Разбитые сердца

— Он что, твой одноклассник? — И давно вы общаетесь? — Почему ты нас раньше не познакомил? — А как его зовут? И прочее в нашей непостоянной рубрике «Задавай Каэдехаре Кадзухе вопросы, пока он не разучится говорить»! А спонсор нашего испанского стыда — «Сказитель»! «Сказитель» — зачем он согласился пойти с Кадзухой, архонт бы его побрал?! В такие моменты семейные ужины становятся невыносимой пыткой, вытерпеть которую сил просто не хватает. Как только домой вернулась Нин Гуан, Бей Доу тут же подлетела к ней и своим громогласным голосом поведала о безымянном госте, который скрылся из виду, едва заметив опекуншу. Каэдехара стоически молчал, уже не стараясь скрыть свои алеющие щеки (потому что их сможет скрыть разве что крышка гроба). Однако, стоило всем усесться за стол, как безмолвие с треском разбилось под грудой вопросов Бей Доу и парой деликатных уточнений Нин Гуан. Кадзуха пытался взять себя в руки, однако это не помогло остановить масштабный геноцид нервных клеток. — Так как он оказался у нас дома? — Бей Доу пыталась быть деликатной, но сдалась уже на втором вопросе. — Предложил ему переждать грозу у меня, — попытки придать себе невозмутимый тон были такими же прозрачными, как и стекло за которым все не унимались раскаты грома. Интереcно, как там Сказитель? Он ведь так и не дождался окончания грозы и пошел домой? Он хотя бы добрался? Так быстро ушел, толком даже не попрощались. Хотя... Он ведь назвал меня... — Кадзу, — собственное имя выводит из транса, заставляя дернуться. — Ты меня вообще слышишь? — Бей Доу глядит обеспокоено, но Каэдехара безуспешно давит улыбку. — Прости, ты что-то говорила? — Неужели этот парень так сильно занимает твои мысли? — вкрадчиво интересуется Нин Гуан. Щеки Кадзухи вспыхивают. — Мам! — возмущенно восклицает он. — Почему ты решила, что я думаю именно о нем? Я что, не могу думать о чем-то другом? О грозе, например. Я что, не могу думать о грозе? — Тихо, милый, — она поднимает руку, призывая остановить этот судорожный монолог. — Я просто предположила. Да и к тому же, — хитрый прищур не предвещает ничего хорошего. — Я знаю этот взгляд. — Не понимаю, о чем ты, — в голове появляется одна догадка, но она кажется настолько безумной, что Каэдехара решает ее не озвучивать. — Врешь, — только и говорит она, коротко улыбнувшись. — Так как его зовут? — не унимается Бей Доу. — Сказ... — Кадзуха осекается. — Скар... Скарамучча. Его зовут Скарамучча. — Странное имя, — опекунша задумчиво хмурится, но тут же отмирает. — Без обид, ладно? — Конечно, — держать спокойный тон с каждым вопросом становится все сложнее и сложнее, поэтому Каэдехара, не доев, встает из-за стола. — Спасибо за ужин. Я пойду к себе, — видно, как Бей Доу рвется что-то сказать, но Нин Гуан предостерегающе накрывает ее ладонь своей. Кадзуха бросает последней короткую благодарную улыбку и ретируется. Коридор преодолевается в считанные секунды, и, едва дверь в комнату оказывается закрыта, Каэдехара почти с разбегу падает в кровать и, уткнувшись лицом в подушку, издает страдальческий стон. Давно его не мучили такими расспросами, поэтому сейчас он был просто к этому не готов. В основном, матери не сильно давили на Кадзуху, когда дело касалось личной жизни (вероятно, брали в расчет, что рассказывать ему было нечего). И теперь, когда на горизонте показался парень со «странным» именем, с которым Каэдехара, оказывается, близко общается, — потому что Каэдехара не мог позвать к себе домой человека, с которым он бы не общался близко, — быть деликатными не получается даже у опекунов. Кадзуха их в этом не винит, однако в душе ворочается глухое раздражение. Вздохнув, он переворачивается на спину, сверля потолок безучастным взглядом. С минуту подумав, он достает телефон из кармана.

кому: Сказитель

22:36

[Мне выписать тебе чек на мою моральную реабилитацию?]

Ответ, что удивительно, приходит почти сразу. от кого: Сказитель 22:37 [могу я поинтересоваться, в чем моя вина?] Каэдехара было собирается обвинить Сказителя в том, что тот согласился переждать у него эту чертову грозу. Но в под дых резко бьет осознание того, что Сказитель бы не согласился, если бы Кадзуха его не позвал. Если бы вообще не открывал свой глупый рот.

кому: Сказитель

22:37

[Ты прав, извини]

Горечь вины колется где-то под сердцем, затягивая его в непроглядные дебри самокопания. Глупый Кадзуха. Глупый, наивный и жалкий Кадзуха, который совершенно не думает о последствиях. Однако, подавив в себе приступы самоненависти, он отчаянно предпринимает попытку перевести тему.

кому: Сказитель

22:38

[Как ты добрался? Тебя молнией там не убило?]

от кого: Сказитель 22:39 [о архонты, кадзу прекрати извиняться] от кого: Сказитель 22:39 [и нет, молнией меня, к сожалению, не ударило] Каэдехаре так и хочется упрекнуть его за это мрачное «к сожалению», но сейчас его куда больше волнует другое:

кому: Сказитель

22:39

[А ты... теперь собираешься меня так всегда звать..?]

Щеки непроизвольно плавятся, когда сообщение оказывается отправлено, а сердце ухает куда-то в пропасть. Однако ответ только усугубляет этот эффект: от кого: Сказитель 22:41 [а ты против?] Кадзуха теряется в попытках понять, с какой интонацией читать это сообщение. Однако через секунду уже перестает раздумывать и печатает ответ, прикусывая губу, уголок которой предательски ползет вверх:

кому: Сказитель

22:42

[Нет]

***

Через неделю Каэдехара начинает жалеть, что согласился. Потому что он явно был не готов. Потому что Кадзу — это когда спокойно, тепло и безопасно. А рядом с ним уж точно не спокойно (от постоянных загонов до резкой смены настроения), не тепло (самого приходится кутать в чужую куртку) и явно не безопасно (хулиганы и сломанный нос Сказителя до сих пор изредка посещают его кошмары). Он — Кадзуха, тихий, невзрачный и нелюдимый. Он — Каэдехара, сдержанный, вежливый и недоверчивый. Ему даже подходит обрубочное Кад, грубый и резкий отголосок его противного имени. Но никак не Кадзу. За эту неделю он привлек к себе столько внимания одноклассников, сколько не привлекал все прошлое полугодие. Кто-то ограничивался односложным вопросом и впредь к нему не приставал. А кто-то не мог сдержать своего гипертрофированного удивления и так и сыпал расспросами о том, как он добился этого умилительно-неуместного сокращения от холодного и отстраненного Сказителя. Кадзуха отбивался, как мог, и даже вытерпел свирепый взгляд Горо, который издалека наблюдал за их беседой. Подойти он не удосужился, видимо, все еще остерегаясь ядовитых колкостей от Скарамуччи. Или Скара. Ох, Каэдехара в своей жизни ни разу столько не осекался во время разговора, потому что так чертовски сложно смотреть в эти невозможно пронизывающие аметисты, на эти сумрачно темные пряди волос, на эту величественно прекрасную грозу во плоти и использовать это оборванное, осколочное Скар. Просто невыносимо. Просто невыносимо думать об этом, сидя на излюбленном краю крыши. Холодный злой Ветер, явно разгневанный отсутствием внимания, так и норовит сбросить Кадзуху. Он, конечно, не против, наоборот, только благодарен будет. Однако каждый порыв подобных мыслей сопровождает сопутствующая. А что подумает Сказитель, если он спрыгнет? Естественно, такого рода размышления возникали не первый раз, однако повторение — мать мучения, или чья она там мать...? Неважно. Ну, как бы Каэдехара не ударялся в ванильные фантазии, рациональный ответ всегда один — Сказитель, вероятно, никак не отреагирует. Бросит что-то нейтральное вроде «Жаль этого неудачника» и забудет. Так говорил ему Разум. Говорил вкрадчиво, почти угрожающе. Однако Сердце, его глупое, ничтожное Сердце, остается все таким же наивным и мечтательным. Так отчаянно рисует в голове Кадзухи картины того, как Скарамучча неистово скорбит, удаляясь в многолетнюю, безвылазную депрессию. Как приходит на могилу Каэдехары (если его, конечно, не кремируют), возможно, даже плачет. И именно эта мысль приводит его в чувства. Потому что, как бы Кадзуха не фантазировал, слова «Сказитель» и «плакать» просто не могут стоять в одном предложении. Только если это не «Сказитель заставил кого-то плакать». Потому что, как бы Кадзуха не фантазировал, в его голове просто не укладывается такая картина. Слишком не реалистично. Но, — Каэдехара болтает ногами, свешенными с края, — это не имеет значения. В любом случае, он все равно не собирается прыгать. А если посмотреть на это с философской точки зрения, когда его тело разобьется о землю, ему уже будет все равно, что подумает Сказитель. Так что Кадзуха, долго глядя на улицу внизу, заключает, что эти размышления останутся всего лишь гипотетической ситуацией. Его постыдной фантазией, которая останется лишь в чертогах его глупой головы. Глупый Кадзу. Паразитические мысли разъедают мозг, а задумчивое молчание только их усугубляет. Еще немного поглядев на ночной переулок с высоты двенадцатого этажа, он ложится на ледяной бетон, на самый край. Уже даже не страшно. Холод забирается под куртку, но Каэдехара не собирается идти домой, лишь упрямо кутается сильнее. Еще немного. Небо, серое и мрачное, чем-то напоминает слякоть, распластавшуюся там, внизу. Кажется, что еще секунда, и оно обессилено рухнет, погребет под собой всю Инадзуму. И Кадзухе, кажется, абсолютно все равно на это. Он прикрывает глаза, будто сейчас уснет, но и он, и негодующий Ветер, свистящий над ухом, знают, что это далеко не так. Каэдехара просто думает. Думает устало, небрежно складывает строки в своей голове, и в итоге открывает «Закладки» на своем телефоне.

Зачем же так четвертовать?

Отсек бы голову мне сразу!

Мне словно не хватает букв...

Ведь ты — не Скар, а я — не Кадзу.

Зло поджимает губы. Откладывает телефон, едва не разбив его о бетон. Сердце, подогнав кровь к его щекам, кажется, срывается вниз, Каэдехара почти слышит глухой удар об асфальт. Он поднимается на ноги и, отряхнувшись, уходит.

***

— Кадзуха. — Нет. — Кадзу. — Нет. — Ну пожалуйста. — Нет. — Но почему? Честно, Каэдехара и сам не знает, почему. Почему он такой по-идиотски упертый, когда это вовсе не требуется? Он вполне спокойно мог дать Сказителю прочитать пару своих четверостиший. Но только те, в которых не было упоминаний Сказителя. Или смерти. Или и того, и другого. Следователь, ни одно показать не получится. Потому что тогда он все поймет. Хотя, Кадзуха не исключал фактор ментальной недогадливости Скарамуччи, который вполне обеспечивал ему полную секретность. Однако не было нужды идти на такой риск. Поэтому, когда Сказитель попытался снова выдавить из себя просьбу, Каэдехара скрестил руки на груди. — Тебе не будет интересно, — только и может сказать он, потому что правда, увы, слишком мерзкая, чтобы ее озвучивать. — С чего ты решил? Я же не читал не одного твоего четверостишия! — И слава архонтам, — бурчит Кадзуха, отводя взгляд. — Серьезно, я просто не понимаю! — Сказитель вскидывает руки. Челка падает ему на лицо, путаясь в порывах ветра. — Что же такого компрометирующего я могу прочитать? Каэдехара едва не отвечает «Всем», однако вовремя сдерживается. — Ничего, — бессовестно лжет, отчего лицо мгновенно розовеет, но Ветер ловко это скрывает, налепив несколько прядей ему на лицо. И надо же ему было так опрометчиво обронить «Напишу об этом пьесу»... И кто же знал, что у Сказителя такая хорошая память? В следующий раз он подумает несколько раз, прежде чем хоть словом обмолвиться с этим хитрым искусителем. Однако он прекрасно знает, что в следующий раз опять провалится. — Так что, неужели наш загадочный Каэдехара Кадзуха так и продолжит упрямиться, не доверяя своему другу? — Скарамучча саркастично вскидывает бровь. — Да, — однако Кадзуха на сарказм не ведется, отвечая своим самым невозмутимым тоном. — Не доверяешь мне? — оттенок этой фразы заставляет Каэдехару на мгновение застыть. Он не до конца понимает ее природу, но уже чувствует осадочную обиду, сквозящую в аметистах. Чувство вины сдавливает горло. — Нет-нет! — отчаянно мотает головой, отведя взгляд. — Я, конечно, тебе доверяю, просто... — Перестань, не надо оправдываться. — Просто я не привык открывать кому-либо что-то связанное со мной, — однако Кадзуха не слушает и все же заканчивает фразу. — Ох, не стоит, — Сказитель отмахивается от его объяснения, как от назойливого насекомого. — Я и так понимаю. К тому же, мне не привыкать, — аметисты сверкают чем-то темным, глубинным. И Каэдехара непроизвольно засматривается. — Не привыкать? — помедлив, эхом повторяет он, аккуратно, словно ходит по тонкому льду. Скарамучча поджимает губы. — Ну, знаешь, — он неопределенно разводит руками. — Когда твой образ в обществе воспринимается, как нечто опасное и язвительное, трудно стать кем-то другим. Кем-то, кому можно доверять, — он опускает глаза на асфальт, но тут же его поднимает. — Так что не думай, что задел меня, не накручивай, — острый взгляд пронзает молнией, отчего Кадзуха перестает чувствовать свое сердце. — Прости, я... — О, только не это... — О чем ты? — Ты снова извиняешься, — последнее слово он выплевывает с таком неприязнью, что Каэдехара морщится. — Извиняешься в тех ситуациях, в которых нет твоей вины, — недовольство искрится, обжигая тлеющим огнем. — Перестань так делать, меня это раздражает. — Прос... — и осекается, прикусив губу. — Хорошо, больше не буду. — Спасибо, — коротко бросает Скар без тени благодарности. Остаток пути до дома они проводят в напряженном молчании. Ну, или таковым оно показалось только Кадзухе. Лицо Сказителя непроницаемо. Ветер почти сбивает с ног, разбушевавшийся к началу декабря. И, когда дорога начинает казаться просто бесконечной, они заходят за угол и Каэдехара видит свой дом. Какое облегчение. — Ну, ладно, пок... — Скар! Еле нашел тебя! — оба оборачиваются на звук, оторопев. Парень, который так по-свойски добродушно и легко называет Сказителя его сокращенным прозвищем, вызывает у Каэдехары волну вопросов. А когда Сказитель ему нехотя отвечает, скрестив руки на груди, эта волна накрывает Кадзуху с головой. — Столетие назад человечество придумало телефон, слышал о таком?