***
Из-за ноющей головы звонки ощущаются в несколько раз громче и звучат будто прямиком в голове, отчего хочется напрочь оглохнуть. Ладони, стиснутые у ушей, к сожалению, плохо помогают. — Кадзуха? Ты в порядке? — чужой голос звучит настолько отдаленно, что Каэдехара едва его слышит. Пересилив себя, он поднимает свинцовую голову со сложенных на парте рук и расфокусировано глядит на две фигуры, явно чем-то обеспокоенные. Через толщу больной сонливости еле узнает в нежно-голубом оттенке волос Аяку, а в каштановых вихрах, напоминающих собачьи уши, узнает Горо. Только их не хватало. — Кадзуха? Ты меня слышишь? — вопрос повторяется еще более обеспокоено, хотя куда уж больше. — Я? — Каэдехара всеми силами старается придать себе бодрость за ту короткую секунду, что он сонно щурится на одноклассников. — Что-то не так? — косить под дурачка у него явно плохо получается, судя по напряженному лицу Аяки. — Ну...просто ты выглядишь... — она делает длительную паузу, пытаясь подобрать слова. — Ты выглядишь отвратительно, — вкрадчивый голос заставляет всех троих повернуться на источник звука. Сказитель стоит чуть поодаль, сложив руки на груди. Аяка оторопело и вместе с тем возмущенно округляет глаза, а Горо откровенно закипает, почти готовый залаять. — Ты можешь не... — но Горо оказывается бесцеремонно перебит. — Что, прямо отвратительно? — Кадзуха, ухмыльнувшись, поднимает бровь. — Будто бы тебя засунули в бетономешалку, потом переехали катком, а потом ты попал в эпицентр урагана. В общем, выглядишь так, будто ты умрешь прямо на месте, — закончив свое красочное разглагольствование, Скарамучча безмятежно пожимает плечами. Горо ошарашенно открывает рот и переводит взгляд на Каэдехару. Аяка, помедлив, повторяет его действие. — Довольно точное описание моего состояния, — прикрыв пылающие жаром глаза, Кадзуха подпирает щеку рукой, в надежде удержаться и не рухнуть обратно на парту. — Что... — Аяка открывает рот, но затем закрывает, не вымолвив и слова. — Какого черта ты к нему лезешь? — а вот Горо, кажется, нашел, что сказать. Эту фразу он выцеживает с аккуратностью ядерного реактора, даже у Каэдехары по спине бегут мурашки. — Мой недалекий друг, не "лезу", а проявляю участливость, — Сказитель с упоением принимает этот яд, как таракан радиацию. Горо зло молчит. — Разве это незаконно? Он что, какая-то знаменитость? — Скарамучча на шаг отходит от парты, на которую опирался бедром. — Ты — его телохранитель? Близкий друг, может? — он медленно приближается, сверкает опасностью в темных аметистах. Горо поджимает губы, подавляя оскал. — Тогда с какой стати ты запрещаешь мне с ним общаться? Кто дал тебе право выбирать за Каэдехару свое окружение? — воздух вокруг Сказителя трещит, сочится концентрированным электричеством. Он почти вплотную подходит к Горо, неотрывно на него глядя. Парень еле заметно сглатывает, хмурится, не смея отойти назад. Кажется, время вокруг них молниеносно остановилось. — Держись от него подальше, — Горо рычит, искусно контролируя свою ярость. Его руки сжимаются в кулаки. Еще чуть-чуть, и он вцепится Скарамучче в лицо в попытках выколоть ему глаза. — А это уже не тебе решать, — почти мурлычет и пытается дотронуться до чужой щеки, но Горо остервенело дергается, уходя от прикосновения. Можно услышать, как в мгновение ока безвозвратно лопаются все его нервные клетки. — Пошли, пусть они сами разбираются, — сгребая отошедшую от шока старосту, он грозно удаляется. Хорошо, что Горо не видит, как Сказитель приторно-язвительно машет ему рукой. В противном случае последний бы поехал домой на карете скорой помощи. — Зря ты так, — только и говорит Каэдехара, устало складывая голову на парту. Образ Скарамуччи предстает размытым и нечетким, поэтому Кадзуха просто закрывает глаза. — Не люблю добродетельных выскочек, — Сказитель сплевывает эти слова на пол, который плавится, разъедаемый кислотой. — Я бы не назвал Аяку и Горо выскочками, — губы еле шевелятся, поэтому все слова остаются на грани слышимости бессвязным бормотанием. Но собеседник, на удивление, отлично его понимает. — Аяка — бесхарактерная амеба, не способная адекватно оценивать ситуацию через свои розовые очки, — голос вкрадчивый и ровный, без тени усмешки. — А Горо... он, пожалуй, больше походит на цепного пса, не приученного затыкать пасть, — Сказитель презрительно скалится, с его клыков почти капает яд. — Это грубо, — Каэдехара хмурится, приоткрыв глаза. — Они ведь хотели мне помочь. Ты довольно лицемерен по отношению к ним. — Если ты не заметил, жизнь в целом — довольно лицемерное явление, — едко усмехается Скарамучча. — Поэтому несколько несправедливо обвинять в этом одного меня, — он спокойно разводит руками, неотрывно глядя на Кадзуху. — Так что с твоим состоянием? — А что с ним? — невинно спрашивает, даже голову воинственно поднимает, но тут же, шипя, опускает ее обратно в приступе мигрени. — Да я и вижу, что ничего, — саркастично отзывается он, вскинув брови. — Меня больше удивляет, как ты вообще дошел до школы. — Пешком, — вторая попытка косить под дурачка тоже проваливается. Увы, из Каэдехары никудышный актер. Сказитель тем временем косится на окно, за которым безумствует природа, вырывая ветки у деревьев. — Правда? Действительно, вполне разумное решение, — его напускное спокойствие заставляет неосознанно напрячься. Скарамучча ведет себя, как хищник: затуманивает разум, усыпляет бдительность, чтобы впоследствии убить смертельным ядом, щедро приправленным отборным сарказмом. — Но тебе не приходила мысль, что ты... Вдруг, ну, скажем... Как бы выразиться... Заболел? — его затянутая гиперболизированная ирония путает и без того не соображающий мозг Кадзухи, отчего мигрень только усиливается. — Поверь, — аккуратно массирует виски, зажмурившись. Слова лениво вертятся в голове, не желая складываться в предложения. — Этот неутешительный вывод посетил меня еще утром, — предложение ощущается, как целая пьеса на двести страниц, что заставляет язык почти крошиться о высохшие неба. — И тебе это показалось совершенно нормальным? — напускное спокойствие медленно рассеивается туманной дымкой, отчего становится поистине тревожно. — Тебе правда показалось, что пойти в школу заболевшим — отличная идея? — голос звенит, как чугунная цепь, готовая вот-вот сорваться. — Я не хотел пропускать занятия, такой ответ тебя устроит? — Вполне, — холодом его интонации можно спасти все тающие ледники. — И с чего вообще такая пытливость, друг мой? — сознание начинает постепенно просыпаться, подкидывая вопросы в процессе рассуждений. Сказитель поджимает губы. — Не хочу видеть, как ты валишься в обморок по середине урока, — искрящиеся аметисты скрывают за этой отговоркой нечто другое, но Каэдехара слишком обессилен, чтобы ломать голову еще и над этим. — Не думаю, что кто-то обратит внимание, если я свалюсь в обморок, — Кадзуха даже давит нервный смешок, но тут же его гасит под металлическим укором аметистов. — Я все же предлагаю отпроситься, — Сказитель награждает его нечитаемым взглядом и скрещивает руки, становясь полностью недосягаемым в своих эмоциях. — Я не... — звонок снова заставляет неприятно зажмуриться, а слова предательски рассыпаться в голове без шанса их вспомнить. — Как хочешь, — Скарамучча щурится, и это его «Как хочешь» означает только то, что лучше не делать, как хочешь. Со временем начинаешь привыкать к загадочной недосказанности Сказителя.***
А вот привыкнуть к бесконечной головной боли не получается даже спустя три урока. Мысленно тысячу раз извиняясь, Каэдехара позволил себе заснуть на уроке Дилюка, потому что слушать его сквозь адскую температуру не было совершенно никаких сил. Проснулся он посередине следующей перемены, так как будить его никто не решался. Сказитель больше к нему не подходил, лишь иногда бросал укоризненные взгляды, которые невозможно было не почувствовать. Кадзуха лишь упрямо отворачивался к окну, игнорируя пульсацию в висках, или нагло смотрел прямо на Скарамуччу, будто бросая ему вызов. «Видишь, я в порядке?» «Видишь, я справляюсь с ситуацией?» И только в глубине души его Подсознание кричало, что ни черта Каэдехара не справляется. — Всем встать! — раздается командный женский голос, и Кадзуха молится всем архонтам, которых только знает, надеясь пережить этот урок. Леди Эола всегда была довольно консервативной и строгой учительницей, поэтому, заслышав ее командирский тон, весь класс в секунду встал около своих мест по стойке «смирно». И только Каэдехара, преодолевая головокружение, медленно поднимался со своего места, как полумертвый цветок, который полили водой. — Садитесь, — больной мозг не поспевал за ее резкой сменой приказов, поэтому Кадзуха едва не валится со стула, падая обратно. — Что за шум? — не нужно видеть леди Эолу, чтобы почувствовать, как она сердито вздергивает бровь, сканируя класс на наличие нарушителя. Искренние надежды остаться незамеченным рассыпаются в прах, ведь именно в этот момент организм решает жестоко его подвести, и в классе раздается громкий чих, после которого даже не следует «Будь здоров»: все слишком напуганы. — Будьте здоровы, Каэдехара, — после пожеланий в такой интонации люди обычно моментально загибаются и умирают, и Кадзуха мертвенно молчит. — Раз вы даже не соизволите извиниться, я приглашаю вас к доске, рассказывать домашнее задание. Сердце мгновенно преодолевает сверхзвуковой барьер, а по классу проносятся сочувственные вздохи. Вероятность выжить после ответа у доски на уроках леди Эолы была крайне мала. Так что у Каэдехары с его состоянием вообще не было никаких шансов. Взгляд пугливо и умоляюще скользит по Сказителю, но тут же разбивается о холодную сталь чужих аметистов. Что ж, теперь Кадзуха сам по себе. Через силу поднимается, на что уже уходит половина сил, и собирает всю волю в кулак. Мутной радужкой фокусируется на доске, чтобы в последствии не потерять ее в пространстве, и делает первый шаг. Ноги моментально набиваются ватой, а голова гудит, как автомобильный клаксон. Коридор между партами вытягивается на тысячи километров, а школьный пол превращается в зыбучий песок. Стены плывут, сбиваясь в косяк, а потолок уносится в теплые края, пока материя растекается перед глазами, затекает в горло. и Кадзуха захлебывается. Ноги безнадежно затягивает по колено в песок. И Кадзуха тонет. И небо, оставленное крышей, как прощальный подарок, вдруг крошится, и погребает Каэдехару под обломками. — Кадзуха! Возвращение в реальность подобно второму рождению: ничего не понятно и мучительно больно. Свет наждачкой проходится по сетчатке, напрочь отбивая желание открывать глаза. В руки и ноги постепенно приливает ясность, как после сильной анестезии. Звуки из расплывчатого белого шума выстраиваются в обеспокоенный гомон. И, затаив дыхание, Каэдехара почти полностью приходит в себя. Взгляд тут же цепляется за руку, — как постепенно дошло, свою собственную, — которая опирается на парту. Судя по расположению в классе, парта не его. Мутные рубины скользят вверх и останавливаются на ошарашенных изумрудах. Изумруды... Черт. — Леди Эола, Кадзухе плохо, могу я... — похоже, сегодня Горо не суждено договорить ни одну из своих фраз. — Я могу сопроводить Каэдехару до дома, — металлическая непреклонность чужого голоса заставляет зажмуриться. — На предыдущих уроках его состояние было таким же, — Сказитель до жути убедителен. — Однако он упрямился сказать об этом ранее и теперь, по моему субъективному мнению, не может далее участвовать в процессе обучения, — слова льются так, будто он защищает докторскую диссертацию, а не отпрашивает больного одноклассника с урока. — Отведи его в медпункт, — сухо бросает Эола, сощурившись. — Но учти, если твое красноречие окажется красивой ложью... — За кого Вы меня держите? — театрально хватается за сердце, вскинув брови. — Разве я похож на лжеца? — Да, — безапелляционно говорит учительница. — Он еще спрашивает, — шипит Горо по левую руку. — Кадзуха, тебе не нужна помощь? — уже менее зло спрашивает он. — Может, все же мне провести тебя? — Не стоит, — Каэдехара давит слабую улыбку в попытке вселить спокойствие в одноклассника. — Меня вполне устраивает кандидатура Сказителя. — Он же просто промыл тебе мозги... — сдавленно шепчет парень, уже без желания быть услышанным. Кадзуха хмурится, но решает задуматься о промывании своего мозга чуть позже. В этот момент стоять на ногах становится ощутимо легче, и быстрое прикосновение прожигает кожу под бинтами. Каэдехара изумленно выдыхает и оборачивает голову, натыкаясь на бурлящее электричество в аметистовой радужке. — Идем, — еле слышно говорит Сказитель, подталкивая к выходу из кабинета. — Я собрал твои вещи, — в доказательство он приподнимает серый рюкзак Кадзухи, тут же опуская его обратно. — Ты просто ищешь повод свалить с урока, змей, — приглушенно слышится сзади, и Скарамучча кровожадно оборачивается на Горо. — О, мне не нужно прибегать к хитрости, чтобы уйти с урока, — он взмахивает рукой, будто этот разговор его до смерти утомляет. — А ты будь осторожней: мелких грызунов змеи жрут на завтрак, — Сказитель обнажает клыки, растекаясь в победной ухмылке. В полной прострации он покидает душный кабинет не без помощи Скарамуччи. Он крепко держит его за руку, и Кадзухе не хватает сил и смелости выдернуть ее. Втянув прохладный воздух коридора, разум постепенно начинает восстанавливаться, анализируя реальность. Осознанность медленно возвращается в мозг, поэтому, когда они проходят дверь медблока, Каэдехара непонимающе останавливается. Сказитель раздраженно оборачивается, но, заметив в глазах вопрос, сдержанно отвечает. — Мы не идем в медпункт. — Но почему? — Наконец-то ты заговорил. У меня постепенно возникало ощущение, что я выкрал труп из морга, — Скарамучча оценивающе окидывает больного взглядом. Но, заметив скепсис в потухших рубинах, вздыхает. — Нет смысла туда идти, — делает многозначительную паузу. — Тут и так все понятно. — Что именно? — Что ты безответственный придурок, — резко выдыхает Сказитель, отчего по спине пробегает дрожь. — Подумать только: пойти в школу в таком состоянии! — он начинает активно жестикулировать, расплескивая все свое негодование. — Насколько я помню, я тебя предупреждал! А если это не обычная простуда? Может, тебе уже завещание надо писать, а не конспект по истории Тейвата? — Почему ты так рассержен? — А ты теперь только вопросы задаешь? — ядовито парирует Скарамучча, коротнув аметистами. — Я тоже хочу задать вопрос. — Задавай, — неровно отчеканивает Каэдехара, пытаясь казаться невозмутимым. Но этот хрупкий образ мгновенно рушится. — Ты вчера спал? — неуверенный кивок в ответ. — Сколько? — в упор смотрит, сканирует радужку, отчего становится неловко. — Часа два... — Ладно... — он шумно выдыхает, пытаясь вернуть себе самообладание. — Последний вопрос. Ты был ночью на крыше? Каэдехара чувствует, как мгновенно вспыхивают щеки от страха раскрытой тайны, но, может, и от температуры. Лучше бы от температуры. Взгляд судорожно начинает изучать окружение, всеми силами стараясь избегать зрительного контакта с аметистами. Кажется, там сейчас бушует электрическая буря. И вот, когда сил убегать не осталось, Кадзуха бросился прямо в бездну. Возможно, аметисты — это последнее, что он увидит. Но вместо небесной кары на него обрушивается только: — Придурок. Сказитель недовольно разворачивается, удаляясь в сторону выхода, уже не смотря на Кадзуху, мир которого затормозил и заглючил.