Разбитые сердца

Это был Тарталья. Гребанный Тарталья пришел в десять утра, ничего никому не сказав. Кадзуха, конечно, проснулся не от дверного звонка, а от того, что от дверного звонка проснулся Скар. Короткое мгновение понадобилось, чтобы вспомнить, что вообще было несколькими часами ранее, прежде чем щеки обожгло смущением. Каэдехара всеми силами старался сделать вид, что он спит, но, опрометчиво приоткрыв глаза, он встретился взглядом с сонными аметистами. — Черт, я тебя разбудил, да? — хрипло говорит Скар, и от его голоса по позвоночнику проходят мурашки. — Прости. Клянусь, я убью этого придурка, — зло шипит себе под нос и поднимается с кровати, оставляя Кадзуху вариться в собственном недоумении. Так Скар знает, кто пришел? Что вообще происходит? Но потом до ушей доносятся звук открывающейся двери и чья-то сбивчивая тараторящая речь. И Кадзуха понимает. Никто во всем Тейвате не додумается прийти утром первого января к кому-то в гости, кроме Тартальи. Каэдехара знаком с ним всего ничего, но этот факт почему-то кажется настолько очевидным, что не возникает даже сильного удивления. Хотя это, возможно, просто последствия непривычно долгого сна. Пытаясь прийти в себя, Кадзуха садится на кровати и, скрестив ноги, пытается все же окончательно проснуться. Протяжно зевнув, растирает сонливость по лицу и глядит в окно. Там темно, как и подобает новогоднему утру. Да только Новый год не ощущается, и это даже не вызывает разочарование. Потому что то, что происходило, явно лучше, чем Новый год. Именно происходило, потому что то, что происходит сейчас, рождает в голове массу вопросов. — Доброе утречко! — но все они тут же безвозвратно рассыпаются, как бисер. Едва заслышав чересчур бодрый для десяти утра голос, Каэдехара крупно вздрагивает, резко повернувшись к двери. Пафосно опираясь на дверной косяк, Тарталья приветствует его хитрым прищуром и взмахом руки. Наглейшим образом проходит в комнату и садится за рабочий стол Скара, крутанувшись в кресле на колесиках. У Кадзухи аж дар речи пропадает. То есть, он так всегда делает? Вот так просто? И Скар не возражает? А где, кстати, Скар? Из соседней комнаты, — кухни, Каэдехара запомнил, — доносится шипение чайника. — Он пошел делать кофе, — откинувшись на спинку кресла, сообщает Тарталья. Кадзуха сверлит его мутным взглядом. Как же хорошо, что он с ним почти не знаком. — А ты что предпочитаешь? Чай или кофе? — участливо интересуется, сверкнув ослепительно синими глазами. Кадзуха молчит. Это что, попытка создать дружескую обстановку? — Ну, чай, — неуверенно тянет, не выдерживая и секунды зрительного контакта. — Отлично, я уж подумал, ты меня игнорируешь, — коротко усмехается, продолжая смотреть в упор. Каэдехара от этого взгляда хочет свернуться, спрессоваться, исчезнуть. Слишком уж пронизывающий. — Чем занимались вчера? — и этот вопрос обескураживает даже сильнее, чем его неожиданное появление. Что он хочет от Кадзухи услышать? Почему он вообще спрашивает его, а не Скара? Когда это закончится? — Надеюсь, ты не воспринял мою фразу двусмысленно, если ты понимаешь, о чем я, — и это не улыбка, это почти оскал. Неровный, неясный. Кадзуха даже не сразу понимает смысл сказанных им слов. А когда понимает, все внутри будто застывает. Только кровь остается подвижной, активно приливая к щекам. Каэдехара все еще отчаянно избегает зрительного контакта, но внезапное фырканье заставляет его все же посмотреть на Тарталью. Он смеется. — Архонты, да ты просто очаровашка! — восклицает громче, чем нужно. Внутренности скручиваются тугим узлом. Как же не комфортно. Пожалуйста, можно Кадзуха исчезнет прямо сейчас? — Неудивительно, что Скар... — Прекрати наводить суету, — и Скар спасает ситуацию, резко появившись в дверях. Он смеряет Тарталью колючим прищуром, а затем сталкивается взглядом с Кадзухой. И, видимо, находит в его рубинах что-то такое, что заставляет аметисты подернуться пеленой беспокойства. Но снова переключается на Чайлда. — Ты его пугаешь, идиот, — недовольно ворчит, подойдя к Каэдехаре. Протягивает ему одну из двух кружек, которые держал в руках. Кадзуха заторможено ее принимает, обхватив обеими ладонями, и пытается выйти из астрального состояния. Получается, откровенно говоря, плохо. Скар тем временем садится рядом, отпивая из второй кружки, и опять обращается к Тарталье. — Там на кухне стоит чай. Сам заберешь, — даже не смотрит на него. — А почему ему ты принес? — указывает на Кадзуху. Тот почти давится чаем. — Потому что у меня всего две руки, придурок. Недовольно фыркнув, Тарталья удаляется на кухню, бормоча ругательства под нос. Теперь они со Скаром остаются наедине, и этот факт заставляет хоть немного расслабиться. — Ты знал, что он придет? — выдает внезапно, не задумываясь. — Догадывался, — Сказитель снова отпивает кофе, сверля взглядом стену напротив. — Но я искренне надеялся, что он забудет дорогу к этому дому, — Кадзуха усмехается. Скар переводит на него взгляд. В них вселенская усталость, раздражение и удивление одновременно. — Прости, что так получилось. — Ты ни в чем не виноват, — Каэдехара мягко улыбается, Скар отзеркаливает. По телу разливается тепло. Даже чай не нужен. — Ты же не знал, что он придет, — и жмет плечами. А самого внутри медленно грызет зависть. Или ревность. Кадзуха никогда не умел давать четкое название своим эмоциям. — Но я же... — Ой, да перестань, — останавливает Скара до того, как он начинает накручивать себя, как самая мощная центрифуга. Тот крупно вздрагивает, видимо, успев пропасть в своих размышлениях. — Все нормально, не переживай, — аккуратно тянет свою ладонь к чужой. Скар наблюдает за этим с туманной задумчивостью, но отвечает на касание. На секунду воцаряется тишина, и Каэдехара хотел бы оставить этот момент таким навсегда. Запечатлеть на фотопленке, нарисовать картину, заспиртовать, запечатать в смоле. Только бы все осталось так. Но не все мысли материальны. Зато люди материальны. И один из них явно не слышал о таком понятии, как тактичность. — Голубки, я, надеюсь, вам не помешал? — Кадзуха одергивает руку, как от горящих углей. Скар реагирует менее бурно, но в аметистах молниями сверкает угрюмое раздражение. «Да, помешал», — вертится в головах обоих. Но Каэдехара слишком вежливый и глупый, чтобы сказать об этом вслух. А Скар слишком вежливый рядом с Каэдехарой. — Да ладно, не злитесь так, — он снова проходит к креслу Скара и плюхается в него, опасно качнув кружку с чаем. Чудо, что ни капли не пролилось. — Скажи, нахрен ты вообще пришел? — Сказитель отставляет свою кружку на подоконник и скрещивает руки на груди. Странно, что во лбу у Тартальи все еще нет дыры, потому что аметисты смотрят слишком остро, лазерно. — Проведать вас... — В десять утра? — Слушай, у меня дома целая орава спиногрызов! Не все в Новый год веселятся до рассвета, — со стороны может показаться, что интонация Чайлда обиженная. Но Каэдехара улавливает в этом нечто иное. Будто он понимает и доносит больше, чем говорит. Так странно. — Не переводи стрелки, — Скар вздыхает устало, потирает переносицу. И в этом их диалоге Кадзуха чувствует между ними что-то невербальное. Что-то за пределами человеческого восприятия. Что-то между строк, между стен, между двумя взглядами. Будто он читает книгу. Словно он не часть эпизода. Посторонний. Да, Камю, наверное, что-то такое и подразумевал. — Ладно, ты меня раскусил, — поднимает обе руки вверх, будто сдается. Но в синеве чужих глаз светодиодами выводится «Хрен я когда сдамся». — Просто... Ты меня вчера так бестактно бросил, — тон резко меняется на слезливо-драматичный, и Кадзуха даже готов ему поаплодировать за такую актерскую игру. — Я просто места себе не находил. Скитался по квартире, в канун такого светлого праздника, но нигде мне не было покоя. Ах, как же ты меня ранил, Скар! Как же так! — Ты притащился сюда, чтобы устроить этот спектакль? — впрочем, такая талантливая речь Скара ничуть не трогает. Он преспокойно возвращается к своему кофе, совершенно отрешенно выгибая бровь. Тарталья, однако, не выглядит расстроенным. Его тон, наоборот, становится бодрее. — Нет, я притащился сюда, чтобы позвать вас прогуляться. — В десять утра? — Да что ты заладил! Не привязывайся к цифрам! — делает круг на стуле, фыркнув. Кадзуха все еще ощущает себя предметом декора и не понимает, когда уже будет его реплика. И будет ли вообще. Лучше бы, конечно, не было. — Человечество придумало телефоны полтора века назад, а ты так и не эволюционировал, — Скар вздыхает и переводит взгляд на Каэдехару. Надо же, вспомнил. — Мы пойдем? Или пусть он катится в бездну? — кивает на Тарталью и игнорирует возмущенные причитания за спиной. И Кадзуха застывает. Он забыл свой текст. Он забыл, какую роль играет. Он забыл, что, вообще-то, тоже участвует. Скар выжидающе глядит, пока Чайлд за его спиной складывает ладони в умоляющем жесте. И эта сцена выглядит настолько комично, что Каэдехара не сдерживает усмешку. На ответ это, конечно, не сильно похоже, поэтому приходится судорожно вспоминать, как говорить слова. — Нет, я не против, — и протяжно зевает, отчего это выглядит не шибко убедительно, Скар скептично щурится. — Правда. — Отлично, — Тарталья хлопает в ладоши и рывком поднимается с кресла, плавным движением подцепляя кружку с чаем. И как он ничего не проливает? — Тогда собирайтесь, мы идем на встречу неизвестности! — и торжественно уходит на кухню. — Надеюсь, у вас есть еда! — доносится звук открывающегося холодильника. — Я полагаю, мы об этом пожалеем? — неуверенно тянет Кадзуха, повернувшись к Скару. — Вполне возможно.

***

— Ну чего вы такие кислые? — А чего ты такой веселый? Что ты употребляешь, только честно? — Серотонин. Да, Каэдехара определенно об этом жалеет. Потому что выбираться в одиннадцать утра на холод — самая худшая идея, которая могла вообще прийти в человеческую голову. И Кадзуха бы понял, если бы они выходили на улицу по какой-то определенной причине. Но у них, как у самураев, не было цели. Был только путь, который Тарталья всячески им усложнял. Спокойно пойти по расчищенной от снега дорожке? Зачем, если можно срезать через сугробы, в которые проваливаешься почти по пояс? Пройти по сухому асфальту, не рискуя своей жизнью? Зачем, если можно с разбегу проехаться по заледеневшей луже, пав в неравном бою с силой трения? Зачем вообще оставаться дома, если можно превратить первый день в году в абстрактный абсурд? Но это, впрочем, Каэдехару не сильно волновало, потому что всем этим сомнительным весельем занимался только Тарталья. Скар же нацепил на себя маску здравомыслящего взрослого, которая подошла ему как влитая. Он неторопливо шел позади Чайлда, изредка бросаясь едкими комментариями касательно его возраста. Кадзуха шел рядом с ним, зарывшись носом в ворот куртки. Каждый раз, когда Тарталья вспоминал, что, вообще-то, вышел на улицу не один, и звал присоединиться к нему, Скар, кажется, почти рефлекторно хватал Каэдехару за рукав куртки. — Пусть пес сам себя выгуляет, — только и говорил он, игнорируя прищур синих глаз. Так они, собственно, и прошли половину пути. Неясно, правда, половину какого пути, куда направится вторая половина их пути, и где конец этого злосчастного пути. Но, видимо, дальше они никуда не пойдут. — Смотрите, там горка! — Чайлд указывает куда-то пальцем, и парни даже не успевают толком сообразить, что произошло, как тот сразу пропадает из поля зрения. Скар тяжело выдыхает белый пар, вихрами поднимающийся наверх, и снова берется за рукав Кадзухи. — Спешу тебя расстроить, — начинает он, обреченно смотря себе под ноги. — Мы тут, скорее всего, до завтрашнего утра. Кадзуха ничего не отвечает. Ему одновременно и смешно, и досадно. Но он не будет развивать эту тему. Пока они неторопливо идут по предполагаемому маршруту Тартальи, тот уже с детским энтузиазмом забирается по лестнице, почти поскальзываясь. Горка действительно стоила рассмотрения, потому что Кадзуха, живя здесь примерно всю жизнь, не был тут ни разу. И, возможно, зря. Странно, что такие сооружения вообще еще существуют. Деревянные горки уже лет так сто не заливают на зиму. А тут все — от ступеней до спуска — блестело ото льда. Это одновременно настораживало и завораживало. Каэдехара в свое время пропустил этот период детства, да и то, детством это можно было назвать с натяжкой. И сейчас что-то внутри (кажется, там находится сердце) неприятно заворочалось. — Ну чего вы там стоите? — Чайлд, довольный и красный, машет им с самой вершины, там метров пять в высоту. Скар окидывает его скептичным взглядом, и поворачивается к Кадзухе. — Хочешь пойти? Или пусть этот черт сам бесится? — он снова спрашивает у него. Снова ждет его решения. Снова считается с его мнением. От этого осознания на щеках запекается румянец, но Каэдехара надеется, что тот сочтет это за последствия мороза. — Я бы не отказался, — улыбается, и на душе тепло-тепло. Будто летом. Хотя образ Тартальи все равно возвращает в холодную реальность. — Почти ни разу не катался с горки. — Ты сейчас серьезно? — Скар, кажется, даже немного обеспокоен. Мило. — Тогда в любом случае пошли, — и тянет за собой к лестнице. Пока они поднимаются, Кадзуха думает, что он явно нескоро к этому привыкнет. Наверху их встречает взлохмаченный Тарталья. В его синих-синих глазах искрится почти щенячья радость, и Каэдехара иррационально хочет от этого скривится. — Скар, давай первый, — дергает его на себя, почти насильно усаживая на край. — Стоп-стоп! — Скар почти судорожно отбивается. — Попридержи коней. Кто тебе вообще сказал, что я собираюсь заниматься этим дерьмом? — Не трусь, — Чайлд его не отпускает, только еще шире улыбается. Кадзухе почти не по себе. — Полетишь, как космонавт. Не переживай, я тебя толкну. — Я поэтому и переживаю, — после нескольких неудачных попыток вырваться Скар смиренно вздыхает. — Составишь завещание за меня. — Раз. — Ответственность за мою смерть будет лежать на тебе. — Два. — Архонты, Чайлд, иди на... — Три! Кадзуха не успевает моргнуть, как Скар пропадает где-то внизу, выругавшись под нос. Скорость действительно напрягает вкупе в высотой, и Каэдехара напряженно сглатывает, смотря вниз. Сердце сжимается липким страхом. — Да не боись, жить будет, — замечая его взгляд, Тарталья фыркает. — Теперь ты. — Стой, что? — Кадзуха не сразу понимает смысл его фразы. Но потом застывает в смятении. — Может, не надо? — Надо-надо, — вынуждает сесть на край, потянув за рукав куртки. — Я аккуратно, обещаю. Если с тобой что-то случится, Скар мне голову оторвет. И еще больше будет ездить мне по ушам твоим именем. — Что? — Этот чудик, начиная с сентября, только и делал, что трещал про тебя, — щеки Кадзухи непроизвольно краснеют. Так они его обсуждали? — Он в жизни там много ни о ком не говорил. — Правда? — Еще бы! Я тебе, если честно, завидую, — голос становится менее звенящим. Кадзуха удивленно оглядывается на него. — Он, знаешь, как тебя любит? Вы очень мило смотритесь, — кровь шумит в ушах. — И не надо на меня так смотреть, это правда! — Кадзуха отворачивается от него, потупив взгляд в горку. Можно уже столкнуть его вниз? — Знаешь, Скару с тобой нереально повезло, — и в голосе светлая горечь. Каэдехара абсолютно сбит с толку. — О чем ты... — Так, приготовься. — К че... — Раз. — Слыш, клоун, ты чего там удумал? — крик Скара эхом отражается от воздуха откуда-то снизу. Так далеко. — Два. — Отпусти его, але! «Скару с тобой нереально повезло» — Три! Холодный ветер бьет в лицо.