— Ты решил, как будешь праздновать?
— Ну, не то чтобы праздновать, — Сказитель сидит на полу, откинув голову на кровать. Кадзуха лежит рядом, на кровати, глядя в потолок. И выглядит это все так чертовски правильно, что органы до сих пор иррационально сжимаются. — Скорее всего, я опять просто завалюсь к Чайлду и весь праздник проторчу в телефоне на его диване, — говорит ровно и спокойно, его голос растворяется в воздухе, поднимается к потолку, легкий и почти осязаемый. Только упоминание злосчастного Тартальи оседает на потолке копотью.
— Вот как, — Кадзуха глубоко вдыхает, прогоняя терпкую ревность. — А как же твоя мама?
— Ну, — Скар сразу тушуется, слегка отворачиваясь. Каэдехара запоздало думает, что это был неуместный вопрос. — Мы давно не празднуем вместе. Она всегда сваливает к своей подруге почти на все каникулы. Я ее не держу.
— Прости, — слишком неуместный и глупый вопрос. Кадзуха едва не ломает между ними идиллию. Но Скар только переводит на него непроницаемый взгляд.
— Забей, все нормально, — к его щекам слегка приливает краска. — Теперь нормально.
— Да, — Каэдехара растягивает это слово как жвачку. Безвкусную и бесцветную. Потому что тишина снова неожиданно тяжелеет. Придавливает Кадзуху к кровати, не пошевелиться. — А ты не хочешь... Ну... Отметить с нами? — Скар переводит на него удивленный взгляд.
— Нет, — прикрывает глаза, Каэдехара поджимает губы. Идиот. С каждой фразой он только больше все портит. — Сомневаюсь, что твои родители готовы впустить в дом незнакомого человека.
— Ты не незнакомый человек.
— Они меня не знают. И я их не знаю.
— Но я хочу, — поднимается на локтях, но резко застывает. Нет. Сказать подобное выше его сил. Выше Драконьего хребта. Выше Селестии. — Хочу, чтобы мы...
— Отметили вместе, да? — смотрит на него вверх тормашками, перевернуто и все еще аметистово. Кадзуха не знает, куда деть свое бешеное сердце.
— Да, — сдавленно, еле слышно. Скар смотрит на него и усмехается. Разворачивается к нему лицом.
— Я бы тоже хотел, — аметисты сверкают. Как-то странно. В них азарт и неуверенность одновременно. Дикая смесь. Он наклоняется ближе. — Можно? — опускает взгляд ниже. На губы — догадывается Кадзуха.
И выпадает.
В груди кипят странные эмоции, преобладающей становится страх. Каэдехара точно был не готов к подобному вопросу и совершенно не знает, какой на него должен быть ответ. Будто на тесте, к которому не готовился. Будто от этого теста зависит его жизнь. Сердце затихает, почти не бьется. Но щеки все равно бессовестно рдеют. И Кадзуха отчетливо понимает.
— Если ты не хочешь, то...
— Да, можно.
И Кадзуха его целует.
Мир снова замирает. Мир снова схлопывается до одной точки. Как Большой взрыв, только наоборот. И умирает целая вселенная, чтобы потом переродиться вновь. И Каэдехара перерождается вместе с ней.
Восстает из пепла, как гребанный феникс. Через огонь и раскаленный воздух между их губами. И огонь распространяется. Все дальше. До сердца, до кончиков пальцев. И плавится реальность, смазывается, непропорционально и неестественно. Поэтому Кадзуха закрывает глаза.
И в этой темноте перед ним — не Скар. Кто-то, чье лицо, кажется, помнишь до мельчайших деталей, и, кажется, уже в этом сомневаешься. И страх тонкими когтистыми руками подбирается к горлу. И душит, сдавливает грудную клетку. Или это от поцелуя?
Черт.
Даже в голове это звучит утопично.
Нутро почти дергается. Кадзуха почти дергается. Но вовремя себя останавливает.
Нет.
Это не как тогда.
Сейчас все по-другому.
Сейчас...
— Кадзу, ты в порядке? — из памяти мгновенно пропадает момент, когда Скар отстраняется. Момент ушел, как и образ из темноты. В аметистах плещется беспокойство, на щеках плещется кровь. Кадзуха рябью выдыхает и неуверенно улыбается.
— Да, в порядке.
Теперь в порядке.
***
— Слушай, мам, а можно... Мы... Со Скаром, — слова крошатся на языке, как песочное печенье. Раздражает. Однако Бей Доу оказывается пугающе проницательна.
— Отметите вместе? Конечно! — она, стоя у плиты, разворачивается к нему, важно махнув поварешкой.
Что, серьезно? Вот так просто?
— А вы...
— А мы слишком старые, чтобы составлять тебе компанию, — отворачивается обратно, сверкнув улыбкой. — Мы не против, не переживай, милый.
В груди ослепительно взрываются фейерверки. Кадзуха безуспешно прячет улыбку в телефоне.
кому: Скар
20:47
[Все еще планируешь просидеть праздник в соцсетях?]
Ответ заставляет улыбку едва не расплескаться через край.
от: Скар
20:48
[а что, есть альтернатива?)]
***
— Тарталья точно не был против? — спрашивает только для галочки.
— Поверь, он выпер меня на порог с особым энтузиазмом, — фыркает Скарамучча. Кадзуха ставит галочку. — Так куда мы пойдем?
— Честно, без понятия, — Кадзуха смотрит наверх, выдыхая прозрачный пар. Снежинки холодными веснушками щекочут нос. — У нас много вариантов? — смотрит на Скара и ловит его взгляд.
— Ко мне — точно нет, — он тоже смотрит наверх. Щурится. Кадзухе смешно. — Ну, только если после полуночи.
— Почему?
— Потому что на крыше холодно, — говорит так, будто объясняет, сколько будет дважды два.
И Каэдехара не может сосчитать.
А потом понимает — четыре.
— Оу, — только выдыхает он, потупив взгляд. — Да, неплохая идея.
— А главное — оригинальная, — хмыкает Скар и направляется обратно к подъезду. Слава архонтам, они не успели уйти далеко.
В сердце что-то усиленно ворочается, копошась между желудочками. Кадзуха не понимает, что это. Или не хочет понимать.
То, чему он до сих пор боится дать название, или останки, с трудом горящие в холодном омуте его памяти?
***
— Честно, я все еще не привык к подобным праздникам. В детдоме все было иначе.
— У ментально здоровых людей все, в принципе, иначе.
Кадзуха усмехается. Это не смешно. Ни капли.
Ни капли, потому что все капли замерзли, застыли, заледенели в холодном омуте, окутавшем крышу. Но все равно тепло. Так тепло, что Натлан покажется Снежной.
Кадзуха усмехается.
— В прошлые разы, когда я отмечал с мамами, у них не получалось выманить меня из комнаты больше, чем на полчаса.
— Знакомо, — коротко отвечает Скар, смотря за горизонт. Горизонта, правда, не видно, потому что все границы стерлись, смешались в одно целое, темное пятно. И нет никакого горизонта. Небо бессовестно слилось с землей, и непонятно теперь, куда Скар смотрит.
— А ты меня не то, что из комнаты вытащил, — неловко улыбается. Потому что всю ловкость он давно израсходовал. Если она у него вообще хоть когда-нибудь была. — Ты притащил меня на крышу.
— А ты в Новый год сюда не приходишь? — теперь Скар смотрит на него, и этот взгляд хоть как-то можно описать координатами.
— Слишком холодно, — коротко поясняет, и аметисты неожиданно вспыхивают.
— А чего ты сразу не сказал? Чего мы тут тогда сидим? — он уже порывается встать, но Каэдехара вовремя хватает его за локоть.
— Тут холодно в одиночестве, — торопливо поясняет, а по лицу ползет короткая улыбка. Аметисты успокаиваются, Сказитель замирает. — Так что не переживай, сейчас мне более, чем тепло.
Едва он договаривает, Скар хватает его за ладонь. Молча осматривает.
— Руки холодные, — говорит он, сплетая их пальцы. — Лгун.
— Это мелочи.
— Это ты руки отморозишь, — недовольно фыркает, но пальцев не расцепляет. Немного подумав, сует их ладони в карман своей куртки.
Кадзуха улыбается. Это смешно.
— Ты милый, — внезапно выдает он, и весь воздух выходит в морозную улицу. Кровь расплескивается по щекам, сердце делает кульбит. Опасно для жизни, не повторять в домашних условиях.
Но Каэдехара не успевает переосмыслить все сказанное и найти себе оправдание.
Потому что его нет.
Потому что Скар обескураживает его еще больше.
Непонятно, как за долю секунды можно вообще испытать столько эмоций, человеческое тело вряд ли способно выдерживать подобные нагрузки. Скар сокращает между ними расстояние, быстро и неожиданно, как пуля в висок. Невесомо мажет поцелуем по щеке, по коже бегут мурашки. Кадзуха не видел его глаз, потому что сидел вполоборота, но он почувствовал, как кожа горит от света аметистов. Или это от чужих губ?
— Ты тоже, — выдает кристально спокойно, и кладет голову Кадзухе на плечо. Притягивает к себе вторую его ладонь и сжимает в своей. Согревает. Каэдехара замирает. Чувствует, как бешено стучит чужое сердце. Или это его? — Но больше так меня не шокируй, — и спокойствие в его голосе тут же идет рябью.
— Постараюсь.
И улыбается.
Архонты, кажется, у Кадзухи скоро заболят щеки от такого количества улыбок. Это смертельно.
— Скажи, как ты это делаешь?
— Что ты имеешь в виду? — Кадзуха удивленно косится на него. Скар перебивает пальцы его руки.
— То, что я тебе
доверяю, — Кадзуха давится зимним воздухом. — То, что я отвечаю на твои вопросы. То, что мы сидим на этой крыше. То, что ты заставляешь за тебя волноваться. То, что ты выводишь меня из гребанного равновесия, — говорит ровно, но при этом Каэдехара вслушивается в барабанную дробь за чужими ребрами. — Скажи, как ты это делаешь? Это нечестно, ты знал?
Кадзуха усмехается.
— Так же, как и ты, — и так легко, слишком легко, будто голову накачали гелием. И он бы взлетел, если бы не чужие руки, удерживающие его. — Мы квиты, — выдыхает.
Скар молчит. Долго и задумчиво. Кадзуха дает ему подумать.
— Это так странно, — Сказитель туманно глядит на смазанное подобие горизонта. Каэдехара глядит на него. — Я никогда бы не подумал, что все так сойдется.
— Жизнь непредсказуема.
— Скорее, люди непредсказуемы. Жизнь вполне структурирована. С началом и концом.
— Люди — ответвление жизни. Так что, в сущности, мы говорим об одном и том же.
Скар поднимает голову и глядит прямо в глаза. Смотрит несколько секунд, щурится, будто что-то ищет. Потом укладывается обратно.
— Твоя взяла, — тихо и недовольно. Шелестом ветра у уха.
Кажется, за всю жизнь Кадзуха столько не улыбался.
— Сегодня, кажется, Новый год, — внезапно замечает он.
— Да ну? — Сказитель вскидывает бровь, повернувшись к нему.
— Мы совсем про него забыли.
— Ну и в бездну его, — Скар жмет плечами и укладывается обратно.
— Как грубо.
— Думаю, он переживет.
— Надеюсь.
Кадзуха поднимает голову наверх. Там прозрачные, почти невидимые снежинки парашютиками спускаются на землю. Летят, свободные и скованные одновременно. Вроде и летят по ветру, а вроде и не могут противиться потоку. Дилемма.
Но для Каэдехары она второстепенна, потому что в его дилемме участвует только прошлое и настоящее. Призрачное, подернутое темной пеленой прошлое, которое до сих тянет к нему когтистые бледные пальцы. И настоящее, от которого руки плавятся в чужих ладонях. Сердце лихорадочно отбивает марш, хотя доселе не знало ни одной ноты.
— Кстати, — Скар поднимает голову, едва не заставив Кадзуху потерять равновесие. Опасно. Это было опасно. — Я совсем забыл, что на Новый год дарят подарки.
— Привычки нет? — догадывается. Скар горько усмехается.
— В точку, — подтверждает.
— У меня тоже.
— Ну знаешь, — деловито поднимает палец вверх. — Я бы хотел сделать тебе подарок.
— Ты его уже сделал, — заключает Кадзуха и только потом начинает думать. Клише. Как же это банально, архонты. Даже почти смешно.
— Сейчас будут слащавые бредни про любовь? — тянет Скар. Иронией в его интонации столько, что сомнений не остается. Он тоже об этом думал.
Каэдехара чувствует, как ускоряется чужое сердце.
Усмехается.
— Да, слащавые бредни про любовь, — наклоняется ближе и целует.
Полночь они, конечно же, давно пропустили.
