Человеку нужен человек

Джим — он попросил так себя называть в начале сеанса — рассказывал, как познакомился с Шерлоком. Я больше не вела заметки наших бесед, рассудив, что это опасно и при моей осмотрительности после сеанса их следовало бы сжигать. Временами я тихонько смеялась, когда Джим заострял внимание на мелочах из жизни Холмса, на невесть как узнанных вещах. Но когда он воодушевлённо рассказывал о жертвах, взрывах, красных точках снайперских винтовок на чьей-то бледной коже, я не смеялась. — Кстати, как думаете, Алиса, я псих? Наш Шерли, кажется, поспешно определил меня в этот клан, а вы? Вопрос был неожиданным, Джим внезапно прервал историю. Иногда он вёл себя, как ребёнок с СДВГ, перескакивал с темы на тему, забывал о чём-то. Я улыбнулась. — Я считаю, что будь вы психом, пришли бы не ко мне. Он смотрел на меня темными глазами несколько секунд, потом улыбнулся углом рта. Сегодня мы обменялись банановой и вишнёвой жвачкой. Снова я поймала себя на том, что страшно мне не было, только нервно, неспокойно. Так бывает, когда человек что-то для тебя готовит или недоговаривает. — А Шерли? Он — псих? Я пожала плечами: — Десяти минут разговора с ним недостаточно, чтобы что-то диагностировать. Вопросы вчера задавал он, не вышло подсунуть ему тест на безумие. Благодаря клиентам я слишком много знала о Шерлоке Холмсе. Кривя душой с Джимом, я руководствовалась той же врачебной этикой: мнения о Шерлоке были субъективными, а своё собственное о нем я составить ещё не успела. Как ни странно, мои ответы Джиму нравились. Глядя в глаза Мориарти, я вдруг поняла, что совершенно ничего не знаю о нём — его наблюдения за собой нельзя было назвать объективными, а мои выводы были шаткими, потому что Джим петлял, менял личины, улыбался и подмигивал мне из-за масок. — Когда вы впервые начали свои игры? — спросила я, пробуя на прочность лёд. Он казался мне хрупким и ломким. Джим посмотрел на меня внимательно и с интересом: — Хотите знать? — Да. Формулировка игры его удовлетворила полностью, и, откинувшись на спинку дивана, он запрокинул голову. — В двенадцать. Что вы делали, когда вам было двенадцать, Алиса? — Читала «Человека-невидимку». — Правда? — оживился он. — Понравилось? — В том возрасте я не знала понятия «террор» и считала, что главный герой — положительный и убит не за что. Он расхохотался. Я начала жалеть, что надела платье, растекшееся по груди и коленям слишком очевидными линиями — было незащищённо. — Вы мне нравитесь, — отсмеявшихся, признал он. — Рыбка обрела голос? Что ж, так даже приятнее. Мне с вами интересно. Не так, как с Шерлоком, конечно. Без обид, — прибавил он, подняв ладони в жесте безличного извинения. — Куда же мне до него, — пожала я плачами, совершенно не обижаясь. — Вы сказали, первую игру начали в двенадцать? — Я осуществил её в двенадцать. Важное и красивое число, особый возраст. Число апостолов, месяцев в году, цикл гороскопа, полный оборот стрелки, полутона в октаве, пантеон богов, возраст, когда вещи обретают значение, мир становится полностью чётким, а осознание собственного «я» устойчиво якорится. — Что вы почувствовали? Он серьезно подошёл к выбору слова, и мне показалось, что впервые он не врет и не притворяется. — Экстаз. Исступление. Мне понравилось. Я кивнула. — Скажите, — вдруг спросил Джим, — вы убивали людей? — Нет. Случалось, что раненные умирали у меня на руках. — Что вы чувствовали? — он пробовал почву психолога, отобрал у меня последнюю мою власть. Тошнотворное воспоминание подкатило к горлу. — Отчаяние. Бессилие. Тяжело быть врачом и терять людей. — Я оступилась на ровной интонации, уронила в пропасть под босыми ногами полувздох, полуплач. Разоткровенничалась. Джим молча рассматривал моё лицо. — Мне незнакомо это чувство. Ни сожаления, ни сочувствия, лишь безэмоциональный интерес, чистый, стерильный, выскобленный. Он правда не находил внутри что-то, напоминавшее то, что я описывала. Я расцарапала губы улыбкой. — Скажу вам как психолог, а не как человек — вам повезло.

***

Шестичасовая утренняя прохлада щипала меня за щеки. Ветер путался в ногах, но всё, что я чувствовала — упругое, пружинистое движение тела, не автоматическое, а вдумчивое, полёт и приземление по параболам, сопровождавшим каждый шаг. Утренняя пробежка помогала мне усыпить демонов и договориться с толчеёй мыслей. Так я чувствовала силу. В наушниках мне пела Адель про падение в бездну, и фраза «don’t underestimate the things that I will do» была моей аффирмацией. Когда-то очень давно Себастьян говорил мне, что без пульса тренировки не имеют смысла. Что два подхода — несерьёзно. Поэтому его планкой были восемь подходов. Самое маленькое. Я теряла сознание на третьем. У него была привычка вечно держать себя в напряжении, изнемогать до десятого пота. Он не пытался научить этому меня — я заразилась сама, с неотвратимостью влюблённого человека перенимая все привычки, от самых безобидных до вредных и опасных. Курить не стала, это было слишком очевидно и просто. Мне никогда не нравились простые игры. Ветер щипал мне щиколотки, открытые спортивными леггинсами. Я завернула в изгиб парковой дорожки, взгляд потянулся погладить лебедей в пруду, но что-то пошло не так, и я со всего размаху влетела в кого-то. Лицом шибанулась в чью-то грудь и ойкнула, перехваченная под руки, чтобы не упасть. Тот, в кого я врезалась, не шелохнулся, и я поспешила отстраниться, частя извинения, но быстро их оборвала. Передо мной стоял Шерлок Холмс. Иррациональная волна раздражения подняла пенный гребень во мне, и я захлопнула рот, чтобы не стоять, как рыба. Потом сказала, роняя скупо и сухо, чтобы не рубить зло: — Ах. Это вы. Он то ли не понял предупредительного гула перед грозой, то ли специально не обратил внимания. Улыбнулся насквозь фальшиво (но, мать его, очаровательно!) и мило проговорил: — Здрасьте! Неожиданная встреча, правда, Алиса? — Была бы, если бы вы не знали, что я каждое утро бегаю в это время. Догадались по кусочку земли на пороге или решили действовать топорно и проследили за мной? Я ставлю на второе. Поразительная многословность. Я подавила желание надуться и скрестить руки на груди — это уже совсем какой-то детский сад. В голове стучало только одно: что он творит? Он понимает, что ставит под угрозу не себя, а меня? Если после безрезультатного и короткого визита в мой кабинет Джим наведался ко мне домой, что он устроит после беседы в парке? Это был не страх, а какое-то другое, расчетливое чувство, леденившее спину. Странно, что в присутствии Мориарти всё это исчезало, но стоило задуматься о нём постфактум, как пережитое и грядущее обретало другие краски. — Приятно, что вы расположены к диалогу, — не меняя улыбки, заявил мистер Холмс. Мне хотелось ногтями содрать эту маску с его лица. Привычную десятикилометровку он прервал почти в самом начале, и нерастраченной агрессии и силы во мне было слишком много. Надеюсь, это своим гениальным мозгом (или что там у него вместо — машина? коллайдер? ТАРДИС? счётчик Гейгера?) он понимает. — Я расположена к бегу, мистер Холмс, вы отнимаете у меня время перед работой. Пальцы сомкнулись на моём локте с чугунной решительностью. Пробежка отменилась. — Мы поговорим. — Улыбка исчезла, и этому я была рада — большая часть раздражения родилась от фальши. Стоило мистеру Холмсу перейти на деловой тон, и я даже немного успокоилась. — Хорошо, давайте. О чём? В Британском музее сейчас выставка Врубеля, вы видели его «Демона»? Я ойкнула, потому что пальцы сжались чуть сильнее. Холмс клацнул зубами. — О Мориарти, мисс Шервуд, я пришёл говорить о нём. Он всё пытался увести меня куда-то в сторону, прочь от моего обычного маршрута, а я упиралась. Отвлечь его было бы бессмысленно, он как русская борзая — не собьётся со следа. — Скажите, когда ваши пациенты во время войны умирали, как вы себя чувствовали? Я захлебнулась вздохом и возмущением. Театральщиной от него несло за километр, но такие манипуляции с чужими ранами — очевидными болевыми точками с точными, выверенными ударами по ним… Мой шестилетний двоюродный племянник тоже задаёт похожие жестокие вопросы, но он не понимает, что делает. Шерлок Холмс знал. Я выдернула руку из его пальцев и остановилась. Он хотел говорить, но не умел разговаривать. Допросы — не разновидность беседы. — Бессилие. Ровно такое же, что сейчас испытываете вы по моей милости. Ярость медленно тушевала ему осознанный взгляд. — Вы отдаёте себе отчёт, с каким человеком работаете? — А вы отдаёте отчёт, что я именно — как вы выразились — работаю с этим человеком? Мистер Холмс, эта игра затянулась, так что давайте разойдёмся. — Он вам не угрожал, не подкупал вас, ничего вам не обещал, а вы не создаёте впечатление влюблённой женщины, — зачастил вместо этого Холмс, и я, застонав, закатила глаза. — Из этого просятся только два вывода: либо вы разделяете его идеи (что вряд ли, ведь вы психолог), — мою профессию он выделил таким тоном, словно с усмешкой говорил о несуществующих призраках, — либо вы дура, мисс Шервуд. — Я дура. Прощайте. Он удивленно моргнул, когда вместо жарких споров или оскорблений я спокойно развернулась и зашагала к пруду. Но быстро сориентировался и снова возник у меня на пути. — Может, он вас загипнотизировал? — моё лицо беспардонно заключили в ладони, сухие и холодные, и после секундного замешательства я со всей силы шлепнула детектива по запястьям: — Дистанция, мистер Холмс! Имейте совесть! Хотя о чём это я, вы и совесть… Благодаря клиентам, я знала о Шерлоке Холмсе слишком много. Вся моя игра сегодня сводилась к тому, чтобы не показать этого. — Про отсутствие совести вам Мориарти сказал? — насторожился он. Я скривилась: — Пришла к этому эмпирическим путём. Да дайте вы мне пройти наконец! Он никак не уходил с дороги, и тогда я сама перепрыгнула на газон, рискуя получить штраф за ходьбу по траве, и убежала от него. Всё-таки практику надо закрывать.