассказать, что это – злая шутка, что Влад лишь спит и вскоре обязательно проснётся. Но в ответ Лайя слышала лишь смертельную тишину и тяжёлое дыхание Раду. И пульсирующую в голове боль, постепенное принятие событий: он больше не проснётся. А она задыхалась, словно железная рука крепко сжимала шею, пыталась задушить, но лишь игралась и отпускала, чтобы спустя время вновь перекрыть кислород. Девушка была твёрдо уверена, что у всего в жизни есть границы: у моря, у времени, у счастья. Даже сама жизнь имела свои определённые рамки. Но теперь точно убедилась: у боли границ нет. Она забирала все остальные, вытекала из положенного места и до краёв наполняла пустые сосуды для других чувств – кроме неё уже ничего не ощущала. Только разрушающую муку и думала, что она уже никогда от неё не отделится, будто вместо покинувшего её Влада одним целым с темноволосой стала густая, тянущаяся боль. У Лайи в голове только один значимый вопрос из кучи других: как же теперь солнце без неба?