Время — самый непостоянный ресурс в мире. А главное — невосполняемый.
Но кое-что после него все же остается.
И, как бы глупо это ни звучало — это воспоминания.
Скар никогда не любил это слово, потому что... Ну, хорошие вещи воспоминаниями не назовут. Не было у него приятных воспоминаний из прошлого. Вообще. Тарталья не в счет, это его личное проклятье.
Так что, да, Скар не любил воспоминания.
До этих новогодних каникул.
Потому что почти все это время он провел с Кадзухой.
Тарталья, в первый раз в жизни, не в счет. Скар до сих пор игнорирует его после того, как тот столкнул Каэдехару с горки. На себя Сказителю в большей степени было все равно, хотя он не хило так приложился ребром о лед, когда Чайлд заботливо запустил его, как спортивный снаряд. Но, когда он увидел, как в испуге сверкнули рубины на вершине горки, сердце замерло, а потом ухнуло куда-то вниз. После этого Скар всю дорогу спрашивал у Кадзухи, в порядке ли он, и метал острые взгляды в Тарталью, который рассыпался в извинениях. Неискренних, разумеется. Не заметить весело пляшущих чертей в синих глазах было невозможно.
Поэтому, пока телефон разрывается от уведомлений, однотипных, с капслоком и множеством восклицательных знаков, Скар не испытывает ни капли сожаления. Заслужил, черт рыжий.
А вот кто действительно не заслужил всего этого, так это Кадзуха.
Непонятно, как опекуны Каэдехары могли настолько сильно доверять его в руки совершенно незнакомого им человека. Скар бы не доверил. Себе уж точно. А они без задней мысли отпустили Кадзуху невесть куда, невесть с кем. Сказитель мог бы их за это осудить, но у него не поворачивался язык, потому что каждый раз при упоминании опекунов у Каэдехары рубины блестели как-то по-особенному. Собственническая натура Скара внутренне разрывалась от вопросов, но ее успешно удавалось заглушить.
Вообще, жаловаться тут не на что, потому что Кадзуха все это время был рядом, остальное уже значение не имело.
В принципе, за эту неделю они не сделали ничего существенного, кроме той самой спонтанной прогулки под предводительством Тартальи. Последующие же дни проходили в комнате у Скара, с компьютером на кровати и двумя чашками на подоконнике. И так, зарываясь в одеяло перед экраном, они посмотрели немереное количество фильмов.
Но, если спросить, Скар не вспомнит ни одного названия.
Рубиновые глаза постоянно сбивали.
Пару раз Кадзуха все же предлагал пойти гулять, сверкающе глядя в окно. Сказитель неохотно соглашался, и весь следующий день они даже не двигались с места.
Так прошла неделя. Пролетела мимо, просвистела, как пуля.
Скар не любил воспоминания. Но эти, пожалуй, он попытается запомнить.
Однако воспоминания, занимающие в памяти отдельное место, имеют чудесное свойство вытеснять собой другие вещи, не менее важные.
Поэтому утром первого учебного дня, когда их разбудил звук проворачивающегося в двери ключа, пуля воспоминаний прилетела в Скара рикошетом.
Он забыл.
Забыл, что живет в этой квартире не один.
— Твою мать, — шипит себе под нос, подрываясь с кровати и тем самым заставляя проснуться и Кадзуху.
Да, Скар, твою мать. Твою мать сейчас принесло домой, потому что, о чудо, каникулы закончились.
Он насильно отгоняет в голове вопросы в стиле «Куда прятать Кадзуху?» и «Куда прятаться самому?» Потому что он не успеет.
В коридоре открывается дверь.
Ладно, он уже не успел.
— Скар? — Кадзуха, его бедный Кадзуха, толком не успевший проснуться, медленно ворочается, потирая глаза, и Скар чувствует, что у него просто не поднимется рука его будить.
— И тебе доброе, — дергано выдает он, сам себе поражаясь. Чего он так боится? — Там это... как тебе сказать..
— Скар! — раздается откуда-то из коридора, и сердце ухает вниз. Кадзуха просыпается моментально, вскочив на кровати.
— Вернулась? — только и спрашивает он, вперив напряженный взгляд в дверной проем. Скар боится смотреть туда же.
— Ага, поэтому мы оперативно собираемся, — семенит по комнате, подбирая все, что похоже на учебники и канцелярию. В первый день прокатит.
— Скар, что...
Он так и застывает у стола, встретившись в дверном проеме с парой ледяных глаз. Аметистовых и льдистых, как у него.
— Привет, мам.
— А, — она мельком кидает острый взгляд на Кадзуху и Скар боится, что тому придется обрабатывать ножевое. — Привет.
Вот оно. Она снова это делает.
Поэтому Скар ненавидит ее.
Она снова перестает реагировать. Снова делает вид, что ничего не замечает. Снова создает иллюзию, что она спокойна. Потому что она не была готова увидеть Кадзуху. Поэтому, — Скар заметил, — ее тон сменился всего за одну миллисекунду. Она снова набрасывает маску. Чтобы торжественно сорвать ее, стоит ей оказаться наедине с сыном. Скара от этого выворачивает.
— Мы в школу, — глядит на нее пристально, говорит глазами. Она кивает. Этот невербальный вид диалога они выучили давно. Скар с детства понимает язык взглядов.
Нынешний, например, говорит: «Я не убью тебя сейчас только потому, что мне не нужны свидетели»
Это примерная формулировка, неточная. Непереводимый каламбур.
Скар переводит взгляд на Кадзуху. Одними аметистами говорит: «Валим отсюда»
Архонты, хоть бы он понял.
И он, кажется, понимает, коротко кивнув и начав собираться.
Скар ускоряется. Ускоряется настолько, что следующие пятнадцать минут, что они собирались, пролетели для него одной секундой. Одной тяжелой, жуткой секундой. Мама уходит в свою комнату, кинув на Скара снисходительный прищур: «Живи, пока можешь»
Едва не вылетая вслед за Кадзухой из квартиры, последнее, что Сказитель увидел, была аметистовая молния в чужих глазах. Они словно зеркала. Такие же, как у него.
Скар просто ненавидит аметисты.
— Ты в порядке? — как только двери лифта отделяют их от реальности, Каэдехара приближается непростительно близко, положив ладонь Скару на щеку. Хотя, за эту неделю абсолютно все действия Каэдехары стали для него простительными.
И то, что Скар все еще от этого краснеет, ничего не значит.
— Да, в полном, — аккуратно убирает чужие руки от своего лица. Рубины прожигают все, куда посмотрят. Скар, кажется, пылает заживо. — Не надо на меня так смотреть, ладно? — отводит взгляд. Это выше его сил. Это...
— Прости, — Кадзуха оставляет у него на щеке поцелуй и разворачивается к дверям лифта лицом. Больше он не говорит ни слова.
Самыми красноречивыми в этом лифте становятся только глаза Сказителя, которые округлились до сотых, до тысячных.
Внезапно Скар все же вспоминает, что они выскочили из дома, едва открыв глаза. Он забыл посмотреть время.
6:49
— Отлично, — многозначительно проговаривает он, привлекая внимание Кадзухи. — Ты не знаешь, куда можно потратить еще полтора часа нашей жизни?
— Зайти ко мне за учебниками, — Каэдехара выставляет указательный палец вверх, и Скар снова не может на него не смотреть. — Потому что я, если честно, тоже забыл, что сегодня уже учебный день.
— Прости.
— За что?
— За то, что расслабился.
— Стой, подожди, ты ведь...
— Не надо, — вскидывает ладонь вверх. — Все нормально.
— Скар...
— Все нормально, — отчеканивает металлически, его голос отскакивает от дверей лифта которые в следующую секунду со скрежетом открываются. Кадзуха замолкает.
Скар, ты опять все испортил.
***
— Всем привет!
— Архонты, откуда у тебя столько энтузиазма? — Еимия, как всегда, слишком громкая для восьми утра и слишком счастливая для шестнадцати лет. Как только она залетает в класс, Скар хочет свернуть свои уши в трубочку. Или самому свернуться в трубочку. Второй вариант даже более эффективный.
— Ты просто слишком хмурый.
— Неужели? — говорит Скар, закатив глаза.
Кадзуха, дремлющий на парте перед ним, медленно поднимает голову. В рубинах предостережение: «Не надо нарываться» Скару все еще не по себе от того, что Каэдехаре знаком язык взглядов.
Психически здоровые люди такому не обучены.
— Кадзуха, привет! —Еимия подходит ближе, и Скар рефлекторно выставляет руку немного вперед, очерчивая преграду между ней и Кадзухой. — Ты чего такой сонный? — как же раздражает ее участливость.
— Мы не выспались, — бросает за него Скар.
— А вы что, спали вместе?
— А тебе что, есть до этого дело? — скептично выгибает бровь. Его интонацию можно использовать вместо клинка, такая же острая и стальная. Скар бы с радостью сделал таким харакири.
Еимия ничего не отвечает. На секунду в ее взгляде что-то проясняется. И, безуспешно прикрыв ладонью широкую улыбку, она убегает к компании Аяки.
— Ты сказал ей... Что? — Кадзуха заторможено хлопает глазами, поднимая голову с парты.
— Спи, — но Скар укладывает его обратно, надавив на плечо. — Пока звонок не прозвенел, есть время.
— Но ты ведь тоже...
— Спи, — отмахивается, переводя грозовые аметисты в окно.
Скар не думал, что так сложно будет подавить желание поцеловать Кадзуху прямо здесь.
***
— Скар, я же вижу, что что-то не так.
— Все так.
— Врешь.
— Не вру.
Глубокий вздох. Честно, Скар не знает, откуда в Каэдехаре столько упрямства. В них обоих.
Потому что... Ну вот что Кадзуха прицепился со своей заботой? Скар что, маленький ребенок? Да о нем-то и в детстве сильно не беспокоились. Много чести.
Хотя, возможно, в этом и проблема.
— Если ты так переживаешь из-за мамы...
— Я не переживаю! — шипит, втягивая голову в плечи. Не надо. Не надо о нем так заботиться. К нему эта забота не приживется, организм не выдержит, возникнет отторжение, из-за чего он умрет. А умирать он вроде не собирается.
— Ладно, хорошо, — Кадзуха выдыхает млечный пар в холод улицы, освещаемый желтыми фонарями. — Прости.
— Тебе не за что извиняться, — Скар смотрит на серый асфальт, потому что смотреть на рубины ему стыдно. — Просто это исключительно мои проблемы, не твои.
— Угу.
Больше они не говорят ни слова.
Когда они прощаются у дома Кадзухи, тот оставляет у него на щеке призрачный поцелуй и, даже не посмотрев на Скара, скрывается за дверью.
Скар, ты опять все испортил.
***
— И кто это был?
— Какая тебе разница?
— Это мой дом.
— Это не твое дело.
Очень хотелось уйти к Тарталье, простив ему ту прогулку и закончив тем самым недельное игнорирование, но этот клоун, как назло, повел свою дурацкую Люмин на дурацкое свидание. К Кадзухе Скар не пошел, потому что втягивать во все это дерьмо Кадзуху — последнее, что хотелось бы сделать.
Поэтому сейчас, сидя на кухне (нейтральная территория для военных переговоров), Скар стискивает ручку кружки с кофе, которая разве что не трещит.
Надо было остаться на улице.
— Это твой друг?
— Допустим, — кофе горький. Такой горький, что хочется скривиться. Но по сравнению с аурой, воцарившейся здесь, от сладости кофе сводит зубы.
— Он уже приходил однажды, я права?
— Рад, что у тебя хорошая память.
Скар на нее не смотрит. Потому что ненавидит зеркала. Потому что ненавидит аметисты. Потому что ненавидит ее. Ненавидит то, что он так на нее похож.
— Ты даже не скажешь его имени?
— А это имеет значение? — через ее плечо окидывает взглядом окно, темное и мутное. На улице сгустилась ночь, чем-то напоминая кофе в руках. Снова опускает взгляд в кружку.
— Откуда в тебе столько желчи?
— Это наследственное, — сердце почти пропускает удар, когда она резко отталкивается от подоконника, на который опиралась, и подходит к нему. Ее глаза — катаны, и Скар изрезан вдоль и поперек. Да только не больно. Давно уже не больно. Он поднимает глаза, смотря на нее в упор.
— Ты мне омерзителен, — шипит, металлически и ядовито. — Пока ты живешь в моем доме, ты будешь соблюдать мои правила. Я не давала тебе разрешения приводить сюда кого-либо. Чтобы я больше не видела этого парня здесь, понятно? — как иглы под кожу. Холодными мурашками осыпают все тело.
— Может еще ошейник электрический на меня нацепишь, а? — через силу держит зрительный контакт. В отражении ее аметистов видит свои, точно такие же. Его почти тошнит.
— Ты чудовище.
— Учусь у лучших.
Щеку прожигает боль. Кожа горит, как при высоковольтном ударе током. Ну, фактически, это и произошло.
— Пошел вон, — в последний раз посмотрев на него, она отворачивается к окну. По щеке растекается красное пятно, кофе в руке подрагивает. Тремор.
Губы складываются в усмешке. Скар встает и уходит в свою комнату. Дойдя, на секунду останавливается в дверном проеме.
На кровати стоит ноутбук, на подоконнике — две кружки.
Скар, ты опять все испортил.
