Честно, Кадзуха думал, что Скар шутит.
Но, как оказалось, у Скара нет чувства юмора.
Потому что Кадзухе совсем не смешно.
Всю неделю, всю гребанную неделю Каэдехара думал, что это все было не всерьез. Что Сказитель задал тот вопрос только для того, чтобы не делить с ним неловкое молчание.
«Хочешь, я пойду с тобой?»
О, он бы пошел за Скаром куда угодно.
Куда угодно. Но только не на кладбище.
И час назад, когда ему пришло:
от: Скар
17:28
[ну, мы идем..? я внизу]
Кадзуха вообще забыл, кто он сам, кто такой Скар и куда они идут.
А когда вспомнил, к горлу подкатила тошнота.
Он был чертовски не готов. Вернее, он был готов идти. Но он не готов был идти со Сказителем. Идти к
нему с кем-то еще. Поэтому, сделав глубокий вдох, он быстро напечатал «
Дай мне минут пять» и пошел в коридор.
Пока Каэдехара натягивал кроссовки, он думал, что это было самое необдуманное решение в его жизни и что он больше никогда не поступит так импульсивно.
Он знал, что лжет сам себе.
Пока он надевал легкую куртку, которая уж точно не подходила к погоде за окном, он думал, что не позволит всему зайти так далеко.
Он знал, что лжет сам себе.
Когда он вышел из квартиры и закрыл ее ключом, он подумал, что не допустит ту же ошибку.
Лжец лжец лжец
Оказавшись в лифте, он развернулся к небольшому зеркалу внутри и придирчиво осмотрел себя. Тусклые глаза, поддерживаемые синяками под глазами. Растрепанные во все стороны волосы, как обычно стянутые в самый неаккуратный пучок, который вообще может сотворить рука человека. Кадзуха недовольно морщится и отворачивается к двери.
Уродец, что с него взять.
Когда лифт приезжает, он на ватных ногах выходит и направляется к двери. Все еще надеется, что Скар пошутил.
Но, когда он оказывается окутан холодным декабрьским воздухом, понимает, что шутку пошутила над ним только Жизнь.
— Привет, — Сказитель вяло машет рукой, стоя к нему в пол оборота. — Куда нам идти? — сразу переходит к делу, пока мозг Каэдехары все еще генерирует приветствие. Он загипнотизировано скользит по Скару взглядом.
Какой он красивый.
— Да, привет, — заторможено тараторит он, чувствуя, как щеки непредвиденно вспыхивают на фоне общей температуры. — Нам нужно будет ехать на автобусе, это довольно далеко, — Кадзуха чисто физически не может выговорить слово
кладбище не дрожащим голосом.
— Супер, — недовольно фыркает Сказитель, засунув руки в карманы. — И на какую нам остановку? — кивает головой в сторону дороги.
— На ту, — указывает пальцем на дальнюю и слышит недовольное цоканье.
— Ты не мог раньше сказать? — и Каэдехара моментально тушуется.
— Прости, — лепечет он, неуверенно шагая.
— Да неважно, — Скар отмахивается, хмурясь. И Кадзуха хочет умереть прямо сейчас. Идиот.
Они молча доходят до остановки, на которую через пару минут подъезжает нужный им автобус. Каэдехара думает, что ему повезло. Потому что еще минуты в удушливом молчании он бы не выдержал.
Они садятся на самые дальние сидения. Кадзуха возле окна, а Скар рядом.
— Сколько нам ехать? — спрашивает ровным тоном, будто его уже все утомляет.
— Около получаса, — тихо отзывается Каэдехара, глядя в окно. Все снаружи утонуло в желтом свете фонарей. Неделю назад пошел снег, поэтому теперь все поверхности покрыты тонким белым пушистым слоем. Маленькие снежинки кружатся, сверкая в свете фонарей. — Прости, если доставляю неудобства, — зачем-то выпаливает, задумавшись. Поворачивается на Скара. Его аметисты наливаются сталью, в радужке гуляет электричество.
— Перестань, — отрезает он, и Кадзуха вообще жалеет, что в детстве овладел речью. Поджав губы, он отворачивается к окну. — Я поехал по собственному желанию, так что перестань винить во всем себя.
«Легко сказать», — усмехается про себя Каэдехара.
Последующие десять минут они проводят в молчании. Скар утыкается в свой телефон, Кадзуха глядит в окно. Краем глаза он замечает в чужом телефоне переписку, и где-то под ребрами неприятно колется обида. Маленькая такая, но неприятная, как порез бумагой. Но затем в голове пролетает мысль.
Просто ты скучный.
И больше он о переписке не думает.
Он думает о крыше, которую так опрометчиво разделил с кем-то. Хотя, не просто с кем-то.
Со Скаром. Они просидели наверху всего пару часов. И час из этого они молчали.
Но не так, как Каэдехара привык это ощущать.
Его одинокое молчание было колким и острым. Режущее по венам, разрывающее сердце и внутренности немым криком. Такое мертвенное, будто ты оглох. Его молчание всегда было слишком громким. Слишком открытым для всех и непонятным для него. Слишком красноречивым и больным.
Но в ту ночь все было иначе.
Тогда все уютно сгущалось и тянулось, как кленовый сироп. Клубилось вокруг них, окутывало мягким одеялом. Казалось, Кадзуха не умрет, даже если спрыгнет. Потому что смерть казалась какой-то недосягаемой. Потому что, когда рядом был ангел-хранитель, было не так страшно. Казалось, были только они вдвоем и эта крыша, с которой открывался вид на почти весь мир. Но весь мир Каэдехары был заключен в стеклянных аметистах, поэтому все казалось нереальным. Искаженным и искривленным.
Кадзуха бы умер за еще одну такую ночь.
Из мыслей его выдергивает ощущение, что ему резко стало не хватать места. Он удивленно поворачивается к Скару и замирает. Фиолетовая макушка покоится на его плече, оказавшись непростительно близко. Уловив движение, Сказитель подает голос.
— Извини, ты не против? — запоздало спрашивает он, видимо, поняв, что сделал это без спроса.
Но вряд ли это поможет Каэдехаре, щеки которого раскалились, как плита.
— Нет! — тонко пищит и поражается своему же голосу. Чувствует себя идиотом, когда Скар укладывается на его плечо.
А Кадзуха думал, что это он тактильный.
Глубоко вздохнув, он снова утыкается взглядом в окно, прокручивая в голове сладость тишины на двоих.
Так в его жизни случалось второй раз, и этот шанс он точно не упустит.
***
— Ну и жутко тут.
— Тебя пугают кладбища?
— Да нет... Просто неуютно здесь.
Каэдехара вздыхает. Не надо было его брать с собой.
И это было не вовсе потому, что Скар был ему неприятен!
Как раз наоборот. Просто теперь он еще и внушал дискомфорт своему единственному, на секундочку, другу. Притащив его на чертово кладбище.
Они бродят среди чужих могил, пока Кадзуха выискивает среди всех ту самую. Не то чтобы он не помнил, где она находится. Просто с наступлением темноты ориентироваться становилось труднее. Да и Каэдехара любил засматриваться на могилы.
Смотреть на тех, кто уже не в силах что-то изменить. Смотреть на тех, от кого уже ничего не зависит. Смотреть на тех, кому больше ничего не нужно.
Все эти мысли гоняли по спине Кадзухи мурашки, но он лишь вел плечом и шел дальше.
Еще немного.
— Он так далеко? — тянет Скар за его спиной. — Во-первых, на улице декабрь. Холодный декабрь. Во-вторых, мы ходим по, прости семеро, кладбищу, полному трупов и жуткой атмосферы.
— Прости, — сдавленно лепечет Каэдехара, внимательнее вглядываясь в надгробия. — Мы почти...
И ускоряет шаг, едва заметив
его.
...пришли.
Ноги тут же набиваются ватой, будто он плюшевый зайка. Тот самый, из стихотворения, которого бросила его малолетняя безответственная хозяйка. Голова забивается всем, что ассоциируется с изображением на мраморе. Но Кадзуха спешно прогоняет противное ощущение пощипывания в носу. И идет ближе. Скар затихает и тоже направляется за ним.
Фотографии у Томо своей не было, поэтому на надгробии он был выделен из общей фотографии детдомовцев. Ему тут лет одиннадцать, и Каэдехара искренне сожалеет, что у него нет ни одного его изображения в пятнадцать, в последний его год. Кадзуха помнит эту фотографию, на этом снимке стоял рядом с ним, совсем еще маленький и натянуто улыбающийся.
— Он был красивым, — топорно отзывается Скар, и, когда Кадзуха оборачивается, сверля его тяжелым взглядом, он тушуется.
— Я знаю, — в его тоне есть что-то от теплой улыбки, но этого так мало, будто и вовсе нет. — Здесь ему одиннадцать, — зачем-то уточняет, не в силах остановиться. — А мне восемь. Это общее фото, — разглядывает изображение, потянувшись к холодному камню.
— Понятно, — неуверенно тянет Скар, видимо, не зная, что ответить. Кадзуха его в этом не винит.
Во всем он винит только себя.
— А это что? — внезапно Скар указывает пальцем на рамку около могилы. Маленькую такую, почти незаметную. И Каэдехара понимает, что совершенно про нее забыл. Теперь он даже не знает, что сказать.
— Неважно, — резко закрывает рукой несчастную рамку, к которой Сказитель уже потянул руку.
— Вот оно как, — в голосе мелькает обида, и все внутренности тут же виновато скручиваются. Кадзуха поджимает губы.
— Ладно, прости, — опустив взгляд на землю, нехотя протягивает рамку. Скарамучча аккуратно ее берет. По его удивленному выражению лица можно понять, что он ожидал увидеть фотографию.
Но там были стихи.
Разбился ледяной витраж.
Принес всем снег день декабря.
Мне этот снег принес лишь смерть.
Я так хочу вернуть тебя.
О, Каэдехара помнил его наизусть. Помнил каждую гребанную строчку, размытую горечью и маслянистой болью. Помнил тот день, когда он его написал. Помнил слишком хорошо.
Он был готов стереть себе память, только чтобы забыть
это.
Но Скар все еще молчит, и это слегка напрягает.
— Я, наверное, не должен был...
— Это прекрасно, — на выдохе отвечает Сказитель. Из его рта облаком поднимается пар, серебрясь под светом редких фонарей. Кадзуха даже на секунду забывает, что он, вообще-то, пришел на кладбище к своему умершему другу. — Ты... Это же... как ты это написал? — Скар переводит на него завороженный взгляд. Кончики ушей вспыхивают.
— Рукой написал, — вместо благодарности Каэдехара огрызается, потому что боится. — И не преувеличивай.
— Я нисколько не преувеличиваю, — пораженно моргает Сказитель. — У тебя есть еще подобные? — присаживается на корточки рядом и заглядывает прямо в глаза. Запрещенный прием.
— Конечно, есть, — Кадзуха нервно сглатывает. — Но тебе вряд ли будет интересно.
— Но я же их еще не читал, — на чужих губах расцветает короткая улыбка. Настолько широкая, насколько это позволяет мрак кладбища. — Тем более, это, — указывает на рамку. — Мне понравилось.
— Ты странный, — Каэдехара смущенно выдыхает.
— Ты тоже, — Скар фыркает, зарывшись своей рукой в пепельные волосы. У Кадзухи от неожиданности мурашки бегут по спине. Кожа горит и плавится от прикосновений, он шумно выдыхает через стиснутые зубы.
Каэдехара переводит свой взгляд на Сказителя и лоб в лоб сталкивается с аметистами. Такие глубокие, темные, искрящиеся. И частично отливают сиреневым. Темная материя, космос, бескрайний и завораживающий, все собрано в паре круглешков-радужек. В эту материю можно закутаться, как в плед, и уснуть навсегда. Смотрят так пристально, изучающе.
Кадзуха хочет его поцеловать.
Именно эта мысль резко отрезвляет его мозг, заставляя его отшатнуться.
Нет.
Не смей.
Не допускай ту же ошибку.
— Кадзу? Ты в порядке? — Скар обеспокоено наклоняется ближе, но Каэдехара уворачивается, поднявшись на ноги.
— В полном, — чересчур бодро отвечает он, но тут же серьезнеет. — Просто... я бы хотел, — «остаться поболтать наедине с могилой» звучит не очень здраво, поэтому Кадзуха за отсутствием должного словарного запаса неопределенно машет в воздухе руками. Но Скар, на удивление, его понимает. Он задумчивое мгновение пялится на надгробие, а потом вдруг понятливо кивает.
— Оу, — он отводит взгляд. — Прости, забыл, — он разворачивается. — Я буду неподалеку, — и удаляется ближе к выходу, скрывшись в искусственной тени деревьев.
И теперь Каэдехара остается один. С могилой.
Несколько минут он просто молча пялится на фотографию, разглядывая ее раз в сотый. Осматривает каждую царапинку и пятнышко. Игнорирует пощипывание в носу, лезет рукой в карман.
— Привет, это тебе, — ломано улыбается, кладя на плиту пару леденцов. Томо их любил. Очень. Возможно, больше, чем Кадзуху. Поэтому сейчас, когда воспоминания лезут в голову, на лице расползается улыбка.
Но сидит так еще минут пять. Щеки горят от холода, пальцы потеряли чувствительность, на макушку падают мелкие хлопья. Мертвая тишина.
—
Прости.
Обреченно опускает взгляд вниз. Смешанные чувства в груди вьются тугим клубком. В этом «прости» опять больше смысла, чем могут уместить шесть букв.
— Это моя вина, — рвано улыбается, судорожно утерев слезу в уголке глаза. — Надеюсь, ты меня поймешь.
— Кадзу! — Сказитель неприлично громко зовет его с другого конца кладбища. — Ты закончил?
Каэдехара молча смотрит на свои дрожащие руки.
— Да, закончил.
