Глаза напряженно разлипаются, засыпанные будто песком. Будто он — фараон в саркофаге, навечно погребенный в своем величии. Окруженный лишь древними проклятиями и мертвой тишиной.
Тишина.
Как-то слишком тихо.
Это не похоже на тишину в его доме. Там тишина была умиротворенной, спокойной и открытой, полной кислорода и осмысленности. Сейчас же он ощущает угловатость, остроконечность, пустоту этой тишины. Она оседает радиоактивным пеплом в легких, недосказанностью ползет по стенам, по венам, внутривенно проникает в организм. Кадзуха отравлен и болен.
Да только у него давно иммунитет.
Подскакивает так резко, как вообще способен. Первые секунды, когда он только распахивает глаза, вселяют в него больше всего фантомного ужаса. В первые секунды он забывает вообще все, с трудом вспоминая свое имя. В первые секунды он беспорядочно вертит головой по сторонам, пытаясь таким способом, видимо, считать информацию с помещения и воспроизвести в своей базе данных. Но Каэдехара —не робот и не искусственный интеллект, к сожалению. Ведь в человеческой жизни столько минусов.
Поднимается с кровати, отбрасывая одеяло, которым он был неизвестным образом укрыт. Трет ладонью лицо, пытаясь отогнать остатки незапланированного сна. Оборачивается, натыкаясь расфокусированным взглядом на окно. На подоконнике покоится компьютер и две кружки.
И Кадзуха вспоминает. Вспоминает внезапно и полностью.
Они уснули. Вместе. На одной кровати.
Остановите планету. Остановите, становится, становись. По стойке смирно! Нервы Каэдехары натягиваются, как петля под потолком.
О архонты.
То есть, — рассеяно оглядывает комнату, — он у Скара дома. Уснул на его кровати. Вместе со Скаром, если его не подводит память. Ох, лучше бы она его подвела. Подвела бы красной чертой. Два, Каэдехара, делай работу над ошибками! Исправить ошибку — больше никогда не оставаться ни у кого на ночевку. Исправить самую главную ошибку —
себя.
Так. Стоп.
Кадзуха несильно бьет себя по щекам, будто это даст ему что-то кроме колющей боли на лице. Если он у Скара дома...
То где сам Скар?
Только сейчас Каэдехара, кажется, полностью освобождается от громкости своих мыслей. И слышит звуки из соседней комнаты. Как будто что-то готовится. Теперь тишина приобретает объем и звук, особенный такой.
Игнорируя пустой страх, скрутившийся в желудке (или это голод?), он поднимается на ноги, которые становятся неожиданно неустойчивыми, отчего Кадзуха кренится вбок. Но, восстановив равновесие, покидает комнату. Честно, он совершенно не помнит никаких других помещений, кроме комнаты Скара, поэтому просто идет на звук.
И приходит на кухню. Окна здесь больше, поэтому серый блеклый свет от грязных облаков неприятно слепит. Кадзуха хмурится и не сразу замечает Сказителя, стоящего у плиты. Не видно, что конкретно он делает, поэтому Каэдехара подходит ближе. И, видимо, подходит слишком тихо, потому что Скар едва не подпрыгивает на месте, сжав вилку в руке.
— Семеро! — он округляет глаза, отойдя на шаг, и Кадзуха, тоже не ожидавший подобной реакции, жмурится, еще не привыкнув к громким звукам. — Прости, — выдыхает, приложив руку к груди. — Но ты чертовски меня напугал.
— Извини, — на последнем слоге Каэдехара протяжно зевает, прикрыв рот ладонью. — Я не хотел...
— Ты чего так рано встал? — Скар от него отворачивается, бросив напоследок странный взгляд, который трактовке не поддавался.
— А сколько сейчас? — хлопает глазами, рассеянно смотря на Сказителя. Тот переводит на него недоумевающий взгляд.
— Сейчас пол седьмого утра, — вскинув брови, говорит он.
— Правда?
— Нет, шучу, — даже сейчас Скар, не прикрытый гримом социального воздействия, отливает сарказмом, как блик очков на фотографиях. Кадзуха почти успевает извиниться, но его перебивают. — Сколько ты спишь, когда... когда вообще спишь? — недовольно заключает Сказитель, стрельнув электричеством из аметистов. Каэдехара поджимает губы.
— Когда я ложусь спать, — он потирает ладонями лицо, Скар неотрывно за ним следит. — То меня хватает максимум на четыре часа.
— Прошло три.
— В смысле?
— Мы уснули три часа назад, — и отворачивается. Кадзуха чувствует, как он тоже ощущает тяжесть этого недосказанного «вместе». — Все равно мало, — с досадой заключает Скар, потупив взгляд в плиту.
— А ты зачем так рано встал? — только сейчас его разум генерирует вопрос. Мозг очень медленно работает. Катастрофически. Катастрофа. — У тебя, насколько я помню, проблем со сном нет.
— Кадзу, мы подростки, — вздыхает Скар. — У нас априори проблемы со сном.
— Так зачем ты встал?
— Захотел.
— Врешь?
Сказитель недовольно на него косится.
— Излишнее любопытство — патология, ты знал? — вздыхает, тыкая вилкой в сковородку. Только сейчас Каэдехара обращает на это внимание. Яичница.
— А ты эксперт?
— Ага, кандидат наук, академия Сумеру, — бормочет, выключая газ. Кадзуха, неуверенно осмотревшись, опускается за стол, садясь напротив окна. — Ты будешь? — кивает на яичницу, все еще шкварчащую в сковородке.
— Нет, спасибо, — Скар глядит на него недовольно и достает вторую тарелку. — Так что насчет..
— Не спится.
— В пол седьмого утра?
— Сам в шоке.
Каэдехара протяжно выдыхает. Спокойно. Он расплывается в тихой улыбке, опираясь щекой на руку. Закрывает глаза. Тело все еще не очистилось от сонной шелухи, помятое и неровное. Пытается собрать себя воедино и растекается. Но не как кровь, когда насквозь и безвозвратно. Скорее, как мороженое в июне. Как мед в банке. Как краски на холсте.
Он растекается, медово и красочно, и снова забывает свое имя.
— Если еще не проснулся, — раздается выдохом над ухом. — Топай обратно. А если нет, то подъем, страна, — Кадзуха осторожно приоткрывает один глаз и видит прямо перед собой ясные аметисты. Так близко, что даже смешно. Фыркает, когда перед ним на стол опускается тарелка с яичницей.
— Спаси-и-и-ибо, но не стоило, — зевает, одной рукой закрыв рот, а другую вытянув вверх. Скар награждает его долгим взглядом. И да, Каэдехара считает это наградой. Гран-при. Приз зрительских симпатий.
Сказитель садится напротив него, придвинув к себе свою порцию. Они молча едят, не смотря друг на друга. Раньше Кадзуха мог бы сказать, что ему было слишком неловко сейчас, чтобы смотреть в глаза. Но отчего-то эта мысль у него не возникает.
Он ощущает себя так... правильно. На своем месте, очевидно и естественно. Будто нет в мире ничего естественнее, чем уснуть вместе со Скаром на его кровати, смотря документалки про серийных убийц. А потом проснуться и пойти завтракать. Вдвоем. Естественнее некуда. Да Каэдехара — кандидат естественных наук.
— Кстати, — тишина оборвалась тягуче и красиво, как мед. Скар все еще на него не смотрит, и где-то на задворках сознания Кадзуха понимает, что краснеет. Да и неважно. — Я тебя, конечно, не тороплю, — Скар запинается, ища ответа по всей кухне. — Но... я бы предпочел уйти... часа через полтора, — видимо, с паркетом у него возникла тесная ментальная связь, поэтому он не отрываясь смотрит на него, почти игнорируя присутствие Каэдехары.
— К чему такая спешка? — интересуется, проглатывая странный осадок от этой фразы. Потому что она такая неудобная, как лишний кусок пазла, по ошибке попавший в коробку. И ни туда, ни сюда, но приходится его впихнуть. И картина теперь какая-то кривая. — В восемь утра на улице особая фаза луны?
— Возможно, — отзывается нехотя, мазнув взглядом на Кадзухе. Поджимает губы. — Мать придет где-то через полтора часа, — в аметистах тусклым огнем мерцает неуверенность. — А я, — и полностью затухает. Темнота темная, ничего не разглядеть. — Не горю желанием вас знакомить.
— Почему? — внутренний индикатор настроения сползает на привычную нейтральную отметку, едва не став отрицательной. Отчего-то снова неясно и непонятно, глупо и странно. И Кадзуха теперь готов уйти прямо сейчас, досада вьется в легких змеей, воздушным змеем, высоко-высоко, да только ниточка от него затянулась на шее петлей. Опять нечем дышать. — Со мной что-то не так или...
— С тобой все так, не говори глупостей, — да только Каэдехара теперь не знает, что ему сейчас говорить, кроме глупостей. Вместо атомов у него шипящие глупости. По его венам переливается концентрированная глупость. Он сам — концентрированная глупость, выточенная, выверенная, выцеженная, выжатая. Кадзуха выжимает колющую улыбку. — Просто... Я боюсь знакомить ее с моими друзьями, понимаешь? — нет, не понимает. — Из всех она знает только Тарталью, и то, это вышло случайно и не запланировано. Она и так слишком много знает, — из уст Сказителя это звучит угрозой, грозой. Грозой скручиваются мысли в голове Кадзухи. От Тартальи кружится голова. От его возникшего образа, от его всепоглощающего голоса, от него всего. — Поэтому я хочу уйти.
— Ты не можешь вечно бежать, разве нет? — усмехается. Нервно и неровно. Как рвом ограждается этой усмешкой. Скар в ответ усмехается, опуская через его ров подвесной мост.
— Почему нет? — в аметистах сверкает Нечто. Маслянистое и жуткое, будто вот-вот наружу вырвется, как та девочка из телевизора. Каэдехара закусывает губу.
— Потому что марафонец, бежавший до последнего, умер, — отводит взгляд в окно, на густое небо. Оно переливается смогом и серостью.
— Это потому, что он остановился, — кривая усмешка перманентно пристает к лицу Скара, приклеивается. Кадзуха готов бежать за растворителем. Потому что это жутко.
— Как скажешь, — медленно глушит, тушит свой голос, как ненужную свечу. Электричество дали. Да так дали, что через все тело коротнуло, тысячей вольт, и ожог третьей степени. Скорая. Нам очень жаль, но не спасли. Не спасали. Он сам сдался. Сдался, застряв в аметистах.
Дальше они не говорят ни слова. Только электричество тихо шипит. Без видимого источника.
***
Последующие полтора часа кажутся Кадзухе самыми длинными во всем Тейвате. Потому что он совершенно без понятия, чем себя занять.
Ну что можно делать в чужой квартире?
Скар угрюмо молчит, видимо, ожидая свою родительницу, уходит в астрал. И уходит один, без Каэдехары. Оставляет его в этой геометрической серой комнате, к которой он боится лишний раз прикасаться.
Первое время он пытается отвлечь себя социальными сетями, но ничего полезного там не находит. Дырявая сеть, наверное. Не ловится рыбка. Ни золотая, ни обычная, никакая. И кто же тогда исполнит его желание?
Желание остаться здесь со Скаром, навечно.
Или желание умереть.
Он пока не знает, какое перевешивает.
Методично истоптав весь пол к комнате, Кадзуха не выдерживает. На него слишком давит потолок. И стены. И квартира эта. И вообще непонятно, что происходит, он на такое не подписывался. Поэтому ложится на пол спиной.
Даже не замечает, как Скар недоуменно на него косится.
— Кровати для слабаков? — склоняет голову набок, будто ученый в лаборатории. Наблюдает. Кадзуха переводит на него медленный взгляд.
— Как раз наоборот, — снова устремляет взгляд вверх, будто на потолке все ответы. а там еще больше вопросов. Сказитель недовольно щурится.
— Вот не надо тут мне этого, — цокнув, откладывает телефон и встает с кровати. Когда он проходит мимо Каэдехары, тот чувствует себя таким ничтожно низким и маленьким. Будто четыре года назад. Там, на крыше.
— Что ты делаешь? — округляет глаза и почти отскакивает, когда Скар ложится рядом.
— Я тоже слабак, — пожимает плечами, глядя в потолок. Кажется, в ту же точку, что и Кадзуха. — Не понимаю, что ты там высматриваешь, — проглатывает смущение вязкой слюной. Так странно. — Слушай, Кадзу.
— М?
— Ты же стихи пишешь?
— Ты опять за сво...
— А ты умеешь на ходу сочинять? — спрашивает будто у потолка, будто и не к Каэдехаре вовсе обращается.
— Ну, — Кадзуха теряется. Теряется в угловатостях комнаты, в серости воздуха, в глубине аметистов, которые смотрят до чертиков выжидающе. Чего они ждут? А Кадзуха этого ждет? А может, они уже опоздали? — Наверное, я не пробовал.
— А ты попробуй.
— Зачем?
— Просто так, интересно. Не хочешь?
— Нет! Я могу, — и задумывается. Он до этого не часто практиковал подобное, но, раз Скар просил... как он мог не согласиться?
И тут. Он придумал.
О архонты. Что же он придумал...
Нет нет нет, Каэдехара, не смей не смей не смей это...
— А за окном сбивались тучи..
...озвучивать.
— Устав, тенью ложились на кровать.
Ты же пожалеешь об этом. Так пожалеешь.
— И отливали блеском аметистов.
Скар пристально на него смотрит, это убивает. Медленно и больно, как нож.
— Я так... — запинается.
Не смей не смей не — Я так хочу т...
Звуки ключей в прихожей. Кто-то открывает дверь.
Как же в этот момент Кадзуха благодарен тому человеку, который придумал замки и ключи. Потому что сейчас они спасли его от потенциальной ошибки.
— Архонтов мне в Селестию, — бурчит Скар и вскакивает с места. Снова высоко, снова недосягаемо. — Мы не успели. Пошли в коридор.
— Но зач...
— Затем, что я так сказал, пошли — поднимается и следует за ним. Момент безвозвратно прерван, разрушен, разломан, но Каэдехаре отчего-то спокойно. Потому что он не договорил.
Когда они оказываются в коридоре, звон ключей прекращается и дверь открывается. Женщина оказывается на пороге, и Кадзуха застывает, как парализованный, вкопанный. На два метра вкопанный под землю. Покойся с миром, и пусть боль будет тебе пухом. Возможно, у них это семейное: эффектное появление, всепоглощающая аура, и эти глаза. Концентрированное электричество. Смертельное, летальное, летучее. Убьет и не заметишь. Все органы внутри опасливо съеживаются. Она смеряет Каэдехару острым прищуром, прищур-приговор, прищур-выстрел. Прямое попадание. Мертв.
— Скар, — говорит медленно, будто ей лень растрачивать лишнюю энергию на слова. Потому что она ей нужна, чтобы убивать людей своим взглядом. — Кто э...
— Привет, мам, — Скар все же подает голос, но какой-то не такой. Не его. Тихий, терпящий и злой. Будто демон на цепи. Он на нее не смотрит. — Мы гулять, — начинает натягивать кроссовки с курткой. Кадзуха, беспомощно глянув на него, боясь опять смотреть на женщину, тоже принимается шнуровать кроссовки. Отчего-то страшно.
— Вот как, — последнее, что она говорит. Далее она будто слепнет. Ведет себя так, будто и нет здесь больше никого, кроме нее. Каэдехару это настораживает. Но он не успевает подумать, потому что Сказитель крепко хватает его за запястье и выводит из квартиры. Последнее, что он видит, — опасный аметистовый прищур женщины. Дверь захлопывается.
— Потрудись объяснить, — обескуражено лепечет, потому что на слова сейчас вообще не способен. — Что это сейчас бы...
— Пошли на крышу, к тебе, — говорит внезапно, говорит не глядя, и Кадзуха пораженно замолкает. А потом рассеяно кивает. Они идут к лифту.
Кто-нибудь знает, как лечить электрический ожог второй степени?
