И снова разум чист.
И снова я спокоен.
Лежит кленовый лист
Могилой над покойным.
Да, его потрепанная тетрадка просто кишит такими импульсивными крупицами Вдохновения. Они рассыпаны по белым страницам разными чернилами, под разным углом и разным почерком. У каждого мелко подписаны даты неизвестно для чего, по углам разбросаны росчерки ручек, маленькие рисунки и малочисленные пятна от чернил. Каждое четверостишие кидает его в старые воспоминания, окунает в холодные ощущения и беспощадно топит. Но каждый раз Кадзуха с мазохистским трепетом отлистывает назад, вчитываясь в хаотичные наброски. Иглами впиваются в душу, и она истекает воспаленными воспоминаниями. Его личная железная дева. — Кадзуха? — сквозь наушники, как через толщу воды, доносится чужой осторожный голос, и на плечо мягко ложится чужая рука. Но этого хватает, чтобы Каэедехара чуть не лишился сердцебиения и испуганно обернулся. Больно и резко выдергивает наушники, оборачиваясь на не менее испугавшуюся старосту класса. Аяка отступила на шаг, обеспокоенно вскинув брови. — Прости, что напугала. — Ничего страшного, это ты меня извини, — на выдохе отвечает Кадзуха, захлопывая блокнот. Всегда закрывает, стоит в личном пространстве появиться человеку. — Ты что-то хотела? — даже пытается выдавить из себя легкую улыбку. — Верно, я хотела предложить, чтобы кто-то показал тебе школу, — она очаровательно отводит взгляд. — Боюсь, мне нужно уйти к классному руководителю, но кто-то из ребят, уверена, согласится тебе помочь, — и она сияет такой милой улыбкой, что зрачки пробивает солнечная резь, и круги разноцветные перед глазами. В ее радужке искрится вера в людей, чистейший лазурит. — Я... — "Не нуждаюсь в помощи", — почти слетает с языка, но Кадзуха вовремя его прикусывает и задумывается. Аяка права. Каэдехара не собирается водить с кем-то дружбу, а значит, будет ходить один, поэтому ему нужно запомнить расположение кабинетов, чтобы в дальнейшем самостоятельно ориентироваться. Звучит разумно. — Хорошо, спасибо. Только вот, кто согласится со мной пойти...? — договорить он не успевает. — Ой, можно я? — радостно звенит с передней парты, и к ним оборачивается парень. — Прости, Аяка, я вас подслушал, — он смущенно потирает затылок, сверкая изумрудной радужкой. — Ничего страшного, — мягко улыбается она. — Кадзуха, это Горо. Не против, если он покажет тебе школу? — парень перед ним приветственно кивает и выжидающе глядит щенячьими глазами. Пока Каэдехара собирается с мыслями, неожиданно накатывает чувство, что за ним кто-то наблюдает. На долю секунды взгляд магнитом тянет к электрическим глазам, которые пытаются, видимо, высмотреть из Кадзухи всю душу. Но, стоит поймать чужой взгляд в немом вопросе, Сказитель тут же отворачивается. И становится неловко. Однако, вновь вернувшись к реальности, снова ловит выжидающие глаза Горо. Становится еще более неловко. — Я совершенно не против, — смущенно отзывается Каэдехара, отводя взгляд. Кажется, ему впервые так искренне предлагают помощь. — Спасибо, Аяка. Спасибо, Горо. — Всегда пожалуйста, — сияет староста. — И все же я вынуждена вас покинуть. — Обращайся, — улыбается Горо. — Ну, пошли сейчас, пока перемена не закончилась, — новый знакомый порывается взять Кадзуху за запястье, но тот максимально аккуратно уклоняется. Невозмутимо выходит из класса, успокаивая подкативший к горлу испуг. Уж больно этот Горо тактильный. Они вряд ли подружатся.***
— Почему ты все время молчишь? — расстроенно вздыхает новый одноклассник, оборачиваясь и, видимо, надеясь на внятный ответ. Но внимать тут нечему, поэтому... — Это мое нормальное состояние, не обращай внимания, — как же Кадзуха не любит подобные вопросы. Это противное человеческое любопытство "для галочки". Но, несмотря на то, что Горо кажется вполне заинтересованным в общении с ним, Каэдехара отказался поддерживать диалог еще в зародыше, забаррикадировавшись стеклянным молчанием. Это уже привычка. Отгораживать свою душу каменными стенами, а сердце заключать в металлический сейф. Но главным элементом является элемент маскировки. Его прозрачное спокойствие сидит почти идеально. Это его формула безупречной защиты. Даже банки и тюрьмы кажутся загоном для овец. — Ох, ладно, — заторможено соглашается Горо и замолкает. На секунду начинает казаться, что его экскурсовод решил все-таки отвязаться со своими неприятными вопросами, но только на секунду. — Кстати, а чего у тебя руки в бинтах, случилось что? — и стремительно подходит на пару шагов, вдребезги ломая личное пространство Кадзухи и пытаясь взять его руку, видимо, посмотреть на перебинтованную конечность. Каэдехаре кажется, это было несколько некстати и вряд ли когда-то будет кстати. Он дергает руку так резко, ударяя по чужой ладони по инерции, что со стороны кажется, будто Горо его собирается избить. Отшатывается на один шаг, прижимая руку к груди. К горлу подкатывает ком, блокирует весь воздух, все мысли и весь рассудок разом. Зрачки Кадзухи сужаются, и в зрачках его умирают и рождаются вселенные, закрываются все черные дыры, и мир схлопывается до точки. Грядет новый Большой Взрыв. — Прости, не бери в голову, — спокойно отмахивается Каэдехара, однако Горо это явно не устраивает, потому что тот непонятливо склоняет голову вбок, с подозрением щурясь. Какие все вокруг недоверчивые и любопытные. Хотя... Ладно, если бы Кадзуха был на его месте, тоже бы однозначно не поверил. Он знает, о чем говорит. — Просто я не очень люблю, - просто не переносит. — физический контакт, и... не очень хочу это с тобой обсуждать, — на выдохе выкладывает всю свою прямолинейность. Может, Каэдехара чрезвычайно резок, однако вопросы этого парня слишком вывели его из равновесия, чтобы в голове оставалось время полировать его неровные и кривые мысли. Он напряжен и наэлектризован, как оголенный провод. "Руками не трогать! Убьет!". "Себя". — Оу... раз так... — Горо неловко отводит взгляд в сторону, — Тогда это ты меня извини... — Не стоит, — сдержанно бросает Кадзуха и разворачивается на сто восемьдесят градусов. — Пойдем обратно, иначе опоздаем, — пытается утихомирить подрагивающий голос и запекшиеся щеки, быстро шагая в класс. Достаточно экскурсий на сегодня. А Горо оторопело замолк и, задумавшись над произошедшим, поспешил вслед за новеньким. Странный он.***
Минуты последнего урока тянутся бессовестно медленно. Кажется, если отвернуться от часов на пару секунд, стрелка неторопливо вернется на пять минут назад. Время становится осязаемым, густым, тягучим. Постепенно затапливает класс, и Кадзуха в этом времени беспросветно утопает. Все звуки доносятся из вакуума, а цвета перед глазами расплываются, рассыпаются разноцветной фреской, на которой не различить кривые символы, выведенные учителем на доске. Однако, стоит периферическим зрением заметить аметистовые глаза, направленные на него, время, на секунду остановившись, выбрасывает его из своей песочной ловушки обратно в невозмутимую реальность. Сказитель, перехватывая взгляд, скептично выгибает бровь. "Ты совсем идиот или прикидываешься?"— такой взгляд. К сожалению, Кадзуха не прикидывается. В его зрачках бледно пульсирует тревога, аметисты чужих глаз действуют металлическим уколом и заставляет Каэдехару, чертыхнувшись, поспешно отвернуться к окну. Вон, какая там красота. Солнце светит, деревья... красивые, да. Разноцветные такие, осенние. Еще...машины ездят, птички поют...Да, красиво. Кажется, еще пару секунд электрического взгляда, и Кадзуха полностью разучится логически выстраивать предложения. Однако он собирает все частицы рассыпанной сдержанности по уголкам своего мозга, охлаждая разум. Охлаждая свои пылающие от неловкости щеки и горящую грудную клетку. Там пожар, трещат ребра, дотлевают органы и обвал. Обвал сердца куда-то в область бездны. Но он укрывается ледяной сдержанностью, как обезболивающим. Эффект прохлады. Эффект спокойствия. И Каэдехара правда спокоен. Спокойно выдыхает летним бризом, едва нарушая свой напускной штиль. Но он спокоен. Удавы на его фоне выглядят безнадежными невротиками. Эталон спокойствия. Но, стоит звонку, оповещающему об окончании урока, прорезать сонную тишину класса, все его спокойствие с грохотом рассыпается. Рвется, как папье маше, потому что Кадзуха дергается так, что некоторые недоуменно оборачиваются. Теперь желания провалиться сквозь землю недостаточно. Хочется расщепиться на атомы, а потом каждый из этих атомов уничтожить один за другим. Щеки снова противно краснеют, взгляд снова переводится в окно. Да что ж это такое? Каэдехара не спешит собирать вещи и молчаливо ждет, пока в классе останется несколько человек, чтобы спокойно уйти одним из последних. Старая привычка. Надевает наушники, лишь бы заглушить звонкий гул чужих переговоров и свои глупые метания в голове. Боковым зрением видит, как на него вопросительно смотрит Аяка и уже порывается подойти. Однако, вздохнув, уходит, за что ей большое спасибо. На деле Кадзуха понимает, что просто напросто драматизирует, и ничего на самом деле у него не происходит. Но сознанию интроверта это объяснить слишком сложно, поэтому он продолжает уперто сидеть, ожидая непонятно чего. Очнуться получается только когда в кабинете копошится не более пяти человек. Спешно бросает тетради в рюкзак и быстрым шагом летит к выходу. Странный он. Идет не глядя и очень зря, потому что в дверном проеме он через секунду врезается в кого-то, слыша недовольное шипение. Глухо кидает «Прости» и поспешно шагает из класса. Прибавляет громкость в наушниках, чтобы заткнуть бегущую в голове строчку: «Идиотидиотидиот...» Шумно вдыхает сваренный в дневном солнце воздух, и легче не становится. Ну и ладно. Неважно. Он просто драматизирует. Днем в школе наступает редкая тишина. Все уроки торопливо заканчиваются, и, когда последние ученики покидают заведение, унося с собой последние звуки будничных разговоров, светлые коридоры погружаются в сонную дрему. Солнце косыми лучами ложится на бледный кафель, освещая кружащиеся пылинки, еле заметными снежинками оседающие на пол. Некоторые открытые окна дарят редкую прохладу, и помещение перестает походить на парник. Кадзухе это время нравится. В принципе, ему нравятся все места, где нет людей. Не убавляя громкости музыки, накидывает свою легкую куртку и выходит на согретое солнцем крыльцо. Кислород тут же заполняет легкие, избавляя от школьной духоты. Даже настроение поднимается. Тихо подпевая песне в наушниках, грациозно спускается с широкой лестницы, держась за перила. Его перепады настроения порой поражают. Асфальт почти плавится и шуршит под ногами, Ветер появляться не спешит, разыгрывая Кадзуху на пару с ярким дневным Солнцем. Но это и не сильно его задевает. Он просто наслаждается своим теплым и приветливым компаньоном в лице Одиночества. Им вполне хорошо вместе, к тому же, давно друг друга знают. Второй друг Каэдехары после Ветра. Причем, самый верный. Если Ветер иногда, смеясь, покидал его и оставлял со своей болью, то Одиночество всегда было рядом. Всегда приходило, даже когда Кадзуха в этом не нуждался. Заботливо затыкало его во время очередных истерик, ласково терзало грудную клетку в новом приступе нескончаемых рыданий и любовно выжигало на его сердце глубокие шрамы. Вероятно, Каэдехара ничего не смыслит в дружбе. И он бы продолжил упиваться своим прекрасным одиночеством, если бы не оторвал глаза от невероятно интересного асфальта и не посмотрел перед собой. Увидев иссиня-черные волосы, глаза тут же захотелось опустить. Но Кадзуха попался в ловушку чужого мрака и теперь обреченно глядит на Сказителя перед собой. Бессовестно пялится, осторожно замедлив шаг. Впору бы отвести взгляд и вернуться к своему ненаглядному спутнику, но Одиночество вдруг начинает казаться таким кровожадным и страшным, что Каэдехара тут же передумывает. Кажется, даже дыхание задерживает, только бы не быть пойманным с поличным. Со спины лица Сказителя не видно, но Каэдехара с уверенностью может сказать, что парень выглядит мрачно. Плечи у него опущены, но шагает он твердо и резко, будто пытается асфальт сломать. И возникает ощущение, что он его действительно сломает. Кажется, над головой его сгущаются тучи, пропитанные грозой и молниями. Искрятся так опасно и угрожают ударить Кадзуху в лоб, если он не перестанет смотреть. Но он, видимо, мазохист. Вокруг Сказителя вьется зарядами электрическое поле, и Кадзуху к нему тянет, как лишний глупый электрон, ведущийся на чужие сверкающие аметисты. А на деле получит лишь удар током. Каэдехара зло встряхивает головой, вышвыривая оттуда все идиотские мысли и все идиотские электроны. Орбиты обреченно пустуют, и мозг теперь заполняют спокойные протоны. Такие положительные и стабильные, намертво цепляются к нейтронам его разума и медленно возвращают мысли на свои места. Из-за этого глупого Сказителя его орбитали безнадежно ломаются, и даже протоны бросают поломку, стремясь к чужому электрическому полю. И у Кадзухи остаются только серые нейтроны. Но тут все атомы с шумом разлетаются, а электроны, теряя энергию, срываются вниз вслед за сердцем Каэдехары, сжавшееся в испуге. Потому что Сказитель недоуменно разворачивается в сторону переулка, как будто ему что-то сказали. Его электрическое поле напряженно звенит, а брови сводятся к переносице. Кадзуха останавливается, как вкопанный, боясь вдохнуть. Странно, что его еще не заметили. Хотя, вероятно, его просто мастерски игнорируют. Но, стоит услышать, кто говорит со Сказителем, как все органы болезненно сжимаются, сбиваются в кучу, и умение говорить бесследно исчезает. Он тут же хочет развернуться и побежать отсюда в другой город, в другую страну, на другую планету. Но он стоит каменным изваянием, пытаясь вслушаться в суть чужого диалога. Эти парни просто отморозки, раз вылавливали Сказителя в темном переулке. Совсем фантазии нет. И тормозов. И последнее пугает до холода по спине. Сказитель тем временем осторожно переговаривается, искря аметистовыми молниями и уже порывается уходить, вновь показав парням средний палец, как его резко хватают за руку и тянут в переулок. Средь бела дня. К горлу подкатывает ком, а руки начинают трястись. Идея сбежать уже не кажется такой безумной и выглядит все заманчивее и заманчивее. Каэдехара даже делает шаг назад. Однако все электроны порываются за чужим электрическим полем, а в голове проносится фотопленка из мерзких воспоминаний. И старые шрамы неприятно саднят. Кадзуха морщится, собираясь с мыслями. Что он получит, если поможет однокласснику? Вероятно, ни спасибо, ни пожалуйста, и, скорее всего, по лицу. Но что он получит, если снова трусливо сбежит, оставив Сказителя на растерзание этим отродьям? Моральную агонию на оставшуюся недолгую жизнь и необъятное чувство вины, которое придавит его могильной плитой. Чаша его весов никогда не перевешивала в пользу его безопасности, поэтому выбирать не приходится. Шумно вдохнув, он сжимает всю решимость и частицы храбрости в кулаке и стремительно шагает к переулку. Осторожно цепляется за угол, заглядывая за поворот. Душа все еще умоляет бежать, но Каэдехара упорно держит ее в узде. И смотрит. До дрожи в коленях боится действовать и просто наблюдает. — Слушайте, отъебитесь уже от меня, а? — раздраженно цедит Сказитель, скрестив руки на груди. И он бы выглядел угрожающе, если бы парни не были на полторы головы выше его. Кадзуха напряженно кусает губу. Ой, как ему все это не нравится. — Вы правда идиоты, раз пытаетесь меня запугать. Причем ни за что, — в голосе слышится усмешка. Зря он это, ой зря. — Что я вам сделал, кстати? Я должен хотя бы знать, за что потенциально могу получить, — голос ровный и спокойный, но металл так и оседает в воздухе. — За то, что ты охреневший мудила. — Это не причина, приятель, — тон его светлеет, флуоресцентно и ядовито. — Если это все, что вы хотели, полагаю, я могу идт- Кадзуха жмурится от звука удара и из легких вышибает весь воздух. А из Сказителя, видимо, все его красноречие. И все бы, вероятно, не было так плохо, если бы после удара он не согнулся пополам и не начал бы плеваться кровью. От обилия красного начинает кружиться голова и тошнота подступает к горлу. Вся решимость и храбрость уже давно где-то выпали и рассеялись по ветру. И, видимо, под действием этих факторов, Каэдехара расфокусировано шагает вперед. А затем видит ошарашенные взгляды, направленные на него, и его пробивает паралич. Страх сковывает медленно и аккуратно, как змея на охоте. — Ты глянь-ка, кто пришел! — восклицает парень, врезавший Сказителю, и ехидно лыбится. От этого становится еще более противно и страшно. Почему он не подумал, что будет делать? Воспоминания роятся в голове, как пчелы, и хочется закричать. — Кадзуха? Ты че тут делаешь? — но растерянный голос Сказителя выводит из прострации. — Юкио, что ты тут устроил? — злостно пытается унять дрожь в голосе перестать неистово паниковать. С вызовом хмурится, но этим вызывает у парней только тихую усмешку. Да, пожалуй, сейчас он больше походит на уличного кота, загнанного в угол. Однако это не мешает ему настолько упорно переставать казаться жалким. Выходит из рук вон плохо. — Просто пытаюсь научить твоего дружка манерам, — пока эти идиоты мерзко хихикают, Сказитель тихо пытается ретироваться, держась за стену, но его с силой толкают обратно и в нос прилетает уже с другой стороны. Кадзуха давится вдохом. — А то совсем неуважительно со старшими общается. — Перестань! — отчаянно кричит и тут же ежится, выставив перед собой руки крестом. Старая привычка берет свое, от чего становится обидно. Столько лет подавления, и все впустую. — А не то что? — в голосе концентрированный вызов смешивается с издевкой. — Что, думаешь, повзрослел на пару лет и все теперь, самый смелый? Думаешь, без своего защитника справишься? — в сердце будто вонзают кривой нож. Юкио медленно сокращает расстояние между ними, направляя Каэдехару к стене. Отрезает пути отступления. — Ты как был жалким неудачником, так им и остался. Думаешь, ты ему поможешь? — взгляд переводится на Сказителя, отчаянно пытающегося безуспешно остановить кровь теперь уже из носа. Тошнота снова подкатывает к горлу, или это злые глупые слезы. В носу жжется, в груди жжется, а руки снова начинают дрожать. Он так надеялся, что больше подобное не услышит. Уперто молчит, иначе только подтвердит слова своим звенящим от страха голосом. — Так что иди, куда шел, Кад, пока цел, — смотрит прямо в глаза, бестактно близко. И просто упивается своим превосходством и болью в чужом взгляде. Кадзуха уязвлено молчит, потому что из головы выбило все слова без единого удара. — Слушайте, парни, — металлически сипит Сказитель. — А не пойти бы вам нах- Договорить не успевает, потому что его резко тянут за собой. Кадзуха крепко хватает его за запястье и, растолкав нарушителей своего ментального спокойствия, пускается бежать. Бежит настолько быстро, насколько это возможно с опешившим одноклассником с, вероятно, разбитым носом за спиной. Легкие горят невысказанными слезами, а ком из горла не уходит, мешая нормально дышать. Теперь Каэдехара физически не способен думать и просто летит по дороге, чувствуя, как за ним тяжело плетется Сказитель. Кажется, даже что-то говорит. Но Кадзуха в вакууме, Кадзуха в астрале, Кадзуха на грани истерики. И, когда наконец удается сделать судорожный вдох, он слышит сзади хриплое "Кадзуха, тормози". И, встрепенувшись, останавливается у какого-то поворота. Хватается рукой за стену и рвано дышит, проталкивая в легкие кислород. Он не бегал, кажется, с прошлого года. Сказитель рядом тоже пытается прийти в себя. И тут Каэдехара запоздало понимает, что бежать с кровоточащим носом, наверное, как минимум неприятно. Поэтому, не до конца отдышавшись, спешно пытается реабилитироваться. — Ты...как...? — медленно поворачивается к однокласснику. — Пойдет, — сухо заключает Сказитель, разогнувшись. — А ты...? — Я в порядке, — будто оправдывается, будто пару секунд назад он не готов был разрыдаться. — Слушай, может тебе в медпункт? — Переживу, — выдыхает приговором и резко меняется в лице. — Почему ты им не ответил? — искрит своими аметистами, электризуя воздух. Кадзуха пытается сделать вид, что ему отшибло память. Лучше бы ему отшибло память, если честно. — Не делай вид, что не понимаешь, о чем я. Почему ты позволяешь им так над тобой издеваться? — он что, злится? — Тебе, вероятно, сломали нос, напомню. — Можешь не напоминать. Вопрос все тот же, — Смотрит твердо и выжидающе. Под таким взглядом хочется признаться во всех грехах и сразу пойти на эшафот. Однако... — Слушай, прости, но... не думаю, что хочу об этом говорить, — и, с сожалением глянув на Сказителя, молча разворачивается и уходит. Просто. Берет и уходит. Как будто они только что не убегали от отморозков, разбивших одному из них нос. Спиной чувствует недоумевающий взгляд и хочется умереть от стыда. Хотя, нет. Не от стыда.