Разбитые сердца

— Архонты, на улице что, лето? У тебя, что ли, вещей теплых нет? Раньше Скар думал, что настоящим взрослым ребенком является Тарталья. А потом он начал общаться с Кадзухой. На первый взгляд он показался довольно самостоятельным и ответственным. Было ощущение, что он всегда все держит под контролем. А сейчас этот самостоятельный и ответственный Каэдехара выходит на улицу, которая в секунде от жуткого урагана, в легкой ветровке, при этом еле передвигается, периодически шмыгая не дышащим носом. Нет, Сказитель не злится. Он дико недоумевает. Недоумевает, как Кадзуха, гуру невозмутимости и самопознания, сейчас почти полностью опирается на Скарамуччу, еле держась на ногах. Недоумевает, как этот гений мысли вообще довел себя до такого состояния. Недоумевает, как он так легко оделся, прекрасно видя, какой апокалипсис творится за окном. Но еще больше он недоумевает, с каких пор все вышеперечисленное стало волновать Сказителя. Многолетняя мерзлота тает? — Мне не холодно, — упрямо отзывается Каэдехара, спускаясь со школьного крыльца, и в эту же секунду чихает, сильнее обняв себя руками. Скар раздраженно выдыхает, стягивая с себя куртку. Точно тает. Глобальное потепление. Катастрофа мирового масштаба. Когда на плечи опускается чужая куртка, Кадзуха медлит всего мгновение, а потом удивленно хмурится, стрельнув рубинами в Скарамуччу. — Не стоит геройствовать и играть в благородство, — даже с кошмарным жаром, он гордо вздергивает нос, щурясь. — Мне это не нужно, — он пытается скинуть чужую вещь, но на плечи резко ложатся руки, придавив тонкие ладони Каэдехары. — Сейчас я отвечаю за твою сохранность, — вкрадчиво и тихо, но достаточно близко, чтобы быть услышанным. Кадзуха перестает дышать. — Так что, будь так добр, не упрямься. Не хочу, чтобы ты умер по дороге домой. Каэдехара вырывается из чужой хватки. Исподлобья сверкает кровавыми глазами и отворачивается, и Сказитель готов поклясться, что видел густой румянец на его щеках. Кадзуха пыхтит, дергается, но в итоге засовывает руки в рукава чужой куртки. — Зачем тебе это? — внезапно спрашивает он, не поднимая взгляд. — О чем ты? — Зачем ты со мной пошел? Отчитываешь меня, куртку, вон, свою дал, — задумчиво перечисляет Каэдехара, а Скар с каждой секундой все больше осознает, что без понятия, как ответить на этот вопрос. — Или ты действительно нашел удобную причину уйти с урока? — по его лицу пробегает ироничная улыбка, но глаза моментально тускнеют. Скарамучча поджимает губы. — Ни в коем случае, — спокойно отзывается, внимательно следя за реакцией Кадзухи. — Уход с урока — лишь приятное дополнение, — теплая усмешка жжется на губах. Глобальное потепление. Пора начинать эвакуацию. — Надо же, Сказитель, гроза местных хулиганов, добрых простаков и строгих учителей, — веселье искрит в рубинах, потрескивает угольками уютного костра. — Любезно одалживает куртку больному однокласснику и доводит его до дома. Что случилось с язвительным образом электрической бури? — Каэдехара издает тихий смешок, а Скар впадает в звонкое замешательство. — Электрическая буря? Кто бы мог подумать! Мне счесть это за комплимент или глубоко оскорбиться? — лед трещит, крошится в щепки, придавая аметистам розоватый оттенок. Все это не к добру. И то, что на лице Скарамуччи неконтролируемо расплывается улыбка, — тоже не к добру. — А если серьезно... — нет, Скар, даже не думай, даже не... — Мы же друзья, разве не так? Тем более, мне... приятно твое общество? — откровение звучит, скорее, как вопрос, за что внутренний Сказитель от души бьет себя по лицу. Кадзуху же эти слова вгоняют в краску и заставляют выпасть из реальности на долгие секунды неловкой паузы. — Что ж, — немного отойдя, Каэдехара опускает взгляд на серый асфальт. — Приятно слышать подобное после нескольких лет беспросветного одиноч... — он осекается, замерев. — Кхм... — щеки бледнеют вместе с глазами, в мгновение теряющими все краски. — В общем, спасибо, — улыбка выходит неестественной, надломанной, и в сердце Скарамуччи что-то с тяжестью рвется. — Пожалуйста, — невозмутимо бросает, пытаясь выкинуть из головы самые печальные на свете глаза с оттенком вишни. Откровенно говоря, нихуя не получается. Каэдехара впадает в безбрежный океан своих мыслей, видимо, не желая продолжать диалог. Сказитель же неосознанно боится проронить и слово, пытаясь унять просыпающуюся жалость. Потому оба тонут в густом молчании, оно окутывает их непроглядным туманов, липким и тягучим, как деготь. Скар едва не проходит поворот, на котором они обычно расходятся, но Кадзуха безмолвно дергает его за рукав, меняя направление. Он, кажется, даже не задумывается над тем, что делает, будто Каэдехары здесь и вовсе нет. Просто оболочка. Скелет, обтянутый кожей. — Друг мой, в чем проблема? — удушливая тишина начинает раздражать, капая на нервы, и Скарамучча не выдерживает, спустя секунду выводя из транса и Каэдехару. — Какая проблема? — он недоуменно хлопает ресницами, но сквозь стеклянную пелену рубинов Сказитель видит, что Кадзуха прекрасно все понимает. — Твоя печаль меня угнетает, — маска недосказанности намертво пристала к лицу, поэтому Скарамучча надеется, что его поймут. — Покажи мне, где ты увидел печаль, — фыркает, и отворачивается, скрещивая руки на груди. Похоже, он был не очень доволен вторжением с свои размышления. И тут Скар делает, возможно, самый дебильный поступок в своей жизни. Он делает шаг навстречу, нагло вторгаясь в чужое личное пространство, разбивая его вдребезги. Но Каэдехара по-прежнему на него не смотрит. И Сказитель резко разворачивает его к себе лицом, аккуратно подцепив подбородок пальцами. Непростительно приближается, останавливаясь в десятке сантиметров от чужих губ. Обескураженные рубины сталкиваются с аметистами. Радужка теряет насыщенность, бледнеет, а щеки вспыхивают, как огни уличных фонарей, и этот контраст кажется чем-то головокружительным, непостижимым, волшебным. Скар долго и намеренно сосредоточенно вглядывается в чужую радужку, не разрывая зрительный контакт. И, когда Кадзуха почти перестает дышать, выдает: — Здесь, — ухмыльнувшись, от отпускает Каэдехару, давая ему возможность вдохнуть. — Что? — Твои глаза полны печали, — посмеиваясь над его смущением, Скар продолжает отыгрывать роль участливого друга. — Должно быть, кажется тебе, — Кадзуха, забывшись, отзывается рифмой, а когда это понимает, переводит настороженный взгляд на притихшего Сказителя, на лице которого расцветает полуулыбка. — Если б они ответ мне дали, — слова искрятся не без капли ехидства, и Каэдехара недоуменно хлопает глазами, видимо, не ожидая, что Скарамучча подхватит строки. — Мой друг, ты явно не в себе, — утрированно закатив глаза, Кадзуха уходит вперед на пару шагов, оставив Скара с легкой горечью: его уделали. — Да Вы, я смотрю, поэт, — в секунду нагоняет, приняв важный вид, и невзначай глядит на лицо Каэдехары, горящее алым пламенем. Ухмылка прорезает губы. — От поэта слышу, — он намеренно на него не смотрит, вероятно, до сих пор отходя от непрошеного близкого контакта. — Можно больше так не делать? — Не делать как? — возможно, Кадзуха не дойдет до дома не из-за неутешительной температуры, а из-за мозговыносящего искрометного притворства Сказителя. Потому что рубины недоброжелательно сверкают, в них заходится пламя, и обжечься ой как не хочется. — Как ты сделал до этого... — А как я сделал? — Ты надо мной издеваешься? — Возможно, немного, — Каэдехара недовольно цокает языком, переведя скептичный убийственный взгляд на Скарамуччу. — Напомни, почему мы еще общаемся? — Потому что ты меня еще не оттолкнул? — демонстративно приложив палец к подбородку, Скар выдает первое, что пришло в голову. Обычно это плохо заканчивается, но негативной реакции не следует. — Резонно, — после недолгой паузы бросает Кадзуха, скользнув рубинами по асфальтной дорожке. — Это что, получается, если тебя не отталкивать, ты так и будешь со мной общаться? — Немного странный вопрос, — с сомнением протягивает Сказитель. — Но да... В чем дело? — непонимание расцветает в аметистах, когда они замечают скромную улыбку на лице Каэдехары. — Ни в чем, — он оторопело откашливается, стерев мимолетный проблеск воодушевления, что даже несколько огорчает. Потому что на ментальном уровне хочется видеть чужую улыбку, отчего сердце в непонимании дергается, парализованное разрядом тока. — Вот неволей задумываюсь, — начинает Кадзуха, задрав голову к небу. Скар за ним неотрывно наблюдает. — Неужели тебе не с кем проводить время? — Что ты имеешь в виду? — Почему ты общаешься с одним мной? — Наверное, потому что никто в этом мире меня не любит, — Скарамучча посмеивается, отведя молнии своих аметистов на асфальт. Но, почувствовав напряжение в нависшем молчании, поворачивается обратно. Каэдехара с досадой кусает губы. — Шучу, — Скар легко хлопает его по плечу, а потом сует руки в карманы ветровки. — Не обольщайся так, приятель. Ты — не единственный мой собеседник, — кажется, рубины тускнеют пуще прежнего, но Кадзуха все же лепит на лицо улыбку и отвечает. — И кто же это? Бледный лик Луны? Или, может, бесконечный мрак? — Острота твоих олицетворений, конечно, поражает, но ты не допускал такой вариант, как, скажем, «человек»? — Он был последним в моем списке, — Каэдехара легко пожимает плечами, но в глаза не смотрит. — У тебя действительно есть друзья? — Откуда такие сомнения? — на грани иронии это звучит несколько вызывающе, но Кадзуха никак не реагирует. — И это, скорее, не друг, — рисуя в голове ехидную рожу рыжего клоуна, ворчит Скар. — Скорее, недальновидный индивид, общество которого возможно терпеть, — от слов веет брезгливостью, смешанной с едким эгоизмом. Смесь просто убийственная, но Сказитель и носом не ведет, привыкнув к своему аромату, а Каэдехара стоически выдерживает этот яд. — И как же ты только терпишь мое общество, — задумчиво, и вместе с тем саркастично протягивает он, накидав на губы набросок улыбки. — Судя по всему, очень сложно записаться к тебе в друзья, — еще немного, и Кадзуха начнет использовать почтительно-язвительное «Вы». — Интересно, чем же таким исключительным я привлек Ваше внимание? — так и знал. — Тебе необязательно обладать чем-то исключительным, чтобы привлекать чье-либо внимание, — сердце заглушает отвратительную искренность своих же мыслей, ураганом пробегая по органам. Какого черта Скар творит? — Ох... — Каэдехара смущенно замолкает, ища слова где-то под подошвой своих кед. — Даже не знаю, как трактовать твои слова, — с каждым звуком он становится все тише. — Трактуй так, как велит сердце, — с напущенной праведностью восклицает Сказитель, растекаясь в улыбке. — Боюсь, слушать мое сердце — весьма неудачная идея, — он сдержанно поправляет челку, и, поймав на себе вопросительный взгляд, аккуратно поясняет. — Оно не настолько стабильно, чтобы давать мне дельные советы. — Ни за что не поверю, — аметисты сверкают, ослепляя непреклонностью. Но побледневшие рубины действенно осаждают. — Неужели все настолько плохо? — пристально следит за реакцией, притихнув. — Ни в коем случае, — Кадзуха рисует улыбку, но краски, видимо, слишком неяркие. — Жить без сердца довольно увлекательно, — туманно отзывается он, отбиваясь от порыва ветра. — Его отсутствие освобождает от опрометчивых решений. — Вот как... — Скар раскладывает его слова по полочкам, силясь понять их заковыристый смысл. — Знакомо, — выдает он, пытаясь попасть в тот же астрал, но серость пустых улиц мешает расслабиться. Каэдехара вопросительно вздергивает бровь на коротко брошенное слово, однако затем понимающе кивает. Мысли захлебываются в тишине, нарушаемой надоедливым ветром, ерошащим прическу. Кадзуха задумчиво притихает, оставляя Скарамуччу одного в этой реальности. Решив воспользоваться моментом, все слова, сказанные ранее, прокручиваются в голове под прицелом дотошного анализа. Сказитель анализирует реплики Каэдехары, которые сводятся к зажатому минимуму, стоит упомянуть прошлое или личную жизнь. И становится необъяснимо тоскливо, тут же возникает желание узнать, какая мрачная (а то, что она именно такая, сомнений не остается) история за этим кроется. Не может такой человек, как Кадзуха, скрывать что-то столь незначительное. Но об этом он расскажет сам, просто нужно время. Но также дотошно Скар анализирует и свои действия. Тающая корка льда невыносимо зудит. Перегрев организма ему обеспечен. Вопрос только один: чем же вызвано столь стремительное потепление? Живостью рубинов, пылающих и теплых, их искренностью, дарящей чувство надежды, собранное из развалин? Их переменчивость в палитре, яркость которой нужно придерживать, методично и выверено подбирая слова? Их прометеевское сияние, никак не заглушаемое мигренью и жуткой погодой? Их несгораемость и непостоянство, варьируемое от алого пожара до тлеющих углей? Может, дело в греющей душу улыбке, сжигающей всю нечистоту в праведном пламени? Снисходительной и благодарной, хищной и победной, не требующей ничего, кроме как добровольно пропасть в языках ее ослепительно скромного обаяния? Может, дело в непреклонности характера, упрямстве и эрудированности, скромности и загадочности, которой окутан, как мантией, весь образ безупречного Каэдехары. Почему он такой неприступный? Почему его так хочется разгадать? Теперь вопрос не один. Какого архонта у Скарамуччи в голове вообще стали водится такие мысли? Почему все, к чему сводится круговорот вопросов, — это Кадзуха? Как все докатилось до этого? Только если он не... О нет... — Сказитель, — аккуратное прикосновение резко приводит в чувство. Скар было дергается, повинуясь рефлексам, но вовремя берет себя в руки. — Мы пришли, это мой дом, — Каэдехара глазами указывает на здание, около которого они остановились. Выжидающее молчание съедает заживо, пока плывущая картинка в голове наконец стабилизируется. Перед глазами вырастает непримечательная многоэтажка, бетонной тюрьмой которых усеяна вся улица. На задворках сознания пробегает мысль, что Кадзухе этот дом не подходит. Он должен жить в каком-нибудь крохотном домике на окраине города, или в неприступной башне, или в крепости, с подвесным мостом и рвом. Из фантазий вытягивает резкий чих. — Будь здоров, — оторопело и вместе с тем задумчиво произносит Скарамучча, переведя взгляд на друга. — Постараюсь, — кряхтит Каэдехара, утирая нос рукавом. — Ну... я, пожалуй... — Не высоковато ли? — Что? — Крыша. Ты ведь по ночам там проводишь свой бессонный досуг? — Кадзуха осторожно кивает. — И какой это этаж? — Двенадцатый, — Скар присвистнул. — Неудивительно, что ты заболел. — Дело не в крыше, к ней у меня иммунитет, — складывает руки на груди, устремив взгляд на крышу. — Это все дождь, — пожимает плечами. — Можешь пообещать, что не выйдешь туда, пока не пойдешь на поправку? — Каэдехара давится воздухом, глухо закашлявшись. — С какой стати? — Можешь или нет? — Зачем тебе... — читает в чужом взгляде «только попробуй не согласиться» и вздыхает. — Могу. — Спасибо, — без тени благодарности отзывается Скар. — Что ж... — после минутной заминки, Каэдехара неловко трет затылок. — Пожалуй, я пойду. — А... — на секунду выпав из реальности в омут своих раздумий, Скарамучча все же отвечает. — Да, пока. — Спасибо, что, — щеки Кадзухи незамедлительно краснеют. — проводил. — И тебе, — бросает Сказитель, развернувшись. И спустя пару шагов, когда за спиной закрывается подъездная дверь, смысл сказанных им слов с запозданием доходит. Твою мать.

***

— Кажется, мне пора перестать общаться с людьми. — Наконец-то до тебя дошло. — Иди нахуй. — Ты чего такой взвинченный? Влюбился, что ли? Блять. Да, он влюбился.