Разбитые сердца

— Я тебя предупреждал. Едва они оказываются за пределами дома, напряженная тишина рассыпается, и Скар подает голос. — Предупреждал, — Кадзуха, вздохнув, втягивает голову в плечи. Но потом резко ее поднимает. — А как ты так быстро дошел? Вот черт. А как он еще живет с таким-то любопытством? — Да я телепортацию изобрел, пока ты мучился с этими неудачниками, — Каэдехара смотрит на него, как на последнего идиота. И, если бы у Скара было зеркало, он бы посмотрел на себя так же. — Ты сидел во дворе, — догадка из уст Кадзухи звучит как ведро холодной воды, и хочется ее отрицать, пока отрицалка не отвалится. — Ты ждал, чтобы забрать меня...? — неуверенно предполагает, а в глазах его рубиновых пляшут черти. У них мексиканский праздник мертвых, и они устроили жуткий беспредел прямо в чужой радужке. Скар завороженно залипает. — Если ты такой догадливый и самостоятельный в размышлениях, — насильно отворачивается, чтобы скрыть лицо в тени вечернего холода. — То зачем ты все это мне говоришь? — Так это правда? — тон кристалически невинен, и у Скара плавятся щеки, когда на улице почти минусовая температура. — И сколько ты сидел там? — Не слишком ли много вопросов? — Не слишком ли мало ответов? Сказитель замолкает. Ладно. 1:0. — А мы куда идем? — вдруг спрашивает Каэдехара, будто только очнулся. — А ты не собирался домой? — Скар негодует, потому что ответ очевиднее некуда. Ну куда Кадзуха еще может пойти в половину одиннадцатого? — Вообще, — он неуверенно трет шею, опустив взгляд. — Как только я упомянул одноклассников и празднование, мне сказали, чтобы я безоговорочно шел и не возвращался раньше утра воскресенья, — Скар молчит, пока его мозг генерирует очередную тупую идею. — Так что, я даже не знаю, как буду объяснять им все... — Пошли ко мне, — пожимает плечами. В голове фраза явно звучала увереннее, но на деле последние слоги взволнованно проглатываются, и только по округленным алым глазам можно понять, что Кадзуха его услышал. — Если ты, конечно, не прот... — Ты правда не возражаешь? — они начинают говорить почти в один момент, но удивленный голос Каэдехары хлещет, как декабрьский ветер. — В смысле, ты не из жалости это делаешь? — Скар давит в себе раздраженный вздох. — Кадзу, — цедит он. — Ну какая жалость, скажи мне пожалуйста? — Кадзуха мгновенно тушуется, Сказитель закатывает глаза. — Неужели ты думаешь, что я общаюсь с тобой из жалости? — неуверенное молчание огорчает. — Жалость — бесполезное явление, порожденное моралью. Она только убивает время. — Да, возможно, ты прав, — Скар мысленно фыркает от этого «возможно». — Ну, тогда пошли к тебе, — Каэдехара неуверенно улыбается, опустив голову, и Сказитель невольно скользит взглядом за ним, пытаясь рассмотреть горящие рубины. Он идиот. Влюбленный идиот.

***

— Я, если честно, не убирался, так что говорю заранее: извиняться не буду. Небрежность встает щитом на защиту его маленького ущемленного эго, и, пытаясь не воспроизводить эту картину у себя в голове, Скар проходит в коридор, стянув кроссовки. Кадзуха, тихий и зажатый, сковано следует за ним. Сказитель уже жалеет, что привел его сюда. Тот бы явно нашел, что сказать своим матерям, и они бы его поняли. Потому что опекуны Каэдехары были понимающими, по его рассказам. Но сам Скар не знал, что скажет своей матери, когда она поймет, что в ее квартире на одного подростка больше, чем обычно. На два, если быть точным. С этими мыслями Сказитель открывает дверь в самое ненавистное ему помещение — его комнату. — Говорить, чтобы ты чувствовал себя, как дома, бесполезно, потому что я сам с трудом могу назвать это так. Да и ты вряд ли вообще позиционируешь домом что-то кроме своей комнаты. — его бессвязная речь хоть как-то заполняет пустоту, которая кружит в этих стенах. Геометрическая ровность углов в его комнате сводит с ума. И стул, который неаккуратно отодвинут от компьютерного стола, пойдет только на то, чтобы с него спрыгнуть, когда наконец привяжешься к потолку. И кровать ощущается как-то неестественно. Все в этой комнате дотошно ровно и неестественно. Скар брезгливо кривится. — Тут красиво, — Кадзуха же, напротив, заинтересованно рассматривает однотонные стены. — Тебе кажется, — бросает резко, под острым углом, потому что иначе в этой комнате не получается. Или же дело не в ней? — За что ты так не любишь свою комнату? — За то, что она моя. Кадзуха молчит. В его радужке нейроны усиленно сообщаются. Кажется, генерируют тему для разговора. — А одноклассники? Почему ты так презираешь эти посиделки? — Напряжение кипит, поднимается на поверхность огромным пузырем. — А почему ты задаешь столько вопросов? Тебя Горо укусил? И лопается. Кадзуха оставляет рот открытым, застыв. — Прости, — сдавлено лепечет он, натянув рукав песочной толстовки на пальцы. Скар смотрит в его глаза и читает в них только «Вот бы отсюда уйти». Скар, ты опять все испортил. — Нет, — недовольно вздыхает, и подходит к зашуганному Каэдехаре, который все еще мнется у двери его комнаты. Хватает за руку, не смотря в глаза и игнорируя удивленный вдох, подходит к своей кровати и усаживает на нее Кадзуху, потом садится сам. — Это ты меня прости. Не знаю, что на меня нашло. Ты все прекрасно знаешь, не ври. — Я слишком много говорю, — глядя в стену, рубины будто теряют все цвета. Эта комната. Эта чертова комната. Поглощает оттенки, делая все серым и невзрачным. Вот, почему Каэдехару не стоило приводить. — Неправда, — отрезает резче, чем хотелось бы. — Что с тобой случилось? — Кадзуха переводит на него внимательный взгляд, аж неуютно становится. — Ничего. — Врешь. — Ладно. Я не знаю. — Врешь. Сказитель смотрит нескрываемым удивлением. — И давно в тебе столько смелости? — Каэдехара тушуется, но не сдается. — Так что случилось? Тяжело вздохнув, Скар перебирается на подоконник, расположенный над кроватью. Дабы подсознательно, видимо, нагнать драматизма, он подтягивает к себе колени, сложив на них руки. Глядит в окно, за которой сгустилась ночь. Ну ты и драма квин, аж противно. — Я в целом не выношу совместных посиделок с другими людьми, если ты понимаешь, о чем я. — А как же Та... — Это отдельный случай, — тяжелый, острый, неизлечимый. Кадзуха сидит спиной к подоконнику, облокотившись на него, поэтому его глаз не видно. Но Скар видит, как напрягаются его плечи. — А вот наш класс... Не то общество, в котором мне хотелось бы находиться, мягко говоря. — Что-то произошло в прошлом? — Каэдехара кладет голову на подоконник и смотрит на Скара снизу вверх. Скар всеми силами пытается не смотреть на него, потому что иначе он сорвется. — Все не настолько глобально, — продолжает, сверля взглядом окно. — Но, наверное, да. Года два назад. Меня снова силком потащили с собой, чтобы, — показывает пальцами ковычки. — «Поднять дружеский дух». Да только поднимать было нечего. Многие на тот момент уже были разбиты на группки, не желая сближаться с кем-то еще. Я же и вовсе не собирался водить дружбу с кем-то из них. — рука сжимается в кулак. — Но эта перекачанная энтузиазмом Еимия все пыталась нас сплотить. — Еимия хорошая... — Возможно, — это замечание отчего-то неприятно отдает в сердце, но Сказитель это чувство игнорирует. — Но слишком наивная. В очередной раз притащив нас в одно помещение, она ничего не добилась. Если запереть разношерстных животных в одной клетке, они перегрызут друг другу глотки. И мы почти перегрызли. — Вы поссорились? — теперь постоянные вопросы от Кадзухи звучали не так раздражающе, поэтому Скар облегченно выдохнул. — Мы похоронили все шансы сплотиться в дружный коллектив. Все почти дошло до драки. — Ты участвовал? — Ты меня недооцениваешь. Я ее устроил, — на лице тенью расползается самодовольная улыбка, но умом он ясно понимает, что в этом нет совершенно ничего хорошего. — Так вот почему... — Что? — Горо наговорил про тебя... много всего, — отводит взгляд, да так виновато, будто это он за спиной у Скара поливал его грязью. А Сказитель на это не обращает внимание, в голове одни образы. Вспоминает тот свирепый зеленый взор, которым был награжден, заявившись в квартиру Итто. Помнит каждый обескураженный взгляд, спустя мгновение сменившийся напряженным прищуром. Просто Горо пылал ненавистью больше всех. Но он встряхивает головой, стараясь это больше не вспоминать. Потому что это больше не имеет значения. — Это в его стиле, — презрительно фыркает, отвернувшись к окну. — Мы с ним никогда не ладили, потому что он никогда не умел держать язык за зубами. Псам нужны намордники, иначе они много гавкают. — Ты, прошу заметить, тоже не всегда сдерживаешься. — Я знаю, — недовольно хмурится, глядя во внимательные рубины. В них смешаны топкая хитрость и довольный каминный огонек. Уютно. Скар нервно трясет головой, отметая лишние мысли. — Но он говорит много лишнего. Все пытается вытащить из меня эмоции, — по губам пробегается усмешка. — Да только вытаскивать нечего. Во мне ничего нет. — Неправда. — А ты откуда знаешь? Кадзуха замолкает и, кажется, вообще перестает дышать. Он поднимает голову с подоконника, и его глаз снова не видно. Без его рубинов температура вокруг падает до критических отметок. Снова становится холодно. Будто Кадзуха — единственный источник света. Будто Кадзуха — спасательный маяк. — В том-то и дело, — Сказитель не сразу понял смысл слов, еле их расслышав. — Я почти ничего про тебя не знаю, — Каэдехара оборачивается, глядя прямо в глаза и раздосадовано поджимая губы. Скару от этого взгляда хочется скорее выйти в окно. Но это, к сожалению, выглядит уж слишком заманчиво. — Так ты не спрашивал, — он отчаянно прикрывается занавесом невозмутимости и немного спускается вниз на подоконнике, прикрыв глаза. Теперь Кадзуха смотрит на него еще более обескуражено. — А можно? — Попробуй, — бросает Скар, надеясь, что он все же не попробует. Воцаряется длительная пауза. Неужели Каэдехара реально думает? — Какие у тебя отношения с мамой? Почти никогда не слышал, чтобы ты о ней говорил, — теперь обескуражено смотрит уже Сказитель. Если бы у него сейчас был чай, он бы несомненно им поперхнулся. — Что, прямо так сразу? Совсем меня не жалеешь, — невесело усмехается, глядя на Кадзуху, который разнервничался еще больше. — Прости, — звучит тихо и сдавлено, поэтому Скар прилагает большие усилия, чтобы его услышать. — Мне, наверное, не стоило... — Никакие. — Что? — Никакие. Мы с матерью почти не общаемся, — Каэдехара, выдохнув, кладет голову обратно на подоконник, слушает. — Честно, не знаю, что ты хочешь услышать, потому что эта история слишком короткая и неинтересная. — Я готов услышать любую. — Ладно, — перевести тему не получается, поэтому Скар ненадолго замолкает, пытаясь сформулировать и структурировать то, что он никогда не собирался обсуждать. — Всю свою жизнь, сколько себя помню, она всегда держалась обособленно. Она со мной не говорила, и мы существовали отдельно друг от друга. Последние годы я тут почти не живу. Надоедаю своим присутствием Тарталье, — рубины стекленеют. — Потому что сюда мне возвращаться не хочется — думает, что бы еще сказать, да слов нет. Они все рассыпались, как биссер. Разбежались, как стайка голубей. — В принципе, мне и сказать больше нечего. Не понимаю, на что ты рассчитывал. — Кадзуха поджимает губы. — Мне так жаль... — Не стоит. Это не проблема. — Ты уверен? — Кадзу, — Скар наклоняется к нему, возможно, ближе, чем нужно было. — Я никогда ни в чем не уверен, — Каэдехара удивленно вздыхает. — Оу, — он неловко отодвигается от Сказителя. — Так мы все-таки чем-то похожи, - Нервно усмехается, сыпется. — Спасибо, что поделился, — тихо-тихо, будто галлюцинация. — За такое не благодарят, — тишина петлей затягивается на шее, и оба молчат. Скар бродит взглядом по комнате, пытаясь найти дальнейший досуг. Потому что нужно срочно сменить точку фокуса. Потому что эта уже непригодна. Просрочилась, превратившись в черную дыру. Глаза останавливаются на компьютере на столе. — Посмотрим что-нибудь? — Кадзуха следит за его взглядом и, минуту подумав, кивает.

***

— Ты уверен, что не хочешь спать? — Аб...солютно, — Каэдехара скептично выгибает бровь, глядя на него. Третий час. Третий час они сидят у Скара на кровати, накрывшись пледом. На подоконнике стоят давно остывшие кружки с чаем и кофе. Свет они выключили почти сразу, потому что...ну...разве для этого нужно объяснение? И комната наливается мраком, вязким и тягучим, как болото. Кровать — единственный безопасный островок. И Скар не чувствует себя Робинзоном Крузо. Потому что желания бороться за жизнь у него нет. — Напомни, как мы вообще к этому пришли? — Кадзуха протяжно зевает, глядя в экран. Или не глядя. Создавая видимость глядения. Глядения... есть такое слово вообще? Чертовы галлюцинации. — Без понятия. Он честно не знает, как от выбора легкого кино они пришли к просмотру документалок про серийных убийц. Да только они оба уже давно не следят за происходящим на экране. Потому что до сих пор непонятно, как они еще не отрубились. Величайшая загадка человечества. Как Бермудский треугольник, как пирамиды в Сумеру, как Чайлд Тарталья. Хуже выглядел Скар, который то и дело клевал носом, почти падая на клавиатуру. Кадзуха же, на вид, привыкший к своему нестабильному режиму, сегодня пропустил фазу сна, насколько Скар помнил, из-за чего постоянно зевал. Но оба они не собирались спать, потому что были непреодолимыми упрямцами. Скар с каждой секундой все больше ощущал, как сон затягивает его, как болото. Мрак, цитадель небытия и забвения. Он всего в шаге от темноты, только руку подать. Но каждый раз он насильно открывал глаза. Потому что боялся, что это окажется сном. Длинным сюрреалистичным сном. Что он закроет глаза, а, открыв, Каэдехары не окажется рядом. — Тебе лучше поспать, — лепечет Кадзуха заплетающимся языком. Совсем рядом, но безжалостно тихо. Как под водой, под толщей мрака, в котором Сказитель задыхается. — Я не хочу, — недовольно бормочет Скар, опускаясь на чужое плечо. Возможно, он и не сказал этого, а только подумал. Все возможно. Чертовы галлюцинации. — Вре-е-е-е-ешь, — Каэдехара протяжно зевает, прикрыв рот ладонью. Блики от экрана компьютера падают ему на лицо. У Сказителя даже нет сил, чтобы подумать, насколько Кадзуха в это мгновение, абсолютно и безоговорочно, прекрасен. Границы реальности и сна в голове Скара стираются, как ластиком. Мир постепенно гаснет, утопая во мраке. — Да, вру. И закрывает глаза.