***
— Да не волнуйся ты, уже почти ничего не болит! — Ты буквально вчера чуть не умер! — Не утрируй! — Слушай, Кадзу, — тон немного смягчается, а голос становится менее громким, — Я просто волнуюсь. — Я понимаю, — от этих его откровенностей всегда становилось неловко, поэтому щеки предательски заливаются румянцем. — Поэтому, прошу, дай мне тебя осмотреть, — и глаза такие щенячьи, блестящие. Ну как тут откажешь? — Ладно, — недовольно выдыхает, делая одолжение.***
— Эй, Томо, — солнце достаточно отогрело крышу, чтобы на ней можно было лежать, не боясь отморозить себе что-нибудь. — М-м-м? — лениво отзывается парень, лежа по правую руку от Каэдехары. — Как ты думаешь, кем мы станем, когда вырастем? — он искренне не любил тему будущего,***
— Ох, этот Каэдехара Кадзуха — сплошное разочарование, — через щелку в двери слышно плохо, поэтому приходится полностью затихнуть. Потому что дыхание снова выбило. — И не говорите, — голос директрисы неприятно скрипит, отскакивая от стен кабинета. — Сплошное разочарование, — говорит так, будто хочет распробовать это словосочетание. — Это вы точно подметили, дорогая. Столько лет уже капает на мозги своим присутствием, сил моих нет. — И ходит весь вечно побитый, всю репутацию нам портит, — второй голос ему тоже до боли знаком, но их воспитательница и так частенько говорит то, что думает о детях, так что ее недовольные тирады не в новинку. Но больно все равно как в первый раз. — Вот-вот! Страшно его в люди выпускать, — Кадзуха невольно опускает взгляд на свои руки. И, когда тошнота подкатывает к горлу, тут же их поднимает, вновь прислушавшись. — Уродец, что с него взять. Вот его ни одна семья и не берет, — усмехается директриса, и воспитательница поддерживает ее мерзкий смешок. Взгляд застилает соленая пелена, но Каэдехара никуда не уходит. Продолжает слушать. Чертов мазохист. — Скорее бы он уже вырос, — презрительно бросает воспитательница. — Не будет больше на шее нашей сидеть. — Только продукты переводит. — Ладно бы, он их хотя бы ел. Так не жрет ничего, паразит. — Безобразие! — кудахчет директриса. — Самое настоящее. В кабинете повисает недолгая пауза. Кадзуха делает судорожный вдох в попытке успокоиться. А через секунду жалеет, что не ушел раньше. — Надеюсь, Токута и его компания когда-нибудь добьют этого мальчишку, — шипение воспитательницы ощущается, как змеиный укус: резкий и болезненный. — Нет, много волокиты бумажной будет, — отмахивается директриса. Дальше Каэдехара слушать не собирается и уходит, едва не сорвавшись на бег. Звезды за окном цинично прикрылись тучами, чтобы не видеть этого ужаса. Чтобы не видеть Кадзуху. Он насильно старается об этом не думать. Не здесь. Взбежав по лестнице, в полной темноте бредет в свою комнату. Потому что знает ее расположение с точностью до миллиметра. Потому что живет тут всю жизнь. Это его укрытие, и это его тюрьма. Бесшумно открывает скрипучую дверь (эта секретная техника была мастерски отточена), и на цыпочках ступает в комнату (потому что может споткнуться о чьи-то ботинки). В комнате стоит умиротворенная тишина, сопровождаемая только мирным посапыванием его соседей. Каэдехара давит улыбку. Даже не верится, что эти люди спят спокойно, учитывая то, во что они превратили его жизнь. Но, разумеется, не все. Кадзуха проходит к своей кровати, не проронив ни звука. Самое главное сейчас — так же бесшумно залезть на свой второй ярус. Сглотнув, он аккуратно ставит ногу на первую ступеньку и прислушивается. Тишина. Выдыхает. Приподнимается и минует следующую ступеньку. А потом он слышит движение. И сердце падает обратно на пол. — Кадзу? — Каэдехара бы умилился этому сонному бормотанию, если бы не находился сейчас в этой ситуации. — Спи, — осторожно пробует все исправить. Но сиреневые глаза тут же распахиваются. Вздох. План провалился. — Архонт бы побрал твой чуткий сон, — тихо бубнит под нос. — Кадзу? — на этот раз более осмыслено. Парень тут же подскакивает и судорожно потирает глаза. Кадзуха замирает в одной позе, боясь пошевелиться. Может, так его не заметят? — Ты чего тут? — заметили. - Ничего, все в порядке, - Каэдехара отмахивается и снова предпринимает попытку забраться наверх. — Уверен? — чувствует на себе настороженный сиреневый взгляд и, смиренно приняв поражение, спускается. Радуется, что темнота скрывает его алеющие щеки. — Ты где был? Ох, лучше бы он этого не спрашивал. — Я, — воспоминания мгновенно ударяют в голову, и голос начинает дрожать. В носу щиплет от досады. — Я был... Я не, — все становится еще хуже, когда он всхлипывает. Ничтожество. — Тихо-тихо-тихо, — обеспокоено тараторит парень и подскакивает с места. Хватает Кадзуху за плечи и тут же прижимает к себе. — Что случилось? — Томо, — противные слезы впитываются в ткань чужой футболки, обжигая кожу. — Они... сказали... Они... Томо, они, — из-за всхлипов и нарастающей паники говорить становится все тяжелее. — Хорошо, я понял, тихо, — шепчет успокаивающе, сильнее прижимая к себе. — Пошли на крышу? — аккуратно спрашивает и, почувствовав на плече слабый кивок, берет Кадзуху за руку и выводит из комнаты.***
— Томо, — осипший от слез голос не слушается, но он продолжает. — Ответь на вопрос. — Слушаю, — сильнее кутается в плед, в который они оба обернуты, и внимательно заглядывает к тусклые рубины. — Я правда сплошное разочарование? — слезы снова застывают в глазах, и Каэдехара мгновенно отводит взгляд. — С чего ты взял? — парень тянется и, подхватив подбородок, разворачивает обратно к себе. Смотрит внимательно и обеспокоено. — Ты снова слушаешь тех маразматичек? — упрек, вперемешку с жалостью. В ответ молчание. Но недолго. — Они сказали, что ждут, когда Токута и его компания меня добьют, — надломленно лепечет, не поднимая глаз. Потому что знает, какой пожар там сейчас разожжется. — Вот сучки, — кипит, напрягаясь. Не заметив, сильнее сжимает подбородок Кадзухи. — Все в порядке, — легко улыбается и, на свой страх и риск, поднимает глаза. — Может, так даже будет лучше... — С ума сошел?! — резко заключает в сильные объятия. — Кадзуха, — слегка отстраняется, заглядывая прямо в глаза. — Слушай меня внимательно, — Каэдехара попадает в сиреневую ловушку и лишь завороженно смотрит. — Ты потрясающий. Ты мне очень дорог, — щеки мгновенно запекаются. — Я не представляю без тебя своей жизни, и уж точно не позволю тому придурку причинить тебе вред, ты меня понял? — дар речи возвращается к Кадзухе не сразу. — П-понял, — оторопело отзывается он. Между ними теплеет уютная тишина. И Кадзуха понимает: сейчас.***
Конечно, они все забыли. Конечно, только Томо все забыл. По крайней мере, он очень хорошо притворяется. Но Кадзуха притворяется лучше. Не забыл ничего из того вечера, ни тепло пледа на двоих, ни сладость чужих губ, ни леденящей пустоты. Но боялся лишний раз об этом заикнуться. Не хотел снова видеть лед в безупречной сирени. Поэтому молчал. Молчал, когда снова появлялись синяки, молчал, когда снова подслушивал у двери, молчал, когда приходил Токута. Томо тоже молчал. И так они провели месяц. И они бы молчали дальше, если бы не случилось это. Первым заговорил Кадзуха. — Тебя правда усыновляют? — невзначай бросил он, когда они остались одни в комнате. Конечно, это «невзначай» он репетировал перед зеркалом, стараясь сдержать дрожь в голосе. Томо перевел на него непроницаемый взгляд. — Да. Этого «да» вполне хватило, чтобы снова разорвать его на кусочки. Но Каэдехара, видимо, любит себя мучить. — Когда? — конечно же, он знает, когда. — Через неделю. — Понятно. И они снова молчат.***
— Ну, ты готов? — с наигранной — вернее, переигранной, — радостью интересуется директриса. Кадзуху от этого тона тошнит. — Готов, — с таким же напускным энтузиазмом отвечает Томо. Он оглядывает всех товарищей по комнате взглядом и задерживает взгляд на Каэдехаре. Через секунду поджимает губы и отводит его. — Тогда, будь добр, попрощайся со всеми, и бегом на выход, — отрезает директриса. — Но мы хотим его проводить, — говорит кто-то из парней. Томо переводит на них настороженно-недоверчивый взгляд. За всю их жизнь здесь они никогда не водили особой дружбы с соседями. Кадзуха, стоящий дальше всех, у стены, тоже заметно напрягается. Они, конечно, не Токута, но тоже не шибко приятные. — Ладно, только до двери, — недовольно отзывается женщина и выходит в коридор, вынуждая всех пойти за ней. Весь путь до выхода проходит в удушливом молчании, к которому Каэдехара уже должен был привыкнуть. Но он не привык. Не привык быть так далеко от Томо, который идет впереди, пока сам он замыкает строй. Коридоры всегда давили на него своей мрачной недружелюбной атмосферой, но сейчас Кадзуха будто очутился в огромном прессе. И все внутренности всмятку, и больно до жути. Но он молчит. За своими никчемными мыслями он не замечает, как они спускаются в холл, где сидит молодая пара. «Это и есть опекуны» — догадывается Каэдехара. Оба они выглядят сдержанно, но открыто, и, когда они замечают вошедших, их лица трогает легкая улыбка. — Мы усыновили одного ребенка, разве нет? — усмехается девушка, заметив толпу детей. — Это бонус, — ворчит директриса, не оценив шутку. Опекуны тем временем поднимаются и подходят к Томо, который выглядит мрачнее тучи. — Готов? — спрашивает мужчина, улыбнувшись. — Вы что, все сговорились? — недовольно отмахивается, поправив сумку на плече. — Прощайся со всеми и на выход, — отчеканивает директриса, сложив руки на груди. Опекуны награждают ее прищуренным взглядом. Тем временем Томо разворачивается к парням и, нахмурившись, обменивается со всеми рукопожатиями. Когда он доходит до Кадзухи, то медлит несколько секунд. Они никогда не пожимали руки. Каэдехара уже было думает, что они так и попрощаются, молча. Заслужил. Но из его груди выбивает весь воздух, когда его затягивают в сильные объятия. В мгновение ока он забывает о соседях, о директрисе и об опекунах, которые сейчас заберут Томо. Навсегда. — Я люблю тебя, — шепчет в ворот чужой толстовки. Так тихо, будто и вовсе ничего не сказал. Но он об этом жалеет, когда обнимающие его руки ощутимо напрягаются. В носу начинает щипать, а глаза снова наполняются влагой. Вот идиот. — Прости, — отвечают ему на грани слышимости, и это слово отображает все. Каэдехара громко всхлипывает, из легких вновь пропадает весь кислород. — Ну ладно, — отпускает внезапно, лишая опоры. — Спишемся как-нибудь, — салютует всем присутствующим, но Кадзуха, пытаясь утереть слезы, пока их не заметили, видит, что он говорит это ему. В груди колет. — До свидания, — любезно улыбается девушка, направляясь к выходу. Мужчина ограничивается молчаливым кивком. Они удаляются в холодную зиму. — Всего хорошего, — едко бросает директриса, сопровождая их к выходу. Его соседи по комнате, ядовито шепчась у него за спиной, покидают холл. А Кадзуха, насильно заставляя себя дышать, направляется к окну. Усаживается на подоконник и наблюдает, как единственный смысл его жизни уходит навсегда. Опекуны загружают его вещи в багажник и садятся на передние сидения Лексуса. Томо открывает заднюю дверь, но, почувствовав, что за ним наблюдают, оборачивается к окну, сталкиваясь с разбитыми рубинами. Тяжело сверлит его своими сиреневыми глазами, а затем садится в машину, захлопнув дверь. Когда они трогаются с места, Каэдехара решает уйти дабы больше не травмировать свою нервную систему, но задерживается еще буквально на секунду. Секунду, которую он вряд ли когда-нибудь забудет. Шум, с которым одна машина влетает в другую, доносится даже через закрытое окно. Треск и грохот закладывают уши, Кадзуха застывает в одной позе, не в силах оторвать взгляд. Обе машины оказываются на тротуаре, перемолотые, как в мясорубке. Непонятно, откуда взялось это Мазерати, почему оно ехало на такой чудовищной скорости и как вообще влетело в Лексус, все вопросы крутились на задворках сознания, потому что в голове крутилось только одно слово: Нет нет нет нет нет нет... Нет! Каэдехара не помнит, как он открыл окно, как чуть не подвернул ногу, упав на холодную землю и как добежал до ворот, игнорируя ледяной ветер и мокрые щеки. Как почти выбежал за забор, используя их тайный лаз, прежде, чем кто-то резко схватил его за руку, оттаскивая обратно. Не помнит свой крик, не помнит, как брыкался, проклиная все, что движется. Не помнит, как вырвался, но не побежал за забор, застыв в оцепенении. Потому что даже издалека эта картина выглядела ужасающе. Помнит только, как упал на колени в пятнадцати метрах от перекореженных автомобилей, а на нос вдруг упала снежинка. Пошел снег.