Разбитые сердца

— Ты уверен? — Нет, конечно. — И как ты собрался проверять? — Эм... Никак? — Может, ты ему позвонишь? — А, может, ты пойдешь на хуй? — Да что ты все заладил, я же помочь пытаюсь! Ох, ему уже никто не поможет. Возможно, Тарталья не понимал его потому, что у него была девушка. Люмин, его обворожительная и великолепная Люмин. Девушка-мечта, остроумная, красивая, умная, и к тому же, просто ненавидит Скара. Чем он заслужил такое презрительное отношение, он не имел ни малейшего понятия. (Ложь. Он прекрасно знал, почему она на дух его не переносит) На словах он знал ее как свои пять пальцев из рассказов этого рыжего клоуна, однако виделся с ней от силы раза три. И с первой же встречи бедному Чайлду пришлось разнимать этих двоих и с извинениями ретироваться из клуба, в который их занесло волей случая. Сначала они вполне себе приемлемо общались, возможно, даже отшучивались и обменивались историями. Но потом... Честно, Сказитель не помнил (или не хотел вспоминать), что послужило отправной точкой в их ссоре, но помнит, как гневно переливались золото и яд в чужих глазах. Такое количество язвительности он замечал только за собой и был неожиданно удивлен таким пылким нравом девушки. Если ему не изменяет память, они даже полезли было драться, но отошедший от недоумения Тарталья вовремя подоспел. С тех пор Сказитель встречал Люмин редко, и все, чем они обменивались, были ледяные взгляды, отчего рыжий всегда неуютно ежился. Собственно, в этом и заключалась причина, по которой Тарталья не до конца понимает, в каком пиздеце Сказитель сейчас оказался. Для Чайлда это вполне обычное дело — влюбляться. Еще до отношений с Люмин этот охреневший ловелас был знаком со всеми девушками школы, с половиной из которых постоянно бегал на свидания. И Скарамучча его искренне не понимал. Все девушки казались ему вполне себе обычными и одинаковыми. К тому же, глупыми и скучными. Сказитель всегда брезгливо кривился, стоило Тарталье заговорить с девчонкой в коридоре в его присутствии или хоть словом обмолвиться о вечернем свидании. Его никогда не интересовал противоположный пол, и на редкие предложения познакомиться тактично (а порой и не очень) отказывался. Но теперь он понял. Он просто гей! Блять. Он, в принципе, не имел ничего против и всегда к данному явлению относился нейтрально. Даже гейские шутки пару раз отпускал на пару с Чайлдом. Но никогда не думал, что вот так получится. Типо... Архонты, Сказитель так давно не ощущал невозможность человечески излагаться, даже в своей голове. Мысли болезненно расслаивались, разбирались, как дешевый детский конструктор. Каждое слово в потоке осмысления отдавалось режущей болью, мешая все принять. Да как же... Почему же... Почему в него...? Нет, правда, может, он ошибся? Перепутал, оступился, недопонял. Они же ведь друзья, да и не такие близкие. Интровертские заскоки обоих ставили непреодолимые барьеры в человеческом общении, но, вероятно, их все вполне устраивало. Но что-то было не так. Что-то мешало. Какой-то осадок на дне чужой радужки. Проблеск металла, позвякивающего цепями на перебинтованных запястьях (Скар не свихнулся, честно, он просто так чувствует). Метель с запахом смерти, застывшая в рубинах, как в снежном шарике с искусственным снегом. Что-то зудило, не давало покоя, и эти размышления каждый раз накрывали, стоило заметить, как Кадзуха скованно поджимает губы. Как натягивает рукава своей рубашки до самых кончиков пальцев. Как нервно поправляет челку, задевая эту невозможную алую прядку. Как перебирает пальцы, отведя взгляд. Каждый раз, когда Кадзуха был. Все его присутствие сбивало сигнал спутников, заставляло ледники таять, убивало солнце своим сиянием и напрочь ломало шестеренки в голове Сказителя. Ну так же нечестно! Может, он все-таки ошибся? — Ты чего опять задумался? — Отъебись.

***

Ходить вместе после школы домой стало негласной традицией, по поводу которой никто не высказывался. Оба восприняли это, как данность, и просто наслаждались тихим одиночеством в компании друг друга. Шла вторая неделя после того дня, когда Скар великодушно сопроводил Каэдехару до дома, и с каждым днем количество слов, которыми они обменивались, неумолимо сокращалось. Кадзуху, вроде бы, вполне все устраивало. Скарамуччу, вроде бы, тоже. Но в общении с Каэдехарой всегда было что-то не так. Порой, это даже не зависело от самого Каэдехары. — Скар! — оба недоуменно обернулись на оклик, донесшийся со спины. Около них остановилась девушка, пытаясь отдышаться. Видимо, бежала. И от одного ее вида лицо Сказителя искривилось в презрительной гримасе. — Что тебе от меня надо? — от ледяной интонации Кадзуха рядом с ним ежится и заходит за его спину. Хотя, возможно, он просто не привык, что кто-то использует по отношению к Сказителю это небрежное «Скар». А, может, он просто не привык, что кто-то вообще с ним общается. — Почему сразу так грубо? Тебя не учили манерам? — девушка вздергивает нос и откидывает назад длинные хвостики. — Я вижу, ты не занят, — Скарамучча многозначительно переводит взгляд на опешившего Каэдехару, но девушка благополучно игнорирует этот жест. — Спешу сообщить, что тебе крупно повезло! — торжествующе восклицает она и вытаскивает из кармана синей куртки два бумажных прямоугольника. — У меня есть два билета в кино, и мне совершенно не с кем идти. — Твои проблемы, — Сказитель равнодушно пожимает плечами. — Зачем ты потратила деньги на второй билет, если тебе не с кем идти? — издевательски выгибает бровь. — Если до тебя так туго доходит, — Скарамучча фыркает. — Объясню доходчивее. Звезды сказали мне, что ты — лучший спутник для похода кино. Так что сеанс завтра, в девять вечера, — она почти швыряет билет в Скара, но тот его нарочно не ловит и наблюдает, как билет тонет в ноябрьской грязи. — Ты что творишь?! — Мона, — голос звучит настолько резко и холодно, что Кадзуха за спиной вздрагивает. — Если до тебя так туго доходит, я объясню доходчивее, — он выразительно глядит на удивленную девушку и продолжает. — Во-первых, я Сказитель. Никто не давал тебе право называть меня как-то иначе, — она хмурится, отступив на шаг. — Во-вторых, какую надо иметь наглость, чтобы так бесцеремонно оторвать меня от беседы? — Каэдехара за плечом изумленно сверкает рубинами, это невозможно не почувствовать. — В-третьих, сколько раз тебе нужно сказать, чтобы ты оставила меня в покое? — недобрый огонь вспыхивает в аметистах, и Мона сглатывает. — Мне не интересно твое общество, — он поднимает грязный билет и, не отряхнув, вручает его девушке. — Не подходи ко мне больше, — взмахивает рукой, будто этот разговор его жутко утомляет. — Порой даже звезды ошибаются, госпожа астролог, — последние слова он выдавливает с такой надменной насмешкой, что Мона обиженно дует губы, а ее глаза начинают блестеть. Сказитель тем временем разворачивается и, незаметно потянув Кадзуху за рукав, уходит. — Вот и проваливай! — прикрикивает Мона. Кажется, у нее даже дрожит голос. Каэдехара порывается обернуться, но Сказитель одергивает его укоризненным взглядом аметистов. — Ты просто мерзавец! — вопит девушка, но ее слова просто повисают в порывах холодного ветра. Наступает молчание, на фоне которого слышно возмущенное бормотание Моны, но Скар так искусно не обращает на это внимание, что возникает ощущение, будто и нет никого у них за спиной. Они идут, не обронив и слова, пока не заходят за угол, и Кадзуха не выдерживает. — Потрудись объяснить, — он негодующе складывает руки на груди. — Кто эта девушка, и почему ты был с ней так груб? — вопрос несколько ставит в ступор, но Скарамучча быстро берет себя в руки и тяжело выдыхает. — Мона, — это имя зудит на языке, отчего Сказитель морщится. — Эта особа — невероятная прилипала, периодически действующая мне на нервы, — зло косится на пустоту, вновь представляя девушку. — Она младше нас на год, но уверенности в себе у нее будет побольше, чем у тебя, приятель, без обид, — замечает, как Каэдехара мрачнеет, слегка потупив взгляд, но продолжает говорить. — Чувство собственного достоинства у нее возведено в абсолют, а чувство личных границ, увы, атрофировано, — раздраженно фыркает и закатывает глаза. — Она уже второй год не дает мне покоя со своей детской симпатией, вынуждая меня пойти с ней на свидание, — почти закипает, но Кадзуха продолжает любопытствовать. — Но почему «астролог»? — Бедняга помешана на звездах, — пожалуй, еще ни из одних уст слово «бедняга» не звучало так пренебрежительно. — Все твердила мне, что мы почти идеально совместимы. Что наши созвездия настолько близки, что это почти аномалия! Ну что за мракобесие! — Сказитель активно жестикулирует руками, что ему обычно несвойственно. Через какое-то мгновение он краем глаза замечает, как Каэдехара посмеивается, прикрыв рот ладонью. — Что смешного?! — Ох, прости! — еле сдерживает улыбку, все еще пряча ее за своей рукой. — Просто не думал, что тебя так злят астрологи, — и снова тихо смеется. Невесомо так, как маленький колокольчик. — Не просто астрологи! — но Скарамучча пропускает тонкую издевку мимо ушей, всплескивая руками. — А астрологи, не видящие дальше своего носа, не имеющие понятия о человеческих границах и просто непробиваемые эгоисты! — с каждым словом негодование становится все громче, но гневная тирада прерывается. Кадзуха прыскает от смеха, отвернувшись от раскаленных, злых аметистов. — Я вот не понимаю, я что, анекдот рассказал?! — Прости, — Каэдехара все же оборачивается, веселые огни пляшут в рубинах, искрясь и заливаясь. — Неужели эта девушка вызывает у тебя такие бурные эмоции? Я даже начинаю завидовать, — Скар застывает, приоткрыв рот. — В смысле, ты так холодно держался с ней, и так горячо распинаешься, едва о ней зайдет речь, — весь гнев в секунду улетучивается. — Разве тебе не должно быть все равно на нее? — Ты прав, но... — все слова предательски рассыпаются, так и не обретая голос. — Но... Я ведь... Я просто... — и Сказитель изрекает фразу, которая почти никогда его не подводила. — Да иди ты! — и скрещивает руки на груди, отворачиваясь. Великолепно, Сказитель! Да вы на высоте! Теперь ваш уровень интеллекта сопоставим с пятилетним ребенком! Блестяще! — Ну надо же! — театрально вздыхает Кадзуха, но Скарамучча упрямо не поворачивается. Потому что, если он посмотрит на него прямо сейчас, то, кажется, умрет на месте. — Мне, простому смертному поэту, удается победить в словесной перепалке Сказителя, мастера красноречия и колких фраз? — и звонко смеется. — Ты что, обиделся? — и чуть менее радостно, дотрагивается до плеча. Но Скарамучча упрямо не реагирует. Ровно десять секунд. Потом сдается. — Что значит «поэт»? — внезапно оборачивается, перехватывая чужой удивленный взгляд. — Только не говори, что ты пишешь стихи, — коротко улыбается. Потому что, если он пишет стихи, то препираться уже не получится. — Я сказал «поэт»? — Каэдехара тут же начинает нервничать, сминая рукав несчастной куртки. — Да и какие стихи? Архонты, о чем ты? — он перестает смотреть на Сказителя (вероятно, нарочно), уплывая в поток слов. — Какие мне стихи? Я и строчки не напишу! Ну что за нелепое предположение? Тем более, я что, в девятнадцатом веке? Никто стихи в здравом уме писать не будет! Да и вообще... — Кадзуха. — Что? — Ты пишешь стихи? Только честно. Я осуждать не собираюсь. Каэдехара тут же никнет, медленно опуская бледный взгляд. Пепельная челка спадает на лицо, а руки прижимаются к груди. Либо у него непреодолимый триггер на слово «стихи», либо у него с ними связана жутко печальная история. Либо Скар понятия не имеет, что тут происходит. Кадзуха тем временем, опасливо глянув исподлобья, коротко кивает. Вот черт. — Но ведь это замечательно, — Сказитель переводит взгляд наверх, в небо. И вовсе не потому, что хочет скрыть рдеющие щеки, нет. — Я, по большому счету, не удивлен, это было вполне ожидаемо, — искусственное спокойствие окутывает его голос, и Скарамучча почти чувствует, как Каэдехара недоверчиво на него косится. — Я имею в виду, что с твоим словарным запасом можно писать целые поэмы, — сбоку слышится усмешка. — Не переоценивай меня, — скромно отмахивается. — Я не пишу ничего выдающегося, — пожимает плечами, слабо улыбнувшись. — Так, жалкие четверостишия. — Я бы почитал, — неосознанно вырывается раньше, чем Скарамучча успевает об этом подумать. В эту же секунду неуверенно переводит взгляд на Кадзуху, который отзеркаливает его действие. На чужих щеках расцветает румянец, и Скар готов поклясться, что сам сейчас сгорит в адском пламени своего же смущения. проходит молчаливая секунда, а потом Каэдехара отвечает, пытаясь вернуть себе былую непринужденность. — Я над этим подумаю, — хитро щурится, но румянец так и не пропадает. — Кстати, — кажется, он пытается перевести тему, и Сказитель, в принципе, не против. — Какой, говоришь, год Мона пытается добиться твоего внимания? — а, нет, все-таки против. — Второй, — недовольно отзывается, прищурившись. — И так и не дал ей шанс? Она, как я заметил, довольно красивая, — ревность бьет колоколами в голове, почти заглушая слова Кадзухи. — И очень инициативная, — усмехается, переведя выжидающий взгляд. А у Скара в мыслях все трещит и рушится, потому что Каэдехара назвал Мону красивой. — Она меня не интересует. Не нравится, — судорожно отзывается, скрестив руки на груди. — А кто же тебе нравится? «Ты» почти слетает с губ, но Сказитель вовремя себя одергивает. — Никто, — эти слова он произносит так быстро, как только может. Даже не успевает прикрыться, перестраховаться напускным безразличием. Боится ими обжечься. И боится, что Кадзуха поймет их смысл. И боится не зря. Каэдехара задумчиво склоняет голову вниз, скрестив руки на груди. Кажется, рубины стали больше походить на кровь, чистую и печальную, которая плещется в стеклянных стенках радужки. И Скар даже не сразу замечает, как неосознанно тоже опускает голову, стараясь внимательнее разглядеть прозрачную эмоцию в чужих глазах. Как загипнотизированный. — И все таки, — но Каэдехара резко поднимает голову, не глядя на Скарамуччу, и слабо улыбается. — Я вполне понимаю Мону, — смысл слов никак не хочет осмысляться, поэтому Сказитель непонимающе переводит взгляд на Кадзуху. — О чем ты? — Ну... — и он тут же тушуется, вновь цепляясь за рукав. — Я имел в виду... Что... Что понимаю, почему Мона от тебя не отстает... — И почему же? — шестеренки в голове отказываются вертеться, потому что пазл так и не складывается. — Потому что... — Каэдехара протягивает гласные, как жвачку. Будто и вовсе разучился говорить. Что ж, в этом они сейчас похожи. — Потому что ты... такой... — неопределенно водит руками по воздуху. — Забудь, — вздыхает, сдаваясь. Сказитель и готов забыть, но разве можно выбить из головы, как чужие щеки мгновенно вспыхивают по до сих пор непонятной причине? — Ладно, — неуверенно тянет он, недоуменно хлопая глазами. — Меня, конечно, раздражает, когда фразы не договаривают, но... — Ну надо же! Мы пришли! — внезапно восклицает Кадзуха, указав на свой дом, выглядывающий через дорогу. Скар тем временем думает, что как-нибудь скажет, что еще его раздражает, когда его перебивают. — Я, наверное, пойду домой, — едва на пешеходном переходе загорается зеленый свет, Каэдехара подрывается с места. — Пока! — бросает, не обернувшись. — Пока, — с запозданием произносит Скарамучча, когда Кадзуха уже подбегает к подъездной двери, распахивает ее и тут же скрывается. Он до конца и не понял, почему Каэдехара так очаровательно покраснел, и что он собирался сказать, но одно он точно понял. Нет, он не ошибся.