***
Я не читала газет. С тех пор, как они вывернули наизнанку наше с Себастьяном прошлое, выпотрошили нас, словно огромную сумку, в которой потерялись ключи — я возненавидела всех журналистов до единого. Никогда не забуду, как папарацци проникли на похороны; если есть что-то более кощунственное, чем танец на могиле, то это появление репортеров, желающих запечатлеть семейный портрет в скорби. Иногда газеты оставляли на пороге: мальчик-рассыльный на моей улице был рассеянным и часто путал дома. Выходя из дома, я кривилась и носком туфли сбрасывала газету с крыльца, как упавшее гнилое яблоко. О том, что журналисты устроят из учинённого Джимом переполоха, я даже не думала. Кто-то из сердобольных коллег наверняка продал какой-нибудь газете своё экспертное мнение относительно меня, моего метода, моего прошлого. Пара дней — и все начнут спорить, достойна ли я права вести практику. Мой супервизор деликатно уточнила, хочу ли я знать, что пишут — и получив мой отказ, больше об этом не заикалась.***
Больница тонула. Здесь пахло также, как и в любом другом корабле для больных — хотя казалось бы, здесь-то лечили души. От фенола у меня разболелась голова, но если быть совсем честной: не в феноле дело. Он всего лишь напомнил мне те дни, когда я пряталась в медицинских шатрах, а где-то вдалеке взрывалось, горело, стреляло очередями впивающихся в вены на висках хлопков. При любом резком звуке я мысленно молила небо: только не он. Пожалуйста, я же приехала за ним, я спасаю тех, кого Ты забираешь вместо него, я откупилась. Мы в расчете: одна жизнь взамен сотен, которые я залатала. Он меня не услышал. Больница тонула. Я чувствовала, как под ногами скользит недавно вымытый с хлоркой пол: так корабль, получив пробоину, начинает крениться, и скоро в иллюминаторы хлынет вода. Мы утонем все — лишь вопрос времени. Молчаливый и мрачный врач, чеканя шаги по желтушно-тифозной плитке, которую хлорка уже не могла спасти, провёл меня к белой двери, у которой стоял полицейский. Странное сопровождение. — Он, что, стал опасен? — спросила я, не надеясь на ответ. На этом корабле все были призраками, лишенными голоса. Я попала на Летучий Голландец? Но мне ответили. Шелестом бюрократической отговорки. — Таково распоряжение. Старательно лепя многозначную краткость, они рассыпали по полу собственное незнание. Формулировка, данная свыше, обретала в их устах только иную интонацию. Им эти же два слова были сказаны властно, мне — с имитацией власти. Полицейский открыл дверь и, прежде чем позволить мне войти, напомнил: — Под столом красная кнопка. Как будто я была интерном. Желторотой. Отмерив три секунды холодного взгляда, вошла в камеру. Палатами казематы называть не хотелось. Джим сидел, откинувшись на стул, и приветствовал меня спокойной улыбкой. — Надеюсь, тебя здесь не пытали? — Если ты о шоковой терапии, холодной воде и других приблудах инквизиции, то нет. Меня и пальцем не коснулись. Но, боже, Алиса, какие тут все идиоты! — он закатил глаза, и я хмыкнула. Он очень напоминал мне своего антипода. — Ты принесла? Я залезла в карман. — Банановая и арбузная. — Давай банановую. Я кинула ему упаковку жвачки, и он легко, уверенным движением хищника поймал ее в полёте. Я почему-то вспомнила «Сумерки». На вампира не похож, но черты всевластия (даже над смертью) неровный электрический свет затушевать не сможет. У него всё под контролем. — Уже придумала, что написать в заключении? Он решил не играть, а сразу перейти к главному. Я села напротив, положила одну ладонь на другую и улыбнулась: — Что ты вменяем. Не понимаю, зачем им моё заключение, если я твой психолог — отстранить-то меня отранили, а всё продолжают спрашивать. Но если они ждут криков о твоём помешательстве, надо было идти на Бейкер стрит. Джим расхохотался. Я дрогнула, его смех вошел в мою лопатку, как стрела, и, криво изогнувшись, вылез где-то под ключицей. Чем дальше я узнавала Джеймса Мориарти, тем меньше удавалось скрывать страх — тем больше страха становилось. Отсмеявшись, он наклонился ко мне. — Ты хорошая девочка, Алиса, — доверительно шепнул он. Одна фраза, уже сказанная мне ранее, была похожа на жест хозяина, ласкающего охотничью псину, притащившую валдшнепа. Я посмотрела в глаза — словно Джима тут не было, и увидела своё отражение в зеркальном окне для тех, кто за ним прятался. Джима тут не было. Настоящего — уж точно. Я улыбнулась. — Могу я для тебя что-то сделать? Потребовать, не знаю, палату получше? Он по-настоящему задумался: так мальчишка, у которого спросили, чего бы он хотел, выбирает из десятка вариантов самый желанный конструктор. — А знаешь, да! — Он щелкнул пальцами. — Попробуешь их убедить, что мне нужен музыкальный проигрыватель? Я усмехнулась. — Всенепременно. Моя миссия была закончена. Красная кнопка осталась нетронутой, выжигая мне органы чувствования своим существованием. Я встала. — И, Алиса. Обернулась у самой двери. Джим чуть подался вперед, отчего лампочка над головой выколола ему глаза тенями. — Принеси мне диск, пожалуйста. Музыкальный. Я видел, у тебя дома был. Цветочный дуэт. Я кивинула. — А Чайковского? Он оглядел камеру с прищуром лукавого. — Сюда лучше впишется Вагнер. Ты же понимаешь, Алиса, что можешь не писать заключение и умыть руки? Тихо. Бесцветно. Последний шанс, вуаль, за которой — очередная проверка. Поворот игры. Выдержит? Выдержу. — Я уже побежала за мартовским кроликом, Джим. Глупо сворачивать. Выходя, я пыталась стряхнуть внезапный приступ дрожи. Полицейский пытливо смотрел на меня, а потом вдруг спросил очень добрым голосом: — Вам нехорошо, мисс? — Что? Нет, благодарю. Меня колотило. Я сжала кулаки и, следуя за крысами, покинула тонущий корабль. На крыльце больницы остановилась, вздохнула и закашлялась: вода покидала легкие. Земля качалась под ногами. Сколько ждать, когда пройдёт морская болезнь? Не заразилась ли я цингой? Не оставила ли сердце русалкам? Я знала, что всякая горная болезнь лечится сходом с горы, но что же делать с морем? От него так не отделаешься, нельзя выплюнуть солёную воду и сделать вид, что ничего не было. Передо мной, рассекая воздух точно аквариумную водицу, остановился глянцевый мерседес. Дверь открылась, из салона выглянула приятная девушка, улыбнулась: — Мисс Шервуд, садитесь, пожалуйста. Это была русалка, сразу поняла я. Сирена, что заманивает голосом. Морская болезнь не закончилась, просто обманула меня: я-то думала, что уже выбралась на сушу, а на самом деле тонула всё сильнее! — Вы от мистера Мориарти? — спросила я, булькая последними глотками воздуха из лёгких. Девушка странно глянула на меня и покачала головой. Терять было уже нечего. Я села в машину, и та тронулась.