Разбитые сердца

Говорят, язык до Ли Юэ доведет. Кадзуху же его язык доведет только до могилы. Еще про людей говорят «язык подвешен». Кадзуха же в шаге от того, чтобы повеситься вместе со своим языком. Сейчас мозг Каэдехары в минуту генерирует огромное количество крылатых фраз и выражений, связанных с языком и словами, и на каждую есть саркастичный ответ, итогом которого становится смерть. Смерть от всепоглощающего стыда и горькой неловкости. Впору бы остановить эту огромную вереницу паразитических мыслей, с каждым словом накатывающих огромным снежным комом тревоги. Впору бы просто забыть этот до неприятной дрожи странный диалог, как Кадзуха забывал все свои ненасытные кошмары из раза в раз. Отправить его в чертоги краткосрочной памяти. Навсегда запереть в архиве воспоминаний. Заблокировать. Уничтожить. Забыть. И он бы давно уже забыл, честно. Просто мерзкое любопытство нагло пустило в этот диалог свои вездесущие корни, впиваясь в него шипами интереса. Такого отравленного. Неправильного. Запретного. Ох, если бы Каэдехара был немым! Не мог бы произнести ни слова, как замечательно! Впрочем, он бы так же не общался ни с кем из одноклассников. Но главное - он бы и не предпринимал попыток, а это просто предел всех мечтаний. И он бы не смел раскрывать рта в присутствии людей, потому что оттуда доносились бы только тихие звуки самой тихой тишины вместе с глухим хрипением. Жил бы, как и сейчас, без права быть понятым и принятым. Хотя его, скорее всего, избивали бы больше, чем до этого по понятным и удобным причинам. Возможно, его бы никогда и не усыновили. Возможно, его жизнь сложилась бы намного хуже, будь он немым. Но зато он не стал бы заикаться о злосчастном свидании в глупой перепалке с каким-то Сказителем. Почему он просто не промолчал? Почему не прикусил язык, почему не сбежал в своей привычной жалкой манере? Просто отдал бы Сказителю его глупый конспект по химии и ретировался бы восвояси. Последний, кстати, был возвращен урок спустя, когда Каэдехара, выйдя из прострации, о нем вспомнил. Просто кинул тетрадь на парту Скарамуччи, не проронив ни звука. Ну почему он не мог так сделать раньше? Просто замолчать. Возможно, он бы действительно об этом напрочь забыл. Забыл, если бы вечером ему не пришло сообщение от Сказителя с самым коротким и издевательским, по мнению Кадзухи, содержанием. от: Сказитель 19:02 [завтра в 17:00 в парке] И, когда удивление уже было готово хлынуть через край, спустя секунду сообщение оказалось удалено. Каэдехара потер глаза, для достоверности щипнул себя: а не показалось ли ему? Вдруг это всего лишь плод его беспокойного воображения? Гадкие проделки его больного разума. Но нет, он был готов поклясться, что четко слышал вибрацию пришедшего уведомления, и видел мигнувший текст сообщения. Нет, Кадзуха вовсе не ждал, что вы. Просто он хотел знать, во сколько ему надо прийти. Впрочем, сообщений от Сказителя больше не было. Ни одного намека на их нелепый утренний диалог, фантомные мурашки от которого до сих пор устраивают дикие пляски на спине Каэдехары. Ни одного цифрового намека на то, что они общались. Ни одного глупого намека, который подтвердил бы, что они вообще знакомы. Все это медленно сводило с ума безумными догадками. Может, Кадзухе просто показалось? Одиночество вскружило голову, затуманило мысли и теперь просто играется, как с плюшевой игрушкой. Ткань трещит по швам, оседая глубокими ранениями, которые предвещают страшные шрамы. Ошметками отлетают ватные органы, постепенно опустошая оболочку от лишней обивки. Да только в голове, видимо, и так пусто. Каэдехара вновь выныривает из топкого мира метафор в сухой, прямолинейный мир, рябящий пыльной реальностью. Парк отрезвляет прохладным Ветром, пробегающимся по пепельной макушке, смазано перебирая прядки. Кадзуха фокусирует рассеянный свет своих рубинов на пейзаже перед глазами, постепенно приходя в себя. Закатное солнце ослепляет своим великолепием, не давая раскрыть глаз, стесняясь чужих вишневых глаз, не желая делиться своим золотым светом. Облака по старой дружбе скрывают своего горделивого приятеля, пачкаясь в палитре вечерних тонов. Тонут в обилии апельсиновой меди, малинового румянца и пурпурного отблеска холодной тени. Сколько строк Каэдехара посвящал своему ненаглядному небу, и ни одни из них не описывали и трети всего того, о чем кричало его сердце. Сколько слов не умещалось в его жалкие четверостишия, которые не годились и в скромный комплимент обворожительному светилу, сколько раз оно вгоняло в его пустую жизнь капли Вдохновения, орошая дождем жуткую засуху его творчества. Но Ветер портит всю гармонию момента, пробегая у Кадзухи под носом, от чего хвост издевательски бьет его по лицу. Убирая волосы с лица, Каэдехара недовольно морщится, метнув взгляд предположительно туда, где мог бы быть его наглый друг. Умеет же он испортить момент. Слишком несерьезный для наслаждения потрясающим закатом. Раздосадовано вздохнув, Кадзуха встает со скамейки и, упрямо вздернув нос, направляется к выходу. Проходя под цветастым, еще не убитым осенью кленом, бережно срывает рыжий лист. Крутит в руке, а затем сам не замечает, как резко разрывает его на части. Материя жалобно трещит под тонкими пальцами, хрустит своей бумажностью, скулит предсмертной агонией. Возмущение обворожительным маком распускается в грудной клетке, нарушая размеренный сердечный ритм. Лепестки роскошными соцветиями забиваются в аорте, пачкаются в такой же красной, как щеки Каэдехары, кровью. Он бы хотел подумать, что не понимает, на что злится. Но подсознание упрямо вылавливает из тысячи мыслей ту, что так отчаянно пытается затеряться. Кадзуха злится на себя. Неужели годы титанической выдержки пойдут трещинами от какого-то нелепого диалога с наглым одноклассником? Неужели все то время, что прошли в холодном, одиноком оттачивании контроля над собой и своими бесполезными эмоциями пропадут, будто их никогда и не было? Сотрутся, как сообщение от Сказителя. Чертова цикличность! Даже вишневый взгляд хмуро сползает с блистательного заката на асфальт. Светит полусевшим фонариком на ровную кладку перед собой. Печально мигает, будто намекает: долго он не выдержит. Только бы до дома дотянуть. А там с разбегу хоть в бездну, хоть сразу в пекло. У Каэдехары нет сомнений, что он там окажется, основываясь на одном из религиозных видений. Это лишь дело времени. Вот Кадзуха и не лезет. Фонари неожиданно робко загораются, оказывая невосполнимую поддержку. Каэдехара позволяет себе облегченно погаснуть, поднимает голову к своим спасителям и благодарно отдает свои последние люмены севшей улыбкой. Решается не опускать голову, проводив уставшее солнце на законный покой. Будто переводит пожилую даму через дорогу. Но на переходе все же позволяет себе опустить взгляд, внимательно посмотрев по сторонам. С дорогами у Кадзухи, знаете ли, напряженные отношения. С каждой оставшейся за спиной минутой кажется, что людей никогда и не было на этой земле. Они исчезают так же незаметно, как незаметно проходят мимо, скрываясь за поворотами и никогда больше не встречаясь на пути. С каждой секундой их количество сокращается. С каждой секундой мнимое чувство единственного выжившего, - или слепого одиночества, - дышит холодом в спину. Уличная тишина потрескивает желтыми фонарями, шуршит асфальтовой крошкой из-под кроссовок. Вечер аккуратно подкрадывается к Ночи и, затаив дыхание, двигает стрелки часов. Вроде бы и с опаской, но пока глубокий темный взор не пал на проказника, толкает минуты, шкодливо улыбаясь. Все можно, пока не заметили. Каэдехара тактично на это молчит и больше не смотрит на телефон, позволяя времени его не беспокоить. Звезды сонно загораются, едва застав уход Солнца. Потягиваются, моргают, просыпаются. Кадзуха всегда удивлялся их умилительному мерцанию. Так мерцают драгоценные камни, согретые лучами обжигающего Солнца. Изумруды, алмазы, агаты, рубины, аметисты... Аметисты... Да кому нужны эти аметисты! Несносные, дикие камни! Такие темные и громовые, безжалостно стреляющие электричеством, изламывают мир через призму эгоизма. Насмехаются, играются, убивают. Струятся напряжением, так и норовят убить, сверлят издевательским прищуром. Никогда не поймешь, для кого они мерцают и с какой целью. Никогда не поймешь, мерцают ли они или отражают. Забирают весь свет себе, не оставляя ни люмена взамен. Ни крупицы надежды. Впитывают, пожирают все силы, высасывают все мысли, заполняя собой без шанса на выживание. Чем больше на них смотришь, тем острее чувствуешь, как предательски плывет зрение, хрусталик медленно дробится под натиском убийственного сияния. Запретно красивые. До жути завораживающие. Летально чарующие. Архонт его побери, — Каэдехара резко отпирает входную дверь, — никаких больше аметистов. Больше ничего о том, что могло бы напомнить о Сказителе. Потому что то, что напоминает о Сказителе, может напомнить об их глупом диалоге. А то, что может напомнить о диалоге, непременно дойдет до мыслей о свидании, которое почти негласно было назначено на пять часов. А на свидание Кадзуха уж точно не пойдет. Он же не идиот...?

***

Знаете, идиотом Каэдехара ощущает себя редко. Но порой это ощущение незаметно сильно обостряется. К сожалению, сейчас именно этот случай. Ведь как можно не ощущать себя идиотом, когда ты добровольно идешь почти что на смертную казнь? Такая расправа слишком жестока даже для средних веков. Гильотина? Просто крышесносно! Колыбель Иуды? Сладких снов! Испанский башмачок? Станцуем хоть фламенко, хоть чечетку! Никто не боялся и не боится ни четвертования, ни костров инквизиции. Все это - невинная сказка по сравнению с приступом удушливой неловкости. Лишает кислорода быстрее повешения, сносит голову быстрее удара палача. Кровь, боясь разлететься во все стороны, обреченно пристает к щекам. Кадзуха ведь не совершил ничего плохого и незаконного! Так почему же он по своей воле шагает прямиком на эшафот? Изначально Каэдехара и вовсе позабыл о сгоряча выброшенных словах. В тот день он вообще надеялся, что Скарамучча сжалится и сделает вид, будто они оба бредили, что, впрочем, недалеко от истины. Надеялся, что Сказитель закроет на это недоразумение свои прекрасные аметисты. Однако, либо его одноклассник решил поиздеваться над глупым простачком, Каэдехарой Кадзухой, либо действительно берет мнимую ответственность за каждое брошенное слово. Это одновременно и вызывает уважение, и против воли заставляет тяжело вздохнуть. Ну неужели нужно быть таким честным? Благодетель Сказителю ни к лицу. Потому что в таких случаях Каэдехара слишком отравлен этой добродетелью, чтобы в чем-либо отказать. Кадзуха действительно старался выкинуть все это из головы через разбитые рубины своих глаз. И у него это на какое-то время и вправду получилось. И, возможно, он бы никогда и не вспомнил о Великом Падении своих навыков красноречия ниц. Если бы он машинально не собрался на улицу, потому что боязнь четырех стен прогрессировала с каждым новым выходом в люди. Он настолько тщательно забыл все это, что не взглянул на часы перед выходом из квартиры, а вспомнил об этом только на полпути к парку, в который он ходил независимо от обстоятельств. Электронный циферблат бесцветно продемонстрировал «16:43». И тогда Каэдехара вспомнил. Видимо, это воля Злого Рока. (Насчет Доброго Джаза он не уверен) Желание бегом броситься обратно домой росло как на дрожжах. Как и желание умереть. Но сломанный моральный склад интроверта немного подзавис, не позволяя просто развернуться на сто восемьдесят и как ни в чем ни бывало зашагать в другом направлении. Слишком сильная зависимость от постороннего мнения когда-нибудь убьет Кадзуху, он не раз себе это говорил. И, пожалуй, был прав. Иногда все же стоит прислушиваться к себе. Потому что сейчас Каэдехара не столько физически, сколько морально не позволяет так резко поменять вектор движения. Поэтому, уронив обреченный взгляд на асфальт и подавив разочарованный вздох, продолжил свой путь. Сомнения и страхи начали клубиться черными тучами, голодными стервятниками кружить над головой, перекрывая доступ к лучам спасительного Солнца. Хотя, возможно, если бы был дождь, вероятность встречи Кадзухи со Сказителем крайне уменьшилась бы, но на небосводе предательски ясно, ни одного, даже самого крохотного облачка. Ну что за невезение! Каэдехара сам загнал себя в рамки, как неудачливый художник, и теперь его искаженная ужасом гримаса будет навечно заключена в полотне. И никто уж точно не станет его оттуда вытаскивать. Ноги сами ведут его к месту потенциальной смерти, с каждым шагом наливаясь ватой. Нет, что вы, Кадзухе не страшно. Он просто в ужасе. Даже полная громкость музыки не спасает от всепоглощающей паники, которая все больше туманит мысли. Все мелодии неестественно ломаются, выгибаются, слова смешиваются в одно бессвязное бормотание, больше похожее на древнее заклинание. Каэдехара все же надеется, что ему удастся вызвать какого-нибудь демона, который будет готов забрать его жалкую душонку. Может хоть так он лишится умения чувствовать, и мерзкая Неловкость не сможет до него добраться. Сердце, его глупое сердце, снова дало сбой, потому что, по ощущениям, Кадзуха пробежал несколько марафонов подряд, не меньше. Кровь несется по сосудам аки гоночный болид, но задерживается где-то на щеках и устало рдеет. Как же Каэдехара по-идиотски выглядит со стороны, он в этом просто не сомневается. Ворота парка рябят перед глазами, смазываются, вызывая приступ тошноты. Кадзуха впервые не хочет видеть это место и уже готов с низкого старта побежать домой, с запредельной скоростью запрыгнуть на крышу, и с разбегу с нее броситься. Но, увы, он такой скоростью не обладает, а если бы и обладал, то слишком бы побоялся стать посмешищем в глазах прохожих. Поэтому, сглотнув, Каэдехара переступает черту, отделяющую реальный мир от парка. Тут же не задумываясь накидывает капюшон бежевой толстовки, стараясь слиться с общей обстановкой. Ему уже приходилось быть цветочным горшком, с которым ненароком заводили монолог болтливые одноклассники, так что, теоретически, он должен справиться. Ветер дружески подхватывает его, уводя в сторону, куда при входе в парк идет меньше всего людей. Кадзуха не смеет поднять взгляд, ведет напуганные рубины по земле, пытается затеряться в тени рыжих деревьев. Они величаво возвышаются над таким маленьким Каэдехарой, грозно наседают. Небо тяжелеет на пару тысяч тонн и стремительно падает прямо на голову, давит своей неподъемностью. Весь мир нагнетающе стягивается в одну точку, которой является Кадзуха, и душит теснотой. Редкие люди, как кажется Каэдехаре, странно на него косятся, будто насквозь видят. "Эй, посмотрите на этого труса!" "Он боится встретиться со своим одноклассником, хотя сам добровольно сюда пришел!" "С чего он вообще решил, что Сказитель тоже придет?" А ведь действительно... С каких это пор Кадзуха стал настолько ему доверять, что решил, что он точно придет? С каких это пор Кадзуха стал настолько наивным? И где гарантия, что над ним снова не пошутили? Злость вновь распускается в груди удушливыми бутонами, забивающимися в сердце. Злость в первую очередь на Сказителя за его наглость и язвительность, которая так легко провела Каэдехару. И только потом, спустя пару секунд размышлений, злость на себя. Снова повелся, как пятилетка. Снова сглупил и поверил. Снова ведет себя, как идиот. От гневных мыслей Кадзуха даже поднимает кровавый взгляд с земли, устремив его далеко наверх. И деревья оторопело расступаются, уже не возвышаются, все больше опускаются на землю, мирно покачиваясь. И небо мгновенно теряет лишние килограммы, поднимается на свое законное место, предотвращая ужасающее падение, взлетает, как воздушный шарик. Каэдехара выпрямляет отягощенную страхом спину, пропитывается пафосом и злостью. Шаги становятся увереннее и стремительнее, втаптывают все сомнения глубоко под землю. Ветер ободряюще хохочет над ухом, легко посвистывает, петляя между высокими стволами. Людей становится все меньше с каждым пройденным метром, будто Кадзуха все дальше заходит в запретную зону. Зону, недоступную для человеческого познания. Тени тут гуще и темнее, а золотой свет здесь растекается по тонким веткам, постепенно рассеиваясь. Эта часть парка всегда была для Каэдехары самой таинственной и самой очаровательной. Тут всегда было могильно тихо и ветрено пусто. Просто рай для замкнутого интроверта. Кадзуха медленно успокаивается, обводя взглядом знакомый пейзаж. Углы всех эмоций смягчаются. На короткое мгновение он прикрывает глаза, растворившись в спокойствии. Все мысли напуганными змейками утекают из головы, даруя приятную пустоту. Все страхи забываются, исчезают. Каэдехара почти готов словить дзен, но он, по своей опрометчивости, открывает глаза. Навстречу ему, глядя куда-то в сторону, движется катастрофа. Апокалипсис во плоти, его жуткий кошмар и потенциальная мучительная смерть. Все спокойствие с оглушительным треском разбивается, осколками впиваясь в голову. Сказитель размеренно вышагивает по дороге, всматриваясь в прохожих. Как будто кого-то ищет. Гадкий ком подкатывает к горлу, лишая всего кислорода. Каэдехара пытается заглушить взбушевавшиеся мысли, однако они лишь кричат о том, что Сказитель убийственно красив. Красив не как обворожительный закат, или как румяный восход. Он красив, как молния, которая в секунде от того, чтобы раскрошить тебя в пепел. Красив, как смерч, который обманчиво удаляется, что означает только то, что он неизбежно тебя убьет. Красив, как выстрел прямо в голову. Сказитель красив и это, пожалуй, единственное, что Кадзуха готов принять. Сердце вновь принялось бежать, а дыхание споткнулось, отчаянно сбиваясь. Но Каэдехара берет себя в руки и... ...разворачивается на сто восемьдесят градусов и стремительно уходит. Что ж, смелости ему явно не занимать. И когда победа казалась такой осязаемой и близкой, Кадзуху пригвождает к земле голос, звучащий громовым раскатом. И молния все же крошит его в пепел. — Куда-то торопишься? Или я тебя так напугал? Сглотнув, Каэдехара оборачивается. От смерча можно убежать. Но только не когда он движется прямо на тебя.